Вадим Сухачевский - Доктор Ф. и другие
Он снова примолк.
— И что же? — спросил я.
— А ничего... — сказал Готлиб. — Иногда какие-то проблески, но в сущности — никаких ощутимых результатов. Вот недавно опять насчет него что-то промелькнуло... Ищем-то мы ищем... Но...
— Значит, пока что и здесь тупик?
Готлиб развел руками:
— Пока что — да...
Теперь уже он молчал слишком долго, чтобы это можно было принять просто за интригующую паузу.
— Но ведь вы говорили, что существует еще одно направление, — сказал наконец я.
Опять уголки его губ шевельнулись в улыбке:
— Вы внимательны — это весьма похвально. Да, оно существует, и, на мой взгляд, оно гораздо более перспективно, нежели первое, связанное с Февронией и князем... Однако прежде, чем приступить, мне хотелось бы ненадолго отвлечь ваше внимание на другое... Как вы полагаете, почему тут мы вообще всем этим занимаемся?
— »Тут» — это в Центре?
— Не только. К примеру, мы с моим коллегой Гюнтером представляем совершенно, в принципе, я бы сказал, иную структуру — скажем так, параллельную. Впрочем, параллели, если вы слыхали о трудах нашего соотечественника Лобачевского, бывает, пересекаются... Но не в том суть; вопрос: во имя чего? Я имею в виду — во имя чего мы вообще занимаемся всем этим? — Почему-то при этом он, словно что-то поясняя, окинул взглядом кабинет.
Я лишь пожал плечами.
— В таком случае, — сказал Готлиб, — уж не взыщите — еще один вопрос: какой нынче год на дворе?
Странно: о том же морзянкой спрашивал загадочный «семнадцатый номер».
— Девяносто девятый... — машинально ответил я.
— Именно так! — почему-то обрадовался Стрельчатый. — Одна тысяча девятьсот девяносто девятый. А месяц какой сейчас на дворе?
— Сами знаете — декабрь.
— Стало быть, год приближается к концу. Ну! Ну же! Вам это ни о чем не говорит?
— Постойте, постойте... — начал я потихоньку соображать. — Вы имеете в виду?..
— Да! Да! — подбодрил меня Готлиб. — Все именно так и обстоит! Кончается год семьсот девяносто девятый — и Павел Петрович пишет свое послание. Кончается восемьсот девяносто девятый — и Николай Александрович вскрывает его... Сейчас заканчивается девятьсот девяносто девятый — и — стало быть...
3
Обладай правдой. Тогда блеск ее разовьется.
Из китайской «Книги Перемен»
— ...И — что же? — не понял я.
— А вот на этот вопрос я вам едва ли отвечу, — сокрушенно сказал Готлиб. — И вовсе не потому, что хочу что-либо утаить, а — попросту не знаю. Но, исходя из аналогии, исходя из круглости самой даты — согласитесь, что-то должно произойти! Лично я в этом не сомневаюсь! Вам так не кажется?
— Двухтысячный... Конечно, круглая дата... — мало что соображая, пробормотал я. — К концу каждого тысячелетия люди ждут конца света...
Готлиб был как никогда задумчив.
— И не всегда безосновательно, друг мой, — произнес он, — к превеликому сожалению — не всегда... Тут даже и не в круглости дело. Я вам назову дату куда менее круглую, но ее значение было бы преступно недооценить! Вам что-нибудь говорит число 2025?
Я лишь плечами пожал.
— Как?! — не в шутку поразился он. — Неужели вы о проблеме 2025-го года ничего не слышали?!
На моем лице легко читался ответ.
— Господи! — снова же поразился он. — Вот уж чего от вас, ей-Богу, не ожидал!.. Ну что ж, этот пробел нам придется немедля восполнить, иначе мы никак не сможем дальше продвинуться! — С этими словами он, к моей полной неожиданности, вдруг выкатил на середину кабинета переносную школьную доску, стоявшую у стены, и спросил: — Как у вас, кстати, дела обстоят с математикой?
— Если в рамках школьной программы... — стыдливо проговорил я, ибо в этих рамках у меня тоже дела обстояли так сказать... Впрочем, квадратные уравнения, помнится, решал когда-то без проблем.
Готлиб вздохнул:
— Ладно, значит, за неимением другого, нам придется сейчас обойтись этими рамками. В конце концов, это моя первая специальность.
— Вы были учителем математики? — несколько удивился я своему провиденью.
