Вторжение (СИ) - Оченков Иван Валерьевич
Пока Щербачев предавался мечтам, Тацына тоже не сидел без дела. Не претендуя на роль нового Минина или Пожарского, полковник собирался дать французам, почему-то именно их бравый казак не любил больше всего, самое настоящее сражение по всем правилам воинского искусства. Рассуждал он при этом просто.
Попав под ракетный обстрел, подданные Наполеона III долго терпеть не станут и непременно захотят наказать наглецов. Конницы у них нет, стало быть, атакуют пешими. Но равнение в темноте держать не так просто, да дальность выстрела без возможности прицелиться не будет иметь особого значения. Зато маневренность и умение казаков орудовать пиками и шашками может оказаться весьма кстати. А приданные ему по приказу великого князя две конные батареи давали предстоящей авантюре неплохие шансы на успех!
Стоило стемнеть, как несущееся вскачь время будто остановилось. Секунды совершенно не желали складываться в минуты, а те тянулись, как если бы завязли в патоке. Щербачев уже почти потерял всякое терпение, когда внезапно появившийся из темноты посыльный казак, прошептал ему.
— Их высокоблагородие приказал начинать!
Это означало, что все участники предстоящего боя заняли свои места и ждут от него сигнала. В горле сразу же пересохло, руки и ноги налились свинцовой тяжестью, а в голове стало пусто, как перед экзаменами.
«Боже, что со мной, я же не первый раз в деле!» — взмолился про себя поручик, после чего его немного отпустило. После этого не отличавшийся до этого особой набожностью офицер истово перекрестился и, уже не таясь, громко и, как ему показалось, вполне командным голосом закричал, прикрыв глаза:
— Первый и второй станок! Пали!
— Ну, чисто прокукарекал! — блеснув в темноте белозубой улыбкой, хмыкнул казак, но его никто не расслышал.
Сначала зашипели как стадо гремучих змей пороховые запалы, а потом с четырехгранных направляющих жолобов сорвались ракеты, осветив на минуту все вокруг. Пока замершие солдаты с восторгом наблюдали, за устроенный ими же фейерверк, Щербачев не переставал молиться, чтобы прицел оказался верным. В принципе, так и получилось. Несмотря на то, что один из посланных им снарядов в последний момент изменил траекторию и без особого вреда для противника упал в воду, взбаламутив спокойную до того гладь лимана, вторая разорвалась над палатками, насмерть перепугав ее обитателей.
В немедленно пробудившемся лагере начался бедлам. Толком не проснувшиеся еще полуодетые люди в панике выскакивали из палаток, растерявшиеся часовые принялись стрелять, после чего к ним присоединились пушки, потом загремели барабаны, но всего этого поручик уже не видел и не слышал. Убедившись, что прицел выставлен более или менее правильно, он не смог сдержать радость закричал:
— Так их! — После чего, добавил — С третьего по восьмой, Пали! Перезарядка!
Дальнейшее он помнил плохо. Два десятка матросов, приданных батарее уже в Севастополе, и пятеро солдат, прибывшие с ним еще из Петербурга в потемках суетились вокруг треног, вставляя ракеты, затем поджигали фитиль, после чего те с шипением улетали в сторону вражеского лагеря. Одни из них успевали разорваться в воздухе, другие падали на землю и срабатывали уже на ней. Разброс оказался столь велик, что о прицельной стрельбе не могло быть и речи, но с другой стороны на всем вражеском бивуаке не осталось ни одного спокойного уголка.
Наконец командирам союзников удалось навести среди своих подчиненных относительный порядок. Более или менее успокоившиеся солдаты скоро убедились, что вражеских ракет не так много, а ущерб от них не велик. Тем не менее обстрел не прекращался и злой как черт новоназначенный после гибели Сент-Арно главнокомандующим союзными силами генерал Канробер приказал — «Немедленно прекратить этот безобразие!»
Еще сильнее зарокотали барабаны, часовые оттащили в стороны рогатки и из лагеря скорым шагом выступили две роты егерей и зуавов. Поскольку ракетная батарея продолжала вести огонь, определить, где скрывается враг не составляло никакого труда. Туда они и направились, ощетинившись в темноте оружием. Но стоило им подобраться, к продолжавшим пускать в небо огненные снаряды противникам, как на них обрушилась картечь.
