Макс Мах - Под Луной
– А что если перекрыть двор Патрикеевского дома? – организационные мероприятия отнимали не меньше сил, чем полноценная боевая работа, но делать нечего, взялся за гуж…
– Что вы имеете в виду?
– Поставим две-три опорных колонны… железо или дерево, можно и кирпич, и положим сверху крышу на уровне окон первого этажа, – объяснил Кравцов свою идею. – Двор большой, вполне на десяток машин места хватит…и ремзону будет, где оборудовать.
– И весь первый этаж под Хозчасть?
– А не много будет? Нам же еще отдел охраны и шифровальный размещать. И "на вырост" оставить надо бы…
– На какой вырост?
– Ну, вот, я думал про свою собственную радиостанцию… и телеграф, коммутатор… под все помещения нужны. Архив опять же, библиотека…
– У нас денег на все не хватит.
– Как знать, – задумчиво произнес Кравцов. – Может быть, и хватит.
У него были на этот счет свои – вполне криминальные, следует отметить, – планы, но Макс предполагал, что если поделится с Реввоенсоветом, то некоторые финансовые вольности ему простят.
"Интересно, – думал он иногда. – Знал ли Будрайтис, что раскапывает?"
Но кого спросить? Таинственный Будда оставил два начатых, но так и не законченных дела. То ли не успел, сгинув в безвестности. То ли, напротив, сделал все, что хотел, но не счел нужным поверять такую информацию бумаге. В любом случае, следовало предположить, что сотрудник как бы не существующего Военконтроля, работавший под прикрытием, подобрался к ценной и опасной тайне так близко, что если и не узнал все подробности достоверно, то должен был, как минимум, догадаться, с чем столкнулся на самом деле. Возможно, потому и исчез…
"А Семенов? Понял ли Григорий, о чем идет речь в "бумагах Будрайтиса"?"
Мог, разумеется, и догадаться, но он не был тогда в Одессе, и не знал многих обстоятельств, известных Кравцову по большей мере случайно и только потому, что Макс оказался лично знаком с некоторыми из фигурантов дела. Был знаком, встречался, дружил…
"Читал ли эти документы кто-то еще, и если читал, какие сделал выводы?"
Знать этого он не мог, и спросить некого. Но за всеми вопросами чудилась опасная темнота: безлунная ночь, холодный ветер, бескрайняя степь…
– Значит, в Федоровском подворье размещаем внутреннюю тюрьму и казармы Особой роты, я правильно понимаю ваши планы? – Малкин раскрыл записную книжку и что-то быстро и коротко в нее записал.
– Только та часть, что находится вокруг второго двора, – уточнил Кравцов, возвращаясь к заботам дня. – Ворота там надо ставить на обе подворотни, проходную устроим в главном здании. Там как раз сквозной переход от парадного на черную лестницу. Вот им и воспользуемся. Два поста охраны, и чтобы коридор просматривался в оба конца. На окна – решетки. И еще надо перекрыть доступ на крыши с соседних зданий. Нам неожиданности ни к чему. Надо бы и подвалы проверить, иди знай, что у них здесь понакопано! Под Москвой, говорят, полно подземелий. Чуть ли не под всем городом тоннели идут…
Ну, что ж, получалось вполне достойно: у ГПУ Лубянка, а у них будет Федоровское подворье. Вместе с примыкающими доходными домами, оно образует единый комплекс зданий с несколькими внутренними дворами и выходами, открывающимися на три разных улицы. Тоже достоинство, если подумать.
– Макс Давыдович!
– Да, Миша! – обернулся он к своему секретарю.
– Там товарищ Зейбот…
"Ну, вот и коллеги пожаловали. С новосельем, наверное, поздравить хотят ".
– Извините, Зиновий Карлович! – виновато пожал плечами Макс. – Вы уж тут сами как-нибудь. А я, сразу как смогу, аллюром… три креста.
Он развел руками и пошел искать в спешно перестраиваемом здании свой только что обустроенный кабинет. Полагаться на помощь "Мишеньки" не хотелось, секретарь не должен чувствовать своей незаменимости. Ни в чем, никогда. Иначе хана! Но память не подвела. Пробежались по лестницам и коридорам, поднялись, прошли, спустились, и вот она – приемная начальника Управления: просторный зал с сиротливо прижавшимся к оклеенной линялыми обоями стене секретарским столом. Стол был обычный, канцелярский, потрепанный жизнью и пустой пока. Даже лампы на нем не было, не говоря о прочем.
А в приемной стояли гости. Зейбот приехал не один. Разведчики организовали целую делегацию: начальник управления, бывший завотделением Лонгва, оставшийся членом коллегии, несмотря на убытие к новому месту службы, и еще двое – мужчина и женщина, – о должностях и служебных обязанностях которых Кравцов не был осведомлен. Он их просто впервые видел.
– Компривет! – кивнул он всем присутствующим сразу. – Мишенька, организуй нам чаю, что ли! Люди с мороза. Проходите, пожалуйста! – открыл он перед Зейботом дверь своего нового кабинета. – Прошу вас, товарищи!
– Вот, – сказал, входя, Арвид Янович Зейбот. – Пришли договариваться о сотрудничестве. Все-таки и вы, и мы – люди военные, да и вообще…
Про "вообще" он сказал не зря. Дело Бирзе передал Кравцову Лонгва, но вопрос был не только в Романе Войцеховиче.
