Дмитрий Дашко - Штрафники 2017. Мы будем на этой войне
– А за что? – кокетливо спросила девушка.
– Ты красивая.
– Это я в курсе, – польщенно улыбнулась Настя. – А все же?
– Да не знаю я. Просто для меня ты самая лучшая на всем свете.
– Даже так… Тогда прости за банальщину: а что бы ты мог для меня сделать?
– Луну с неба хочешь?
– Ага.
– Бери.
– Хам, – уверенно произнесла девушка, туша бычок в пепельнице. – Давай, хоть пошамаем, а то что-то голодняк напал. В кафе толком ничего не досталось, все налетели на хавчик, как чайки туруханские, все похватали.
– В большой семье клювом не щелкают. Настя, а почему ты так постоянно разговариваешь?
– Как? – удивилась девушка.
– Ну, таким, дворовым языком.
– А как мне разговаривать? Как тургеневской барышне, что ли? Меня за дуру все принимать станут.
– Я бы не стал.
– Я ж не знала, что ты в меня влюблен. А то бы была, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты.
– А что, красивые стихи. Я и «Евгения Онегина» почти наизусть знаю.
– И что с того? – равнодушно спросила девушка.
– Могу почитать.
– Здесь?
– А что такого?
– Ну, почитай, может, шашлык лучше пойдет, а то жесткий какой-то. Жилы одни. Да и пиво вроде как разбодяженное. Не чувствуешь?
Игорь проглотил обиду. Он же не виноват, что шашлык такой и пиво. Ну, нет у него денег на ресторан. К тому же ему не нравилось, что Настя ведет себя вызывающе. Почему она так?
Успокоившись, он начал читать «Письмо Татьяны к Онегину».
Тем временем Настя расправилась с остатками шашлыка, допила вторую бутылку пива. Закурила глубокомысленно.
Когда Огрешков умолк, она произнесла:
– Классно. Я бы так не смогла, как Татьяна. Ик… Ой, прости… Ик…
Девушка, опьянев, развеселилась. Разговор уже шел обо всем и ни о чем конкретно. Кафе начало пустеть.
– Ну, что пойдем? – предложила Настя. – Рассвет скоро.
– Пойдем, – согласился Игорь. – А ты куда поступать будешь?
…Они не спеша шли. С реки тянуло прохладой, в струящейся воде отражалось светлеющее небо.
Ближе к центральной части набережной народу прибавилось, показались знакомые лица. Собравшиеся смотрели на восток, словно ожидая какого-то чуда. Народ опять разбился на компашки, кто-то сидел в припаркованных машинах, кто-то весело смеялся, кто-то просто переговаривался. Из одной машины негромко на низких частотах бухал сабвуфер.
Когда первые лучи солнца брызнули Из-за горизонта, округа взорвалась свистом, воплями, визгом, аплодисментами. Засигналили клаксоны автомобилей.
Игорь проводил Настю до дома. У подъезда она остановилась, развернулась к нему, словно ожидая чего-то.
Огрешков понял, чего. Аккуратно обнял девушку, слился с ее губами, почувствовав горечь сигаретного дыма. Но сейчас ему нравилось даже это.
Поцелуй продолжался столь долго, что Настя была вынуждена упереться руками Огрешкову в грудь.
Задыхаясь, она произнесла:
– Я и не думала, что ты так классно целуешься… Где научился?
Игнорируя вопрос, Игорь опять потянулся к ее губам.
– Все-все, я пошла, – вывернулась девушка из его объятий.
– Я позвоню тебе, ладно? – спросил Огрешков.
– Позвони. Запиши номер.
– Я знаю его.
– Откуда?
Она замерла у подъезда.
– Не забывай, я ведь влюблен в тебя, а влюбленные готовы на все.
– Типа, как луну с неба, да? – засмеялась Настя. – Ну, все, пока. Звони.
Она скрылась. Игорь еще какое-то время слышал стук ее каблуков по лестничному маршу. Затем побрел домой, вспоминая ощущение гибкого девичьего стана, продолжая чувствовать горечь дыма на губах и вкус помады.
Он был счастлив.
Экзамены в институт Огрешков провалил. И оказался в армии.
Спустя год его часть перебросили на фронт.
В этом аду сломался Игорь быстро.
Лечение продолжалось недолго. Самострельщиков в госпитале очень не жаловали.
Затем скорый суд и приговор: для отбывания наказания направить Огрешкова Игоря Вячеславовича в штрафную роту сроком на шесть месяцев с возможностью досрочного освобождения по ранению.
Глава XVII
Дикий мед
Грешок, не выдержав взгляда Гусева, потупился.
«Хлебну я с ним лиха», – решил Павел.
А потом подумал, коли держится парень, значит, есть еще шанс, что выйдет из него толк, получится не дите-переросток, а нормальный мужик. Солдат.
Меняя позицию, пробежал Студент. Случайно зацепился струной с «трофеями» за торчащую арматурину. Второпях освободившись, побежал дальше, присел перед заранее намеченным оконным проемом и дал короткую очередь.
