Андрей Посняков - Посол Господина Великого
– Мыслю так, – кивнул Олег Иваныч. – Само собой, не сам. Людишками.
– То ясно, что людишками. Зачем вот?
Встав с лавки, Феофил подошел к распахнутому окну, вдохнул пахнущий цветущим шиповником воздух. Где-то в кустах заливисто пел соловей.
– Эк, как выводит, – неожиданно улыбнулся владыка. – А ведь совсем неприметная птаха. – Он посмотрел на Олега: – А про Ставра, думаю, ты верно мыслишь. Вот у него откуда доходы-то, не с вотчин разоренных! Видоки прямые есть ли?
Олег Иваныч только развел руками. Откуда ж им быть, свидетелям-то? Кривой Спиридон умер. Тимоха Рысь да Митря Упадыш? Может, что и скажут, если схватить побыстрее, да поприжать…
– Схватить? – Феофил вздохнул, покачал седой головой – постарел, постарел владыко, не тот уж стал, что раньше. – Не можем мы сейчас Ставровых людишек хватать без доказательств веских, ох, не можем! Силен Ставр, глядишь – вот-вот посадником станет, к тому все идет. Да и… – владыко оглянулся по сторонам – это в собственной келье-то! – и понизил голос: – Слухи идут, будто московский государь Иван Васильевич Ставру поддержку оказывает. Слухам тем – верю. – Феофил снова вздохнул. – Многое изменилось в Новгороде, Олег, многое. Вечники – мужики худые, – воду мутят, за Москву… то не сами по себе мутят, кормит их кто-то.
– Да ясно, кто кормит, – Ставр!
– Может, и он… Многие ж купцы да бояре – за подмогу литовскую, за короля Казимира.
– Так Казимир же ничего не обещал, а князь Михаило Олелькович по весне еще на Киев отъехал!
– То и плохо. Чувствую, не убережет своей воли Новгород, ни сил уж нет, ни единства. Все друг с другом собачатся, лаются, аки псы. Митрополит Филипп из Москвы увещевает, чтоб не перешли б мы в веру латынскую, католическую. Да нешто такое можно? В латынство-то? Душу поганить… Лучше уж пусть Иван. По Ялжебицкому-то миру – пущай так и будет!
Прощаясь с владыкой, Олег Иваныч поинтересовался, как быть со Ставром, но прямых указаний не получил – осторожней стал Феофил, осмотрительней. Высказался только – нехорошо будет, ежели Ставр в посадники прорвется. Ну, нехорошо так нехорошо. Олег Иваныч намек понял. Фиг Ставру, а не посадничество! Иначе – кранты. Как только войдет боярин Ставр в должность – сразу все дела против Олега да друзей его велит «возобновить производством». И лжесвидетели тут же сыщутся, только свистни. Это боярскому слову вера, а не его, Олега Иваныча – человека без знатности, без роду-племени, да и вообще – неизвестно откуда взявшемуся. Один Феофил заступа – так ведь и тот не вечен, да и осторожен стал больно в последнее время. И осудят его, Олега Иваныча, за убийство ладожского лоцмана, которого, на самом-то деле, Упадышев Митря живота лишил злодейски. А фальшивое серебро, ясно, Гришане припишут – да на костер, за глумы еще, да за кощуны всякие стригольничьи. Гришане…
Олег сам себе усмехнулся невесело. Вот уж кому, похоже, давно все равно, что там с ним сделать могут. Сгинул, похоже, Гришаня-отрок, в пучине морской, вместе с Олексахой да Софьей… Ведь ничего не сказал о Софье владыко. Говорил только, что приезжали немецкие люди на усадьбу. Тиуна Софьина отыскали, с тем и толковали о чем-то. После, правда, тиуна того никто и не видел.
Выехав с Софийской стороны, проехал Олег Иваныч чрез мост на Торг, да далее – по Лубянице. После свернул на Пробойную. Хотел поначалу – в церковь Иоанна-на-Опоках к купцам «ивановского-ста». Вопросик один надобно было разрешить – качался на волнах у Софейского вымола один мелкий такой кораблишко, потрепанный. «Пленитель Бурь» назывался. Шкипер Свенсон уже с неделю пьянствовал, с Ладоги. Как бы медь не пропил, с него станется, хоть и неплохой вроде мужик. Куда, интересно, ивановцы эту медь сдадут? Кому она нужна-то? Ясно кому – оружейникам, к примеру. Оружейникам… Так какого хрена он тогда к купцам едет? На Торг, потолкаться! Стоп… Нет, не нужно на Торгу с медью светиться. Там купеческих агентов хватает. Хорошо, хоть пока не выяснили – что за кораблишко. Свенсон всем заливал – с селедкой да сукнами – ну, и того было маленько. Но главное – медь. С крупного-то гешефта – и комиссионные крупные. А деньги – они не лишние, тем более что борьба со Ставром впереди. Вернее, новый ее виток. И наживать себе врагов в лице богатейшего новгородского купечества – «ивановского ста» – очень уж Олегу Иванычу не хотелось. Но и заработать хотелось не меньше. На меди-то…
Повернул коня Олег Иваныч и поехал себе к Большой Московской дороге. По Пробойной, мимо Дмитрия Солунского церкви да мимо церкви Климента. Вот и Федоровский ручей, печально знаменитый – давненько в нем – тьфу-тьфу-тьфу – истерзанные трупы не всплывали. Усадьба Ставра – новые ворота, медью обитые, еще какую-то башню мужики строят, ругаются… За ручьем – купол церкви Федора Стратилата сияет, солнцем озаренный, вокруг деревья, цветы. Народишко снует взад-вперед – место людное! Вот и Щитная… Там, вдали, – усадьба и мастерская оружейника Никиты Анкудеева. Того самого, что когда-то шпагу ковал Олегу. Знатный оружейник Никита, не хуже каких нюрнбергских. И клинок был знатный. Новгородской стали… Как сам Олег Иваныч.
