Владимир Мельник - Законы войны
Я вздрогнул и проснулся, правда, чуть не упал со стула. Продремал около пяти минут. Времени еще оставалось достаточно. Попробовал заснуть еще раз.
Сижу в своем кабинете на втором этаже. Любуюсь на вид моря из окна и на стенд с коллекцией нарукавных знаков. На шпиле над Штабом Черноморского флота РФ развевался российский флаг. Тут раздается звонок внутреннего телефона. Беру трубку, представляюсь: звонил помощник дежурного, но по голосу определить, кто это был не смог. Голос какой-то нейтральный, то есть равнодушный или индифферентный, а также, можно сказать, бесполый. Помдеж сообщил, что мне нужно зайти в 44-й (Оксанкин) кабинет. Почему-то подумалось, что вызывает к себе военком. Хотя знал, что военком сидит через кабинет от меня и он в не приемный день, когда что-то нужно срочно, иногда сам приходит. Взбежал по лестнице, постучал и зашел в нужную дверь. Там сидели все офицеры и служащие, которые служили-работали в военкомате и погибли. Судорожно начал искать взглядом военкома, но не нашел. Все смотрели на меня с жалостью и состраданьем. И тут зашла в кабинет Оксанка. Почему-то в сухопутной форме, хотя перед войной она ходила в морской. Жена подошла и обняла меня сзади за плечи, обратилась к сидящим:
— Ну, что, товарищи офицеры, заберем его в свой взвод? Мне нужен помощник. И не могу оставить его без присмотра…
— Рано ему еще к нам, — сказал майор Глушаков, — он должен пройти через все это. Ну, ты сама знаешь что.
— Нет, мужик, ты еще не совершил самого главного, — сказал рядовой Луговой, подмигнув мне, — Ты должен прожить эту жизнь так, чтобы потом смог себе сказать, что недаром коптил небо.
— Готов ли ты умереть за Оксану и Родину? — строгим тоном спросил у меня Глушаков.
— Да, готов, — ответил я.
— Этого мало. Ты должен выжить и победить. Для того чтобы погибнуть большого ума не надо. Вот это величайшая доблесть мужчины — выжить и победить. И никакая мразь американская не должна топтать нашу землю. За Оксану Александровну не волнуйся, — мы за ней присмотрим. А тебе еще рано. Воюй, солдат, воюй. Иди, Володя, в добрый тебе час, мы за тобой наблюдаем и гордимся тобой.
— Вова, ты не забывай меня, — сказала Оксана и из ее глаз полились слезы, — но и не мучайся из-за меня. Вижу же, что тебе плохо. Жизнь продолжается. Я тебя люблю и хочу, чтобы ты был счастлив. Как жаль, что наш с тобой мальчик так и не родился… Хорошо, что успела тебе об этом сказать, любимый. А может и зря — теперь ты мучаешься вдвойне.
— Оксана, но я не хочу жить без тебя — у меня просто смысла нет в этой жизни.
— Смысл, котик, есть всегда. Ты должен отомстить за меня и нашего малыша, надо сделать все, чтобы победить в этой войне.
Она стала рукой гладить мои волосы и перешла на щеку. Но сквозь сон я понял, что кто-то меня будит.
Это оказалась та самая прапорщица из приемной.
— Эй! Эй! Товарищ младший лейтенант, просыпайтесь. Идемте, получите документы, просто сейчас на Молочку едет машина, заодно и вас подбросит.
— Ага! Извините, двое суток на ногах.
Мы пошли в ту самую приемную, где она отдала мне выписку из приказа и предписание, за которые расписался в двух каких-то книгах.
— Вы ж потом на передовую, — с грустинкой сказала она.
— А кому сейчас легко? — устало сказал я, — Я должен там быть.
— А хотите я вам напишу?
— Думаю, не стоит. Вам, девушка, нужно смотреть не на полевых офицеров, а на этих штабных — у них перспектив больше. Я сам только из штаба сбежал, чтобы искупить свою вину перед всеми за то, что прохлаждаюсь в тылу. Здоровый мужик, а в тылу находится.
— Ну что ж вы мужики все такие сволочи, так о нас думаете?! Да я же чувствую, что у вас что-то случилось! Вы же таким не были!
— Откуда вы знаете?
— Вы же оформляли меня на службу в прошлом году. Вы были веселым и жизнерадостным. Я вас еле узнала, — сказала она и опустила глаза.
— Нет, у меня все в порядке. Лучше и быть не может. Не лезьте в душу, пожалуйста, товарищ мичман или как вас там. И так муторно.
— Ну и ладно, раз вы такой грубый… вы только живым останьтесь, неважно, сколько рук и ног, главное живой.
— Да нет, если и получится, что что-то произойдет, как вы говорите, я не смогу жить. Обременять никого не желаю и жалости не потерплю. Честь имею откланяться, мадмуазель мичман.
