Герои Аустерлица (СИ) - Ангелов Августин

Сейчас в Острау тоже располагался французский гарнизон. А наши войска за это время отступили к границам России. Так что на помощь от своих мы с Дороховым рассчитывать никак не могли. Оказавшись в глубоком тылу армии Наполеона, нам предстояло решать, как же поступить дальше. Я предлагал немедленно выдвигаться на восток, чтобы попытаться добраться до своих, обходя, по возможности, населенные пункты. Дорохов же возражал против немедленного выдвижения, приводя доводы о том, что его бойцы очень устали, многие из них изранены и нуждаются в передышке, хотя бы на пару суток.

Конечно, я мог приказать срочно уходить из крепости, не теряя ни минуты времени. Вот только бойцов было жалко и мне. Переход нам предстоял трудный и зимний. И потому я согласился с Дороховым в том, что следует немного обождать, оставаясь в крепости, чтобы получше подготовиться к суровому холодному походу сквозь незнакомую местность. К тому же, перед отправлением нам необходимо было где-то отыскать лошадей, чтобы если и не ехать верхом, то, как минимум, везти на них припасы.

А в замке, кроме тех двух лошадок, которые катали бричку баронессы, никаких других не осталось, поскольку всех мобилизовали на войну, а последних запасных коней забрали французы. И отбить их не довелось. Тех двоих вольтижеров, которых послал Годэн верхом за помощью в сторону гарнизона Ольмюца, едва начался штурм, бойцы Дорохова убили из засады вместе с конями. В темноте при лунном свете солдаты целились неважно. И потому они сначала стреляли в более крупные конские силуэты, а уж потом добивали штыками всадников, вылетевших из седел.

С другой стороны, по причине изъятия лошадей у населения, можно было не опасаться, что кто-то из окрестных крестьян, слышавших накануне ружейную пальбу со стороны замка, быстро донесет об этом оккупационным властям. Да и вряд ли кто-нибудь из крестьян мог понять, что же на самом деле происходило в замке ночью. Ведь крепость стояла уединенно в стороне от крестьянского жилья. Могла же, например, баронесса устраивать фейерверк? Или же просто тренироваться в стрельбе вместе с гостями от безделья в качестве развлечения? Почему бы и нет? Неужели же какой-нибудь крестьянин в здравом уме потопает пешком 25 верст, да еще зимой, чтобы сообщить подобную новость властям в Ольмюце? У них и других забот хватает. Снаружи замка не разглядеть, кто там внутри за высокими стенами разместился и что делает. Тем более, что французский флаг над башней я приказал пока не спускать ради маскировки.

Нам же отсюда сверху видно далеко, особенно в оптику. Хоть трофейная зрительная труба в медном корпусе, разумеется, совсем не бинокль, а всего лишь монокуляр, но она, как я выяснил, обеспечивает вполне приемлемое увеличение. Пока Дорохов рассматривал свою саблю, я растягивал телескопическую конструкцию оптической трубы. И вскоре мне удалось заметить одинокого всадника, который приближался по дороге со стороны Ольмюца.

— Как прикажете поступить с курьером? — спросил поручик.

Я ответил:

— Как договорились. Впустить в крепость и захватить живьем вместе с лошадью. Причем, лошадь нам тоже нужна живой и здоровой.

Он сказал:

— Что ж, пойду проверю. Я уже распорядился, чтобы все подготовили.

— И не забудьте, поручик, убрать всех людей из первого двора и поставить у ворот часовых во французской форме из бойцов, понимающих язык противника, как они стояли там, обычно, у Годэна! — напутствовал я.

А Дорохов, уже спускаясь во двор по лестнице, бросил мне:

— Будет сделано, ротмистр!

Взглянув еще раз сквозь окуляр подзорной трубы с мутноватыми линзами на вражеского фельдъегеря и прикинув, что тому скакать по извилистой дороге, петляющей между полей, до ворот замка не менее километра, я тоже решил пойти вооружиться. На всякий случай. Пройдя по стене до другой башни, противоположной Охотничьей, я направился на ее третий уровень, где квартировал покойный полковник Ришар, тело которого, как и несколько десятков тел всех остальных, кто погиб при ночном штурме, снесли на конюшню, которая пустовала по причине отсутствия лошадей.