Оружейника Олег Иваныч застал в кузне. Зажав щипцами алую раскаленную полосу, он осторожненько постукивал по ней молоточком – тут же ухали кувалдами два оглоеда-молотобойца – только искры летели.
Увидев Олега, кинул Никита полосу в чан с водой – зашипело, забулькало. Отложил молоток в сторону, прядь волос черных со лба откинул, взглянул, прищурившись. Узнал.
– Разговор есть, – поздоровавшись, тихо сказал Олег Иваныч.
В усадьбе, что на углу Пробойной улицы и Федоровского ручья, стучали топоры – плотники возводили воротную башню. На совесть работали – хозяин, боярин Ставр, платил справно. Немного и работы осталось – завести стропила да поставить крышу – и ни пеший, ни конный мимо усадьбы не проскользнет незамечен…
Вечерело. Хоть и светлы уже ночи были, а все ж – не день. Давно уж отзвонили к вечерне. Возвратившись со службы, прошли, гомоня, люди, всадники проскакали. Стуча колесами по бревнам мостовой, проехали последние повозки. Стихло все. Лишь пересвистывались в черных кустах ночные птахи, да в заросших буйной осокой берегах Федоровского ручья глухо квакали лягухи.
Боярин Ставр, в алых сапогах узорчатых, в домашнем аксамитовом кафтане цвета закатного неба, довольно потирая руки, прошелся по горнице. Потянулся, повертел шеей, бородку задрав холеную – взял с полки шкатулку резную, драгоценными смарагдами украшенную.
Открыв шкатулку, вытряхнул на стол квадратики берестяные: «житий человек Олег», «Гришаня-отрок», «Софья»… Посмотрел на имена, усмехнулся. Свечи велел зажечь. По очереди сунул все квадратики в пламя, чуть не обжег пальцы. Засмеялся. Зашарил глазами по потолку, по стенам. Снял с крюка кнут, вдарил с размаху по лавке. Оловянные глаза боярина постепенно наливались кровью.
– Эй, Митря! Тимоха! – распахнув сапогом дверь, вскричал.
Тут как тут – явились. Тимоха Рысь – в рубахе красной, на вороте распахнутой, сам от жары потен, цыганистая бородища растрепана. Митря Упадыш, плюгавец юркий, бороденка трепещет козлиная. Поклонились разом низехонько:
– Звал, батюшка?
– Звал, звал, – поигрывая кнутом, усмехнулся Ставр. – Кнутец сей обновить бы надобно.
Митря с Тимохой осклабились, кивнули понимающе:
– Иматого с поруба тащить, батюшка?
– Тащи, что спрашиваешь? Поговорим, как раз время есть.
Одними губами улыбнулся боярин – в глазах оловянных лютая злоба стояла. Снова прошелся по горнице, кнутом поигрывая. Сапогами попинал лавку. Что-то долгонько ходят… Не случилось ли что?
А так и есть!
Случилось!
Разом ворвались в горницу, с порога кинулись в ноги:
– Не губи, боярин-батюшка! Сбег, песья морда!
Только плюнул боярин. Ну и людишки подобрались у него, простое дело – уследить ни за кем не могут! Зря только жито боярское жрут, сволочуги ленивые!
– Сгною, рыла холопьи! Проверьте все хорошенько – может, не сбег. Может, здесь где таится!
Поклонившись, убежали шильники. По крыльцу сапожищами затопали, на дворню заорали. Ну, пусть… Ух и люди… Тьфу!
Поймают – не поймают – пес с ними. Не то сейчас главное.
Успокоился боярин, кнут на стенку повесил аккуратненько – пускай повисит маленько, потом всяко сгодится. К двери подошел, отворил, прислушался – нет, никто в людской не стоит, не подсматривает – мнительным стал в последнее время боярин. Запахнул дверь плотненько, засовчик задвинул. Обернулся – вздрогнул, за нож схватился! Почудилось, будто тень какая мелькнула… Да тень и есть, его же, боярина Ставра, тень. Вон, пламя-то в свечках играет – вот и чудится всякое. Взял боярин с резного шкафчика кувшинец малый – в чарку налил, выпил единым духом. Медок стоялый, духовит, крепок… Подумав, еще плеснул боярин. Успокоился. Подошел к столу, поднатужился – столешницу отодвинул. Схрон тайный в том столе оказался. Никто про то не знал, кроме самого Ставра. Ну, Митря еще, Упадыш, как-то раз тот схрон обнаружил, но о том помалкивал, знал – не простит боярин. Из схрона шкатулку вытащил Ставр – большая шкатулка, крепкого дерева – с замком хитрым, новгородскими кузнецами за большие деньги кованым. Ключ достал, отпер. Высыпал прямо на стол грамоты берестяные, на лавку уселся, взял одну…
