Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко
– Сюда идет пять батальонов и бронепоезд с отравляющими газами?
Ворон хмыкнул. Негода всего–то просил снарядов.
С улицы раздался визг. Потом чей–то дикий хохот и прочувствованные матюки.
Прогрессор чихнул еще раз и выглянул на улицу. Там стояли бабка, в подозрительно новой бекеше, Юрко, с топором наперевес, ординарец Ляховского, с карабином, а из бабкиного свинарника выглядывало хитрое свиное рыло с куском ткани в зубах. Похоже, свинья хотела жить, а Юрко хотел свиных ушей. Или холодца. Или ребрышек. Только зачем же с топором на животинку кидаться? То ж не контра какая, а безвинное создание свинской породы.
Юрко затоптал окурок. Ну вот. Теперь все понятно. Ему что на белогвардейца с ножом, что на свинью с топором – одинаково весело. Нет, боец–то он хороший, бесстрашный, только жженной шерстью от него за версту тянет. И когда–нибудь и на него пуля найдется.
Татарчук по улице идет, коня трофейного в поводу ведет. Хороший конь, рыжий. У Негоды под седлом до сегодняшнего дня ходил. Так ему с новым хозяином не хуже будет, Татарчук животину не обижает, в отличие от людей.
Палий из бывшей ставки Негоды показался, сумка седельная через плечо перекинута. Тощевата сумка, ничего не скажешь. Интересно, а что у Негоды ценного было?
– Одна гербата. Ну и люди, до чего же жадные.
Прогрессор выпучил глаза. Он и слова такого никогда не слышал.
– На, смотри, – Палий раскрыл седельную сумку. Там лежали шесть пачек чая. И чистые подштанники. – Белье не дам, сразу говорю.
Прогрессор благодарно чихнул. Шесть пачек чая. Вот просто так взял и отдал. Наивное создание. А скажи кто месяц назад, что успешный студент, почти что гордость курса и родительский любимчик будет радоваться дешевому чаю – Паша бы от души посмеялся.
Большая часть бойцов осталась в свежезахваченном селе, а десяток неровным строем потянулся в Кривую Балку и за нее. Прогрессор плелся в самом хвосте, за незнакомым хлопцем в латаном френче. Тот, в отличие от некоторых, прибарахлился – из скатки выглядывал солнечный кружевной зонтик, а седельные сумки почти расходились по швам. Пригревало солнце, где–то премило пели птички. Прямо пастораль какая–то. Да еще и грандиозная гулянка намечается.
А вот и село, женщины из–за тынов выглядывают, собаки лают, а хвостами виляют, тоже радуются. Уже и чем–то жареным тянет, то ли луком, то ли салом. Вот коровник виден. Это кто ж ему так крышу разобрал? Вот жена Палия стоит, в позе «руки в боки». Вот – соседка–старуха на улицу выползла, смотрит на повстанцев и шамкает чего–то. Видимо, проклинает. Из хаты с дверью зеленой Глина вышел, смотрит недобро. Еще бы! Кому бой да трофеи ценные, а кому и санитаром работать бесплатно. Шульга может только дулю дать в благодарность. И, конечно же, никаких никто пленных не взял. Так и от скуки помереть можно.
Уже кто–то гармонь пробует, а собака подвывает. А кто и бутыль приволок. Люди добрые, а разве самогонка синяя? Уже и дивуля какая–то на улицу высунулась, хихикает призывно, Глине моргает. Вот что значит – новые штаны! О, и Палий нарисовался, с чугунком квашеной капусты. Ничего закусь, и главное – чугунок, товарищи повстанцы, штука неубиваемая. А горшок заденет кто локтем – пропала капуста. Иди сюда, саботажник ты наш. Не стой, як засватанный. От – вареники, несоленые только, от – капуста, и самогон еще не весь приговорили. Шо завтра будет – а бис его знае, а сегодня – гуляем!
А это что еще за парад–алле? Это ж кого надо таким образом волочить? Так и задушить можно. Если пленника за лошадью ведешь, так ему веревку не на шею надо привязывать, а за пояс. И шо ж воно такое? Тарасенко, приволок черти–кого, и тоже не рассказываешь. Шо значит «неспелый коммунист»? А, так это комсомолец? Из подвала вылез? Палий! Положь ножик. Положи ножик, им хлеб режут. Уже и мотузку кто–то привязал. Пошли–пошли, краснопузый, как раз вовремя вылез. Вот и повеселишь нас, польку–бабочку потанцуешь. Мне для тебя даже табуретки не жалко. О, як заплясал! А то все отнекивался да вырывался. Глаз не оторвать, шкода только, что не ихний главный, мурло лысое. Он бы еще красивше танцевал.
В ставке Ляховского было шумно и дымно. Сам Ляховский смолил третью самокрутку за час. И было ему от чего нервничать – хоть и взяли станцию, да только многовато убитых. И недобро смотрят уцелевшие. Татарчук вообще заявил, что с твоей тактикой только с будяками воевать. И дверью шарахнул. Вот как хочешь, так его и понимай. Сам тоже – вечно в первый ряд лезет, смерти ищет. А она на него обиделась. Да еще и пассажиры эти чертовы – три старухи в салопчиках. И кто–то в шляпке. Старухи возмущаются, что у них из узлов все серебряные ложки повытряхивали, а обладательница шляпки злорадствует. Странная она какая–то. И коса фальшивая.