С этими словами повернулся и пошел к лифту. Когда вышел во двор, наткнулся на наших офицеров. Успел им рассказать, куда меня отправили. И сел в уазик, который ехал на Молочку.
Водитель был молодым здоровым парнем из Донецка, которого призвали по мобилизации. Мы ехали не особо быстро, лавируя между воронками. К концу дня добрались до нужного места, так как из-за налетов авиации приходилось останавливаться и пережидать, убегая подальше от машины. Ведь каждый натовский самолет снабжен тепловизором и соответственно машину с горячим мотором обнаружить аж на раз-два можно. Даже если мотор обмотан теплоизоляцией. «Выкинув» меня возле блок-поста нового места службы, водитель поехал дальше в сторону Камышовского шоссе.
Тут же окликнул часовой и навел автомат. Темно было все-таки. Он крикнул мне, чтобы бросил оружие и поднял руки — пришлось подчиниться, а то как-то не хотелось начинать службу на новом месте с пулей в животе. Когда боец подошел и при свете фонарика изучил предписание — вызвал по рации по всей видимости разводящего. Пришел сержант и отвел меня и к начкару, который сидел в караулке, располагавшаяся в землянке неподалеку. После звонка в штаб, в сопровождении солдата, был препровожден к командиру. Представился комбригу, полковнику Мамчуру, которого хорошо знал по службе в военкомате. Он раньше был начальником штаба бригады спецназа морской пехоты, а потом перевелся в военкомат. Был он заместителем Гагаринского райвоенкома, год назад закончил академию Генерального Штаба и перевелся из военкомата. Никто про него ничего не знал. Полковника комбриг получил около недели назад. Как потом оказалось, Мамчур формировал бригаду в Ейске. В Новороссийске укомплектовывался техникой и вооружением.
Он усадил меня за стол и крикнул ординарцу, чтобы на стол собрали. Пока исполняли команду комбрига, мы тем временем сидели и разговаривали. Вспоминали тех, с кем служили, и кто куда попал. Как оказалось, Мамчур выпросил меня у Ткачева, потому что должны были отправить в другое подразделение. Он спросил про Оксанку. Рассказал, как и что было, попросил разрешение закурить. Полковник дал добро и достал флягу со спиртом. Тем временем ординарец расставил железные миски с едой. Мамчур разлил спирт по кружкам, и мы выпили за тех, кого не вернуть. Не чокаясь. Он мне предложил остаться его помощником по мобработе в штабе, но я отказался и захотел принять взвод.
На ночлег отвели в какую-то землянку, где я, укрывшись солдатским одеялом, заснул, едва моя голова коснулась заменявшей подушку скатки бушлата. В этот раз без снов.
Утром меня поднял ординарец комбрига. Посмотрел на часы, — было ровно 06.00. Быстро встал, оделся и вышел из землянки. Во дворе меня ожидал солдат с ведром воды. Быстро умылся и пошел искать капитана Нестерова — командира первой роты первого батальона, куда меня назначили комвзвода.
Нашел его возле бэтээров в импровизированном автопарке, техника была накрыта маскировочной сеткой. Ротный разносил провинившихся механиков-водителей. Подошел к нему, подождал, пока закончит матершинную тираду и представился по случаю прибытия для дальнейшего прохождения службы. Тем самым спас механиков от дальнейшего нагоняя. Капитан их распустил и обратил внимание на меня. Нестеров был высокого роста, с проседью шатеном, с суховатым, немного неприятным лицом. Губы все время как бы сжаты в презрительной ухмылке. Но как потом оказалось это только первое впечатление. На вид ему было около сорока-сорока пяти, но на самом деле — тридцать девять и это его уже вторая рота за войну. Капитан попал из тех частей, что были разгромлены в первые дни войны, но смогли отступить, и были направлены на переформирование.
— О-о-о, вот и пополнение прибыло, — воскликнул он, протягивая руку для рукопожатия.
— Так точно, товарищ капитан.
— Меня зовут, Олегом Юрьевичем, а вас как?
— Владимиром Анатольевичем, товарищ капитан.
— Да ладно тебе как на параде, будь проще, можно на «ты», когда рядом нет начальства и «затылков», все равно послезавтра на передовую. Но с солдатами не советую фамильярничать. Сам понимаешь.
— Хорошо, я понял. Олег, а какой мой взвод?
— Пока пойдешь на третий, самый разболтанный. Ты их за три дня не построишь, оно понятно, но надо, чтобы бойцота в нужный момент не насрала полный десантный отсек. Под бомбежкой бывал?
— Бывал.
— А под артобстрелом?
— Нет, не приходилось.
— Самая страшная бомбежка или артобстрел — та что еще не закончилась. Что заканчивал?