Чеснок притащил рацию, протянул Гусеву гарнитуру:
– Ротный на связи.
Павел надел наушники.
– Гусев! Держишься?
– Держусь!
– Молодец! Потери большие?
Он быстро осмотрелся.
Застыв в неестественных позах, лежали трое убитых. Возле очередного раненого склонилась Олеся, накладывая на правое плечо повязку. Бинт сразу становился красным, раненый конвульсивно вздрагивал, девушка что-то говорила ему, а тот судорожно скреб руками замусоренный пыльный пол и дергал ногами.
– Вижу трех «двухсотых», одного «трехсотого».
– Санитарка жива?
– Так точно, жива.
– Пусть у тебя побудет. Мне она пока без надобности. У меня одни убитые. Гребаный «бэтээр» натворил дел! Сожгли гада!
– Я вижу! Чадит, аж солнце закрыло! У меня патроны кончаются!
– Понял! Отправлю четверых с цинками. Нагружу по полной, сколько смогут унести. У меня тут этого добра от опóзеров много осталось! Пулемет дам. Всех четверых оставишь у себя. Конец связи.
Гусев сдернул гарнитуру.
– Чеснок! Давай сюда Наумыча и Грешка!
Тот кивнул и привел обоих.
– Наумыч, – сказал Лютый, указав рукой направление, – давай к тому лестничному маршу, а ты, Грешок, – к тому. Сейчас по какому-то из них поднимутся четверо с пулеметом и цинками. Встретить и привести ко мне. Помогите цинки донести. Ясно?
– Так точно, – ответил Наумыч.
– Исполняйте.
Гусев повернулся к Чесноку.
– А ты будь рядом. Где тебя носит постоянно? Радист, твою мать!
– Я не радист! – возразил Чеснок. – Я ее у убитого радиста взял, чтобы не пропала без толку! Мне эта рация на фиг не нужна!
– А мне нужна! – зло оборвал его Павел. – Так что заткнись. Я тебе не твой бывший ротный. Еще раз вякнешь, останешься без зубов, как Студент. Понял?
Чеснок насупленно кивнул.
Пополнение встретил Грешок. Он проводил их к Гусеву.
– Молодец, – похвалил его Павел. – Иди, набивай магазины. Ты! – Гусев ткнул пальцем в пулеметчика. – Займешь позицию у того окна. За тобой – сектор от той пятиэтажки и вон до той! И чтоб ни одна сволота не прошла. Понял?
Лютый глянул на остальных.
– Второй взвод?
– Он самый.
– Как взводный?
– Убит, – буднично ответил солдат.
– Ладно, пристраивайтесь поудобнее, представление продолжается! – распорядился Гусев.
Новенькие разбежались, быстро включившись в бой уже на втором этаже.
Штрафники по одному подбегали к разложенным цинкам, торопливо набивали магазины и сразу же возвращались.
Подошел черед Циркача. Лютый искоса смотрел, как тот по очереди наполняет несколько автоматных рожков. По кисти правой руки, синей от наколок, текла струйка крови – сбил где-то второпях, капая в цинк с патронами. Блатной доставал их, помеченные своей кровью, вытирал о рукав спортивной куртки и защелкивал в магазин.
Между делом бросил на Гусева только один взгляд. Ничего особого в его глазах не было, но Павел оставался настороже.
– Че косишься, начальник? – не выдержал уголовник.
– Страшно, Циркач? – спросил Гусев, испытующе глядя на урку.
– Ты меня на понт не бери, начальник! – с вызовом ответил тот. – Я в таких передрягах бывал, что тебе и не приснится никогда.
– Жалко тебе Фантика?
– А ведь ты ссышь, а, начальник? – спросил Циркач, в свою очередь испытующе глянув на взводного. – Не очкуй! Ты его по-честному заделал. Предъявы нет.
Гусев ему не поверил.
Циркач, напевая веселый мотивчик, занял свою позицию.
Подкатил Клык.
– Чего он? – спросил, косясь на уголовника.
– Говорит, предъявы за Фантика нет.
– Не верь, – посоветовал Клык.
– А я и не верю.
Последним за патронами прибыл Студент.
– Во, закрутилось, а! – азартно крикнул Леха, бухаясь на колени, вываливая из разгрузки свои магазины.
– Ты чего довольный такой? – удивился Гусев.
– А че? – осклабился беззубо Студент.
Его глаза на закопченном лице весело блеснули.
«Вот псих», – с невольным восхищением подумал Павел.
– Чему радуешься, спрашиваю?
– А че мне, плакать, что ли? У нас Грешок для этого есть!
– Вроде держится он! – не согласился Гусев.
– Это я ему пинка дал, – довольно улыбнулся деснами Студент. – Сказал, завалю, если опять забьется в какую-нибудь щель. Я еще капитана ихнего грохнул! – похвастался Леха. – Прямо в морду ему попал! Он – брык, каска в сторону! Лепота!