Похоронить всех погибших предполагалось во внутреннем дворе средней части замка, где находился господский особняк, окруженный садом. И этому саду предстояло в ближайшее время сделаться самым настоящим воинским кладбищем по той причине, что похоронные работы за пределами крепостных стен точно привлекли бы ненужное внимание жителей этой местности. Меня немного мучила совесть, что придется сделать столь мрачный подарок Иржине, загрязнив трупным ядом ее земельный участок. Но, выхода не имелось. Вывозить трупы за пределы замка я не собирался, решив, что в нашем положении маскировка превыше всего.

Вольтижеров, обороняющих замок, оказалась тоже, как и семеновцев, неполная рота. Причем, наши перебили далеко не всех из них. Двое французских солдат, дезертировавших и переодевшихся монахами, неожиданно обнаружились молящимися в замковой часовне. А еще несколько бросивших оружие оказались в винном погребе. Их нашли заправившимися винищем настолько, что поначалу по богатырскому храпу приняли за моравских партизан, переодевшихся в трофейную форму. Поэтому принадлежность пьяных к французской армии выяснилась не сразу, а только когда они проспались и протрезвели уже в камерах подземной тюрьмы. И теперь эти пленные вместе с моравскими арестантами начали в саду баронессы земляные работы, копая могилы под присмотром вооруженного конвоя.

Впрочем, та часть замка отделялась от первого крепостного двора еще одной высокой и глухой стеной с единственными узкими воротами. Потому я не беспокоился, что фельдъегерь, въехав в Гельф, что-то подозрительное увидит или услышит в первые минуты. А дальше это не будет иметь значения. Бойцы Дорохова его пленят, и дело с концом.

Комнаты, которые занимал Ришар, я оставил охранять своего денщика. Там находились ценные предметы. Не только деньги и украшения, но и карты местности, а также личная переписка полковника, в которой еще предстояло разобраться, поскольку многие сообщения были зашифрованы. И Степан Коротаев, вооруженный ружьем со штыком, помимо сабли в ножнах, встретил меня, стоя на посту возле двери, когда я вошел внутрь, чтобы прихватить пару красивых запасных пистолетов, принадлежавших полковнику и оказавшихся в его багаже. Когда мы с Дороховым наведались сюда в первый раз, чтобы провести обыск, я сразу приметил их.

Пистолеты, судя по всему, были весьма дорогие, о чем говорила серебряная отделка рукояток и ложи из красного дерева. К тому же, оба пистолета лежали в одном солидном футляре с золотыми вензелями, обтянутом черной кожей, из чего я сделал вывод, что оружие предназначалось больше для дуэлей, чем для войны. Оба пистолета казались абсолютно одинаковыми, а особенностью этих пистолетов оказалась нарезка внутри их стволов. По четыре нареза в каждом, закрученные по часовой стрелке. Передо мной находились этакие мини-штуцеры, похожие на аккуратные обрезы с вычурной отделкой. Недешевые побрякушки, однозначно. Впрочем, какая разница? Надо же мне с чего-то начинать знакомство с оружием этого времени?

Потому и начал, сказав Степану:

— Заряди-ка, братец, оба этих ствола.

Я с интересом наблюдал за тем, как Коротаев ловко проверил кремниевую пластинку в держателе курка, подтянув ее и закрепив винтом так, чтобы искры точно попадали на пороховую полку при ударе кремня о сталь. Потом Степан заложил в ствол пороховой заряд, не забыв и про затравку. Затем мой денщик забил пулю деревянным шомполом, постучав по нему своим кулаком вместо молотка короткими и уверенными движениями. Потом я взял первый из пистолетов, сунув его в двойную кобуру, закрепленную на широкой кожаной портупее, найденной здесь же, у Ришара. Следом пристроил и второй над первым. Мельком глянув в зеркало, подвешенное на стене, я нашел себя похожим на пирата, обросшего щетиной, с наброшенной на плечи лохматой медвежьей дохой и с двумя пистолями, торчащими из-под нее на груди друг над другом, рукоятками под правую руку. А когда я снова вышел на стену уже вооруженным, вражеский курьер как раз въезжал в распахнутые ворота замка.