Вторжение (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

Вероятно, это было не лучшим решением, поскольку выдержавшие удар французы лишь ускорили шаг и плотнее сплотили свои ряды. Следующий залп был уже ближней картечью [1], выкосившей передние шеренги атакующих, но и он не смог остановить порыв гальской ярости. Но прежде чем волна атакующих захлестнула позиции русских артиллеристов, между ними оказались спешенные донцы из двух сотен прикрытия.

Так уж сложилось, что казаки издавна покупали оружие за свой счет. И потому большинство их ружей помнили еще времена нашествия Бонапарта и оставались кремневыми. Но сейчас это не имело особого значения, поскольку после первого же нестройного залпа дело дошло до белого оружия. И тут в тесноте и темноте преимущество оказалось на стороне вертящихся как черти донцов.

Тем не менее, силы противников были несопоставимы, и когда казалось, что французы вот-вот одержат верх, на их фланг снова обрушились конные казачьи сотни. Тацына лично повел донцов в атаку и первым врубился во вражеские ряды, топча ненавистных ему французов конем и пластая саблей. Те в ответ пытались заколоть его штыками или стащить с лошади, но верткий как вьюн полковник оказался для них слишком крепким орешком. И вскоре не выдержавшие натиск линейцы, потеряв своего командира и многих офицеров, начали в беспорядке отступать.

На сей раз русские не стали их преследовать, а подобрав своих убитых и раненых, растворились в окружающих степях. Не забыв, разумеется и артиллерию.

Как сказал некогда один мудрец — все хорошее когда-нибудь заканчивается. Кончились и ракеты у Щербачева. Быстро подобрав треноги, его подчиненные погрузили их на спины вьючных лошадей, после чего батарея спешно покинула свою позицию.

Уже светало, когда их нашел довольный как объевшийся жирной сметаны кот, полковник.

— Молодец! — похвалил он вымотавшегося за ночь поручика. — Нагнал страху на лягушатников!

Не знавший что ему ответить артиллерист просто пожал плечами, дескать, мы старались…

— А это у тебя что? — показал на порванный эполет Тацына.

— Даже не знаю. Может пулей зацепило…

— Не ранен? — Проявил необычное для него беспокойство о подчиненном казак.

— Нет. Вроде бы… — ощупал плечо поручик.

— Вот и славно, а то лекарей у нас нет, — усмехнулся Тацына, после чего перешел к делу. — Ракет много осталось?

— Никак нет, — вздохнул Щербачев. — Все выпустили…

— Чего же вы ждете? — изумился казак. — Ну-ка бегом в арсенал или где там они еще есть! А то завтра французов и угостить нечем будет!

— Вы собираетесь следующей ночью устроить такое же нападение?

— Нет, — покачал головой сразу посерьезневший полковник, после чего доверительно наклонившись к молодому офицеру вздохнул. — Мне бы старому дурню сразу казаков отвести. Порубали две роты и будет. Так нет же…

— Большие потери? — сообразил, наконец, поручик, но собеседник, как будто устыдившись проявленных чувств, не стал больше разговаривать, а просто махнул рукой и немного как все кавалеристы, косолапя, направился к своему коню.

[1] В боекомплект ¼-пудовых единорогов входили гранаты, ближняя и дальняя картечь. Ближняя весила 8 кг и содержала 151 пулю № 3; дальняя картечь — 5,63 кг (40 пуль № 5 и 8 пуль № 4). Дальность эффективной стрельбы ближней картечи — до 300 м, дальней — до 500 м. Заряд пороха под обе картечи — около 0,9 кг.

Глава 13

Утро четвертого сентября выдалось на редкость погожим. На дворе бабье лето, море теплое, ветра почти нет. Казалось бы, живи да радуйся, тем более что впереди два выходных. Увы, про пятидневку в эти суровые времена еще никто не слышал, так что отдохнуть несчастному великому князю точно не получится. А хотелось бы просто человеческого счастья в виде шашлыка, коньяка и хорошей компании. Желательно женской. Ибо изголодался… и не смотрите на меня так! Это Костя женат, а я его всего лишь временно замещаю.

— Доброе утро, братцы, — раздался где-то совсем рядом мелодичный девичий голосок.