– Лаврова, – представилась ему женщина, когда все вошли в комнату и закрыли за собой дверь. – Ольга Ларионовна.
Женщина была высокой, крепкого сложения и, скорее, симпатичной, чем наоборот, хотя красавицей вряд ли назовешь. Лет тридцати, со светлыми волосами, выбивающимися из-под шерстяного платка, и в кожаной куртке, перепоясанная офицерским ремнем, она живо напомнила Кравцову Наташу из фильмов о Максиме. Такой она – Наташа – запомнилась ему по третьему фильму, называвшемуся, кажется, "Выборгская сторона".
– Ольга Ларионовна, – представил ее Лонгва, – опытный следователь. Работала и Военконтроле, и в ЧК, и в ревтрибуналах. Но, главное, она сохранила кое-какие документы… Я бы сказал, часть нашего архива. Мы в семнадцатом получили кое-что по наследству от царской еще контрразведки, и сами успели наработать. Вот, собственно, сохранением архивов товарищ Лаврова и занималась.
Сказано было максимально откровенно и, видимо, не случайно: и Зейбот, и Лонгва – оба два – смотрели на Кравцова, ожидая его реакции.
– Ну, я где-то так и понял, – кивнул он. – А вы ведь…? – обратился он к пока безымянному мужчине.
– Так точно, – чуть дернув губой, ответил на его не сформулированный до конца вопрос Будда. – Мы с вами встречались, только волос у меня тогда на голове было больше, а на лице меньше. Саука, с ударением на первый слог, Константин Павлович.
Все верно! Будрайтис был бритый мужик с длинными под Антонова или Махно волосами, а Саука скорее напоминал отрастившего дыбенковскую бороду Котовского.
– Я с удовольствием приму на службу сотрудников, за которых могут поручиться такие товарищи, как вы, Арвид Янович, или вы, Роман Войцехович. Но я хотел бы сразу же определить формальные границы полномочий. Вы сотрудники Штаба, мы – Реввоенсовета. И с момента воссоздания Военконтроля никаких "корешков" в Разведывательном управлении оставаться не должно. Мы люди военные, друг друга понимаем, понимаем и порядок субординации. Штаб подчинен Наркому и Реввоенсовету…
– А вы, Макс Давыдович, член РВС, – кивнул Зейбот. – Все верно, и мы этот момент принимаем во внимание и учитываем во всех своих действиях. Об этом я, собственно, и хотел вам сказать.
– Тогда, и неформальное общение становится вполне возможным, – мысленно вздохнув с облегчением, констатировал Макс и улыбнулся. – Ну, что же мы стоим? Садитесь, товарищи, сейчас чай пить будем!
7
– Товарищи! По поручению Центрального Комитета партии объявляю Одиннадцатый съезд РКП открытым.
Зал встал и зааплодировал.
"Как это называлось? Бурные аплодисменты? – попытался вспомнить Кравцов еще не свершившееся будущее, истово, как и все вокруг, лупя в ладоши. – Дорогой и любимый, Леонид Ильич… А это кто еще? У Ленина, вроде бы, только один живой брат. Дмитрий, кажется, или я ошибаюсь? "
– Товарищи! – аплодисменты стихли, и в зале повисла напряженная тишина, в которой сильно и несколько пронзительно звучал голос Ульянова. – Вы собрались на этот съезд впервые после целого года, в течении которого интервенция и нашествия капиталистических государств…
Ленин говорил, и надо отдать ему должное, он умел покорить аудиторию. Даже Кравцов поддался магии этого неординарного человека, не обладавшего на самом деле особым ораторским дарованием. Но зато у Ильича имелась такой мощи харизма, что перед ней бледнели все прочие таланты и способности.
Ленин говорил. Он говорил, словно пророчествовал или проповедовал. Кричал полному залу делегатов о бедствиях, обрушившихся на молодую Республику Советов, о росте коммунистического движения в мире и о страшной сложности задачах момента… И Кравцов слушал его, переживая коллизии переложенной в речь истории вместе со всем залом. Но с другой стороны, одновременно и даже как-то отстраненно от слов Владимира Ильича, он думал о своем. Он думал о Рашель, которая будет ждать его со съезда, когда бы он ни вернулся. О Марусе Никифоровой, выехавшей после полученного от Троцкого "добро" на Украину за межпартийной кассой, оставленной там на "черный день" и вот вдруг пригодившейся. Об управлении, стремительно встающем на ноги, и о сложной системе отношений, которую предстояло последовательно и неуклонно выстраивать с чекистами, военными и партийной номенклатурой. И о том, что, начав прошлый март полутрупом, очнувшимся от комы в убогом доме призрения, он заканчивает март этого, двадцать второго, года начальником "военного ЧК" и реальным кандидатом на членство в ЦК партии. Во всяком случае, Ленин, Троцкий и Каменев – каждый по-своему и, разумеется, исходя из своих особых интересов – желали видеть Кравцова членом Центрального Комитета. Фрунзе и Лашевич, Гусев, Смирнов и Серебряков готовы были его поддержать. У них тоже имелся в этом деле свой частный интерес. Однако бесплатных обедов не бывает, и со Сталиным, Бухариным и Рыковым такая поддержка со стороны их оппонентов Макса разводила самым решительным образом, что было нехорошо, но, увы, относилось уже к категории свершившихся фактов. Желая того или нет, он оказался совсем в другой компании.