А оба прогрессора сидели в хате, пили чай и сушили мозги. С одной стороны, хорошо, что не только у Паши приступы амнезии, а с другой стороны – странная она какая–то, избирательная.
– Возьмем, к примеру, Щуся. Почему я его помню, а половину предметов на курсе – нет? – разглагольствовал Лось.
Паша грустно чавкнул. Он впервые слышал эту фамилию. Тут бы с телевизором разобраться.
– А кто такой вообще Щусь, что ты его помнишь?
– Дружок батьки Махно, – Лось почесал в затылке, – я фотографию видел.
– Меня гораздо больше интересует, когда состоялся первый полет человека в космос, – Паша потянулся за следующим леденцом, – чем всякие ожившие фотографии.
– А он вообще летал? – вот теперь Паша испугался по–настоящему.
– Если ты еще не забыл, что вообще стало с махновщиной?
– Тебе матом или куртуазно? – Лось глядел куда–то в сторону, а точнее, на дверь.
Паша одним глотком допил чай и быстро вышел. Вот так, значит, получается. Даже имени не останется. И даже строчки в учебнике не напишут. И сам виноват, сам. Конечно, можно сдаться кому–нибудь, но если расстреляют? А двадцать или даже меньше лет жизни в поганых бытовых условиях, шарахаться от каждого стука в дверь? А соседи тоже могут донести куда надо.
Навстречу шел полузнакомый махновец в черкеске. Татарчук, или как–то так. А он что возле хаты забыл? А если он слышал? Татарчук будто услышал, повернулся к ошалевшему прогрессору.
– У Ляховского твоя девка, иди с ним поговори. Паша уже ничего не понимал – какая девка? Почему моя? И если это моя знакомая, то что она делает у этого маньяка–любителя?
Маньяк–любитель забился в угол, скорчившись на табуретке. От дыма в хате резало глаза и забивало дух. А над Ляховским нависала дамочка монументальных форм, которая требовала от него беспрепятственного проезда в Крым, к родственникам, потому что ее дочери опасно находиться на театре военных действий. Подумаешь, какая цаца. И сама себя под монастырь подводит, не зря ее дочь заткнуть пытается. А дочка тоже чего–то говорит. Какой эсер? Ну был в здешних краях Николаев, по подпольной кличке, угораздило ж его, Гельминт. Так его отряд разгромлен. Так что, у мамаши с дочкой политическое несоответствие? С одной стороны, лишний боец– это хорошо, а с другой стороны – одна баба на сорок мужиков. Своего ординарца Ляховский не считал.
Черт. Накаркал. Легок на помине. И за ним этот саботажник тащится.
– О, мадемуазель Зеленцова! Какая приятная встреча, – Паша не верил такой удаче.
Мадам Зеленцова открыла рот и сразу же закрыла, будто голодная вуалехвостка в аквариуме двоюродного брата. Похоже, прогрессор в ее глазах был кем–то вроде таракана в праздничном бланманже. Зеленцова–младшая оценивающе взглянула на командира.
– То есть, отряд Николаева разбит. Жаль. Земля им пухом.
Мадам Зеленцову передернуло.
Глава шестая
Паша лежал и вспоминал вчерашний день. Вспоминалось только то, что кто–то принес самогон. И помянули всех скопом – и эсера–зубодера, и Гвоздева, и Демченко, и тех, кто станцию брал. А еще прогрессор понял, что возле него кто–то лежит, даже на нем. Правую руку отдавил. При осторожном повороте головы обнаружилось, что это не кто–то, а вовсе даже Зеленцова–младшая. В костюме Евы, так сказать. Вот это вляпался. В дверь требовательно постучали.
Паша натянул штаны, запоздало вспомнил, что презервативов под рукой не было и поплелся открывать. Опаньки. Расклад – хуже не придумаешь: оскорбленная мать, какой–то незнакомый тип в вышиванке, и трепло на все село, Опанас Батькович. Ишь как шею вытягивает. Хотя у Зеленцовой есть на что посмотреть и есть что пощупать, хе–хе–хе. До прогрессора медленно дошло, что у него что–то спрашивают. Ой, а ведь это не весело, а весілля, свадьба, то есть. Кого с кем? Люди, имейте совесть. Дайте хоть протрезветь.
И только через десять минут, когда прогрессор окончательно привел мозги в порядок и выхлебал приличное количество рассола, до него дошло. Во–первых, он даже не знает, как зовут Зеленцову. Во–вторых, все его имущество состоит из одной пиджачной пары, довольно–таки грязной, причем пиджак не соответствует брюкам, ботинок, добытых мародерским образом, нагана с горстью патронов, и тупой кобылы Зорьки гнедой масти. А в третьих, и это было самым страшным фактором, можно было выйти собственным же прапрадедушкой. Вот только временных неразрешимых парадоксов и не хватало для полного счастья. А если белые победят? Тогда что, записочки писать, в женскую тюрьму? И это если посадят, а не к стенке поставят…