Первой мыслью было, что у вашего покорного слуги появилась шизофрения. Однако если хорошенько поразмыслить, я и без того проживаю в чужом теле, в прошлом… так что сойти с ума точно не мог. Ибо уже!

— Здравствуйте, барышня, — какими-то совсем уж елейными голосами ответили стоящие на посту матросы.

Выглянув из своих апартаментов, я обнаружил прелестное создание в скромном ситцевом платье и никак не более чем восемнадцати лет отроду. Добавьте к этому милую улыбку, лучистые голубые глаза и убранные в тяжелую косу волосы цвета спелой пшеницы и картина станет полной. Почувствовав в небывалое томление в груди, захотелось сказать ей что-нибудь приятное, но смог из себя выдавить только:

— А ты кто?

Услышав подобную нелепость, прекрасная дева сначала удивилась, а потом, прикрыв рот ладошкой, прыснула от смеха.

— Вы сами-то кто?

Надо сразу сказать, что к подобному меня жизнь не готовила. Бегло посмотрев на себя, вдруг сообразил, что вышел наружу без мундира, только в рубашке и расстёгнутом настежь жилете, что в нынешние пуританские времена не совсем прилично. У парикмахера тоже давно не появлялся и брит в лучшем случае вчера… чучело, да и только!

В общем, я остался стоять столбом, провожая смешливую барышню, потрясенным взглядом.

— Это дочка хозяйская, — пояснил денщик, глядя на меня с легким сочувствием, как, наверное, смотрел до службы на деревенских дурачков. — Дуняшей зовут!

— Отчего ж я ее раньше не видел?

— Да когда же вам ее видеть было, когда вы дома только ночуете, да и то не каждый день. Губите вы себя Константин Николаевич, уж не знаю, что с вами и делать…

— Помолчи, Иван. А то я смотрю, много воли на себя взял… Лучше нагрей воды, да наточи бритву. А то и впрямь на человека не похож!

— Так, а я об чем?

Примерно через полчаса, когда я уже привел себя в порядок, прилетел Юшков, с целой кипой бумаг, с которыми следовало ознакомиться и в идеале подписать. Работа всегда была лучшим средством от посторонних мыслей, так что вскоре ваш покорный слуга почти забыл о мимолетной утреней встрече, но, когда нам оседлали лошадей и пришло время отправляться, у крыльца нас ожидал хозяин дома, крепко державший под руку давешнюю девицу.

— Ваше императорское высочество! — закричал он при виде меня. — Позвольте мне припасть…

— Господи, что еще случилось?

— Дело в том, что моя единственная дочь по незнанию оскорбила вас…

— Господи, что за вздор! — прервал я его излияния. — Наше знакомство с мадемуазель э…

— Дуняшей, — подсказал адъютант.

— Да-да. Так вот, ординарным его, пожалуй, не назвать, однако же признать оскорблением также несколько затруднительно. В любом случае, мне оно доставило ни с чем несравнимое удовольствие. Но теперь у меня совершенно нет времени…

Уже тронувшись и проехав пару улиц, я обернулся к Юшкову и спросил.

— А ты давно с этой Дуняшей познакомился?

— Да еще при заселении. А что?

«Сволочи вы, а не верноподданные» — вертелось у меня на языке, но вслух сказал только:

— Да так, ничего…

— Славная барышня, но уж больно строгих правил! — ни к кому конкретно не обращаясь, пояснил капитан-лейтенант, заметив мой интерес.

Но поскольку поддерживать разговор я не стал, вскоре умолк и более к этой теме не возвращался. Мне же хотелось спросить, нет ли в Севастополе хорошего борделя, но почему-то тоже не стал…

Севастополь и его окрестности в те дни превратились в одну большую стройку. Всюду сновали телеги с разнообразными грузами, слышался стук топоров, визг пил, звон металла в кузнях. Работали все: солдаты, матросы, немногочисленные местные жители и даже выпущенные по моему приказу из тюрем арестанты. Все что можно было использовать для строительства укреплений, безжалостно разбиралось и отправлялось на будущие бастионы. Вырубили даже виноградники, чтобы сплести из них туры (они же габионы).