Вообще, четвертьпудовые единороги и шестифунтовые пушки к середине девятнадцатого века уже устарели, их мощности было недостаточно. Единственное и очевидное их преимущество — малый вес, позволяющий использовать эти пушки на пересеченной местности и в горах. Но с пистолетной дистанции одного шестнадцатиорудийного залпа ближней картечью, а это ровным счетом 2416 пуль, влетевших разъяренным осиным роем в плотные ряды наступающей в темноте пехоты, французам мало не показалось. Коварный удар наносился с флангов, на всю глубину, добавьте к этому фактор неожиданности, одномоментной гибели командиров, почти всех унтеров и станет понятно, почему только что рвавшиеся в бой «шассеры» дрогнули и побежали, не дожидаясь повторного залпа.
Но вернуться в укрепленный лагерь, сегодня им было уже не суждено. По освещенной ракетными выстрелами степи, уже неслась конная лава, вскоре захлестнувшая отступавших. На растерявшихся солдат со всех сторон обрушивались удары шашек и пик. Лишь немногие пытались отстреливаться и отбиваться штыками, но врагов оказалось гораздо больше, и скоро все было кончено.
Переполошившиеся союзники бросились заряжать пушки и даже несколько раз пальнули в сторону откуда как им казалось исходила неясная угроза и шли подозрительные передвижения. Однако наученные горьким опытом казаки старались не приближаться к противнику на картечный выстрел, а потому артиллеристы не добились никакого успеха.
Ракеты тем времени продолжали падать на встревоженный лагерь, заставляя и без того испуганных людей вжимать головы в плечи и молиться всем известным богам. Затем одна из них разорвалась прямо в загоне для купленных у татар лошадей, после чего те, как и предсказывал Тацына, взбесились. Сломав ограждающий их плетень из тонких жердей, обезумевшие животные вырвались на волю и принялись носиться по лагерю, успев покалечить своими копытами несколько солдат, пока их не пристрелили. Тем не менее, вскоре окончательно проснувшиеся офицеры сумели-таки навести среди своих подчиненных порядок.
На сей раз для атаки обнаглевшего противника было назначено сразу два батальона из состава 7-го линейного полка 1-й дивизии, еще недавно подчинявшейся лично Канроберу, при поддержке легкой полубатареи.
— Мой генерал, мы готовы! — доложил главнокомандующему полковник Тройю.
— Выступайте, — кивнул тот.
— Но мы не знаем численности противника, — тщетно пытался воззвать к разуму генерала один из штабных. — Быть может, там вся русская армия!
— Черта с два, — возразил полковник. — В свете ракет видны небольшие отряды вражеской кавалерии. Им удалось застигнуть врасплох шассеров, но с линейцами этого никогда не случится. Мы будем готовы.
— А артиллерия? Я ясно видел залп не менее чем полутора десятков пушек.
— Фурье, вы хотите, чтобы эти варвары безнаказанно обстреливали мой лагерь? — топая ногами от злости, закричал на штабного Канробер.
— Нет, мой генерал, но…
— Так что вы предлагаете?
— Давайте ответим им той же монетой. У нас ведь тоже есть ракеты!
— Будь мы в Африке, я бы с вами согласился. Арабские кони до ужаса боятся этих шипящих и взрывающихся штук. Но это русские, и их так просто не запугать. Кроме того, у них, как вы сами изволили заметить, есть артиллерия и я вовсе не желаю, чтобы она присоединилась к обстрелу. Вперед Тройю, я очень на вас рассчитываю.
— Слушаюсь мой генерал! Да здравствует император!
Два готовых к бою линейных батальона это серьезно. Доведись Тацыне встретиться с ними при свете дня, он бы не раздумывая приказал своим казакам отступать. Но только не сейчас…
Завидев нового противника, командиры приданных казакам батарей сами приказали заряжать орудия ядрами. И как только поблескивающие в темноте штыками французы приблизились, произвел первый залп. Выпущенные с близкой дистанции чугунные шары прыгая и отскакивая от земли, влетели в плотные шеренги, калеча всех на своем пути.
