Валерий Елманов - От грозы к буре
Васса, в отличие от тиуна, не растерялась. Разъяренной кошкой прыгнула она на Хрипатого и с диким криком сбила его с ног. Правда, почти тут же торжествующая улыбка на ее лице сменилась гримасой разочарования и презрения.
– Сам сдох, – прошептала она расстроено. – Не успела я.
Опираясь на покойника, она тяжело поднялась на ноги и вновь шагнула к стонавшему от боли Константину. Упершись князю в плечо одной рукой, она ухватилась второй за кол, легко и почти безболезненно выдернула его из тела и недоуменно уставилась на Константина.
– Ты спас меня, – размышляла она вслух. – Но зачем?
Ответа она не дождалась. С истошным визгом из-за того же угла вынырнула дочь тиуна и бросилась бежать к воротам.
Угнаться за ведьмой, ринувшейся в погоню за девушкой, нечего было и думать. Все последующие события можно было предсказать заранее. Уже через какой-то пяток метров Васса и впрямь настигла несчастную невесту. С силой толкнув девку в спину, она подскочила к перепуганной беглянке, склонилась над нею и… замерла.
Лежащая девка тоже не шевелилась, пытаясь вжаться в землю, раствориться в ней, лишь бы уйти от ужаса, который вот-вот навалится на нее всей своей омерзительно смердящей тяжестью, вонзит крепкие зубы в ее трепещущую плоть и станет терзать ее, вырывая кровоточащие куски мяса из живого тела. Девушка даже не кричала, только безнадежно выла на однообразной низкой ноте:
– У-у-у, у-у-у…
Но дальше случилось что-то странное. Васса выпрямилась, небрежно пнула беглянку ногой в бок и произнесла устало:
– Вставай, дура, – и еще тише: – Живи.
Затем она развернулась и побрела куда-то в сторону. Маньяк, очнувшись, успел увидеть лишь, как ведьма-упырь простила (!) виновницу (!!) своей гибели (!!!).
Подойдя к стоящей в глуби двора телеге, Васса пошарила рукой по ее днищу и извлекла оттуда кол, очень похожий на тот, что был минутой раньше в руках у Хрипатого.
– Ишь, заготовил, – усмехнулась она и, подойдя к Константину, пояснила: – Помощников у дурня много, но все такие же дурные, пьяные да ленивые. Нарубили в лесу все подряд, лишь бы побольше получилось. Мне в могилу сразу два воткнули, и оба кленовые, а себе он ольховый выбрал сослепу. Если бы ты меня в сторону не откинул, я бы и с колом в спине все едино глотку ему порвала. А этот хороший, осиновый, что надо. Ну, – она кивнула в сторону ворот, – пойдем, что ли? – И сунула оторопевшему Константину кол прямо в руки.
Дойдя до ворот, она остановилась и, обернувшись к князю, растерянно стоящему с колом в руках, печально произнесла:
– Где же ты раньше был, княже? Хоть бы годков на пять пораньше появился. Глядишь, и вовсе по-другому все было бы. А уж я для тебя собакой преданной стала бы, – и вздохнула тяжело. – Видать, не судьба. Ну, пошли, что ли?
Когда старый и беззубый дед Чурок, страдающий по причине своих преклонных лет жуткой бессонницей и слабостью внутренних органов, вышел на крыльцо своей избы, то спустя минуту дальше ему идти было уже не надо. В глубокой задумчивости проводив взглядом шествующую вдоль деревни процессию, он мигом справил нужду, не снимая портов, но еще долго не мог сдвинуться с места.
Когда же Чурок сумел заставить свои ноги идти и заскочил в избу, то первым делом разбудил всех домочадцев и, пользуясь неоспоримой властью большака, заставил их всех, стоя на коленях, читать молитвы, продержав перед иконами аж до вторых петухов. Сам же, направившись спать последним, захватил с собой на теплые полати сразу две иконы из небогатого иконостаса, имеющегося в избе. Одну из них старик сунул себе под подушку, а другую положил на грудь и лишь тогда смог забыться в недолгом, тревожном сне.
А процессия и впрямь была удивительная. По улице, заливаемой ослепительно желтым ярким светом круглой луны, шла знаменитая не только в их деревне, но и далеко окрест ведьма Васса. Та самая, которую не далее как накануне пьяные тиуновы слуги закопали на отшибе кладбища на неосвященной земле и воткнули в могилу аж два кола. Дед Чурок сам все это наблюдал издали, дабы было что потом рассказать своим домашним.
Теперь же треклятая ведьма вновь гордо шествовала по улице и опять в сторону кладбища. Ночная сорочка на ней была вся перепачкана чем-то темным, и Чурок сразу понял – чем именно.
Следом за ней плелся загадочный русобородый здоровяк, который появился у них вместе с тиуном соседней деревни Заозерье. В одной руке здоровяк держал крепкий кол, а вторую прижимал к боку, но было непохоже, чтобы он гнался за Вассой. Скорее уж это она вела его за собой, будто на невидимой глазу веревочке.