— Да. Было дело по молодости... Физмат Архангельского пединститута. Кстати, даже с отличием... Но с детьми, — вздохнул он, — знаете ли, иной раз так нелегко... Потом, когда на новом уже, так сказать, поприще бежал как-то раз из африканской тюрьмы... дело было в Зимбабве... и нечаянно попал в племя людоедов... — Я так и не понял, в чью пользу он хотел сделать сравнение, ибо, на этом месте осекшись, он сказал: — Однако мы отвлеклись... Итак, придется мне, видно, тряхнуть стариной. Полагаю, вы все же знакомы с декартовой системой координат?
— Немного...
Он в очередной раз вздохнул:
— Что ж, стало быть, придется обойтись тем немногим, чем располагаем...
Готлиб аккуратно построил на доске координатные оси, разметил их разноцветными мелками и построил какой-то график.
— Вот, взгляните, — сказал он. — Вдоль горизонтальной оси «Т» мы отмечаем время. С вертикальной осью «Z» дело обстоит несколько сложнее. Скажем так: это некая мера неустойчивости всего нашего сообщества. Если угодно, мера его предрасположенности к гибели. Только не спрашивайте меня, в каких единицах мы сию меру измеряем; поверьте мне на слово, что единицы такие есть, на каковую тему защищено немало диссертаций. Закрытых, разумеется. А теперь обратите внимание на эту кривую. — Он ткнул мелом в график. — В ней вся история человечества, если рассматривать ее с точки зрения безопасности всего нашего мира в целом. Можете не сомневаться, кривая построена с учетом анализа всех исторических фактов, математически абсолютно строго. Был применен весь арсенал развитой в последние годы могущественной науки — математической статистики, с использованием метода наименьших квадратов и сплайн-интерполяции. График описывается вполне приемлемым уравнением — это так называемая логарифмическая гипербола, но, если вы не возражаете, мы уж с вами не станем чрезмерно задерживаться на подобных тонкостях...
Я ничуть не возражал.
— Превосходно!.. — продолжил он. — Посмотрите, как полого шла эта кривая в древние эпохи, примерно до времени основания Рима! Исходя из графика, можно сказать, что, при всех тяготах своего тогдашнего бытия, человечество как целое пребывало в полной безопасности... Но вот проходят тысячелетия — и кривая неуклонно тянется вверх, с каждым веком все быстрее и быстрее. Взгляните, как опасно она задралась, подходя к нашему времени!.. А теперь обратите внимание на эту пунктирную вертикаль, вздымающуюся от точки «2025». Это, как вы, надеюсь, понимаете, и есть 2025-й год. Дата взята отнюдь не с потолка, а выведена с помощью все тех же математических расчетов. Такую вертикаль в математике называют асимптотой. Уравнение показывает, что здесь кривая взмоет в бесконечность. Она никогда, никоим образом не сможет подойти к этой вертикали! — Некий предгибельный восторг горел в его глазах. В эту минуту, с поднятым над головой куском мела, он был похож на ангела «Апокалипсиса», странного козлобородого ангела с карающим мечом в подъятой деснице. Он вперил в меня взгляд: — Ну же! Какой вывод вы сделаете из всего сказанного? Что может, по-вашему, означать сей недостижимый пунктир?
— Неужто... неужто конец света? — с трудом решился вымолвить я.
Готлиб уже опустил руку и теперь походил на карающего ангела гораздо менее.
— Ну, таких определений математическая наука не дает, — сказал он, — однако определенную катастрофу мы на графике, несомненно, наблюдаем.
— Но как же, если там, за пунктиром — ничего?
— Пока что ничего, — поправил он меня, — только пока что. Просто наши эмпирические построения не простираются за этот пунктир, но там вполне может лежать другая ветвь графика, только мы покамест не в силах ничего о ней сказать, она для нас в принципе недоступна... О, это всего лишь, конечно, предположение...
— И тогда 2025-й — еще не конец?
— Если это предположение справедливо, то получается, что — нет.
— А что же тогда?
Он сказал задумчиво:
— Неизвестно. Может быть, просто переход в некое новое качество. Кстати, подобные кривые часто встречаются в физике так называемых неустойчивых процессов, когда система приближается к критическому состоянию. Какой бы пример привести?.. Ну, скажем, нагревается вода. Все происходит неторопливо, вполне предсказуемо. Но вот температура приближается к критической точке в сто градусов — и график упирается в такой же примерно пунктир. Так что же там дальше — конец, ничего? Или...
— Кипение, пар, — подсказал я.
— Вот именно. Вода не исчезла, она лишь перешла в новое состояние, которого математика своими отвлеченными методами не могла предугадать. Так допустите же, что нечто подобное мы наблюдаем и в данном случае! Наш мир предуготавливается к переходу в некое совершенно новое качество, и этот переход совсем уже близок! Но что там дальше — вот он, вопрос вопросов! Над этим безрезультатно бьются лучшие умы во всем мире. Однако — может же так быть, что все уже известно, все предзадано!..