Далее, следуя в двух-трех шагах сзади, за здоровяком устало брел сам тиун Заозерья, который также слыл личностью весьма загадочной и весьма темной. Во всяком случае, именно так гласили слухи, ходившие о нем. Кола у него в руке не было, но одну руку он прижимал к затылку, и было заметно, что идет он из последних сил.
Последней, изрядно отстав, шла дочка тиуна Кривулей, которая накануне столь удачно вышла замуж. Ей, судя по всему, тоже почему-то не спалось в теплой постели рядом с обретенным наконец законным мужиком. Та не молчала, все время подвывая на ходу. «О таком и рассказывать не стоит, – подумал, уже засыпая, дед Чурок. – Тут не то что не поверят, а и вовсе на смех поднимут».
Странная процессия тем временем добрела до разрытой могилы, на краю которой стояла деревянная домовина[82], грубо сколоченная из тяжелых дубовых досок.
Васса на ходу еще раз, как бы прощаясь, оглянулась в сторону идущего следом князя и послушно улеглась в свое последнее жилище. Константин подошел к гробу и растерянно уставился на лежащую в нем женщину. Та открыла глаза, покорно сложила руки на груди и тихо попросила:
– Только не медли, княже. Уж больно ждать тяжко. Боюсь передумать.
Ведьмак, нагнавший Константина в самом конце пути, внимательно посмотрел на своего напарника и протянул руку за колом:
– Давай я, княже. Не твое это дело.
– Нет, – шевельнула губами ведьма.
– Нет, – откликнулся князь.
– Тогда бей, – буркнул Маньяк. – Не мучь ее.
– Прощай, княже, – улыбнулась ласково Васса, закрывая глаза.
– Прощай, Василисушка, – вновь эхом отозвался Константин и с силой вонзил кол в грудь лежащей ведьмы.
Удар оказался настолько силен, что слышно было, как, насквозь пропоров тело, острие кола глухо стукнуло о днище гроба.
От боли лицо Вассы несколько исказилось, но почти сразу же разгладилось и как-то успокоилось. Константин глубоко вздохнул, колеблясь. Оставалось еще кое-что из обещанного им, но делать очень уж не хотелось. «Теперь-то он ей все равно ни к чему», – мелькнула спасительная мыслишка.
Но тут ему стало нестерпимо жаль несчастную ведьму, которая, скорее всего, заслуживала намного лучшей участи, чем та, что на самом деле выпала на долю горемычной. Жаль, невзирая на все те пакости, что она причинила людям, включая и то, что совершила прямо на глазах Константина этой ночью.
– Прими ее, господи, – шепнул он еле слышно. – Только не суди строго, а разберись как следует.
Он чуть ли не до крови прикусил губу и, низко склонившись над лежащей в гробу женщиной, бережно поцеловал ее в плотно сомкнутые губы. Крупная слеза покатилась по его щеке и, сорвавшись с подбородка, упала прямиком на губы ведьмы. Почувствовав соленую влагу, они еле-еле шевельнулись, что-то прошептав, и застыли, оставив на лице робкую беззащитную улыбку. Это было… страшно.
Константин отпрянул от гроба как ужаленный.
– Ты… видел? – спросил он испуганно у Маньяка, который сумрачно смотрел на все происходящее, никак не реагируя на сумасбродство князя.
– Не слепой, – проворчал он.
– А… слышал? Она же что-то сказать напоследок хотела? – спросил Константин у ведьмака после того, как они опустили гроб в могилу, заново засыпали его землей и присели передохнуть.
– Что она хотела, то и сказала, – хмуро ответил Маньяк.
– Нет, после прощания. Когда я ее… уже… поцеловал, – с запинкой выговорил Константин. – Я видел, у нее губы шевелились. А что произнесла – не расслышал.
– «Благодарствую», – кашлянул ведьмак.
– Что? – не понял Константин.
– «Благодарствую» она произнесла, – раздраженно повторил Маньяк и завел было свою привычную уже для князя песню, начинающуюся с традиционных слов: – Ну и напарничка мне Всевед сосватал. Даже по губам читать не умеет, – но тут же осекся, виновато посмотрел на Константина и закрутил ту же песню совсем в другую сторону: – Ну и напарничка тебе Всевед подсунул. Даже спасибо сказать не может, будто вовсе разучился, – добавив со вздохом: – Одно слово – свинья неблагодарная, да и только.
– Не спорю, – охотно согласился Константин, и они понимающе улыбнулись друг другу.
Вот только улыбка эта была какая-то невеселая. Грустная – у ведьмака, и скорбная – у Константина.
– Ежели наше шествие ночное хоть одна жива душа узрела, тады все, – хмуро заметил Маньяк. – Вмиг кольями забьют и спрашивать не станут.
