Александр Сапаров - Назад в юность
Ангелина же сидела передо мной, ее шелковый халатик был распахнут и открывал мне для обозрение все ее великолепное тело женщины в расцвете лет. Мы сидели и вели разговор ни о чем, она до сих под не могла придти в себя после моего напора.
— Ты знаешь Сережа, я ведь в первый раз заметила тебя на экзамене, когда ты смотрел на меня и раздевал глазами и это был взгляд взрослого мужчины, и когда потом, на первом занятии ты смотрел на меня, я поняла, что пойду на все, но ты будешь у меня в постели.
Ты так меня удивил, я думала про себя, что, как тебе взрослой женщине, не стыдно соблазнять мальчишку и ничего не могла собой поделать. Но сейчас я начинаю думать, а кто кого соблазнил.
Но я ее уже не слушал, и подхватив на руки, понес на постель и мы снова на какое-то время выпали из окружающего мира.
Когда я уходил, на ее лице были слезы:
— Сережа я все понимаю, нам не следует встречаться, но я не могу преодолеть себя, пообещай, что придешь, если я позову. И пожалуйста, прости, за эти слова, я надеюсь, что того, что произошло между нами никто и никогда не узнает.
— Ангелина, я не обижаюсь, потому что ты ведь еще совсем не знаешь меня, но обещаю, что все это останется только между нами.
Я шел домой, холодный октябрьский ветер обдувал мое разгоряченное лицо, и успокаивал мысли. На душе одновременно было и хорошо и немного грустно. Наверно грусть была оттого, что мне было хорошо понятно, что никакого будущего у нашей связи нет. Может еще несколько раз эта женщина позовет меня к себе, но затем этому все равно придет конец. А если об этом еще и узнают, то и как преподавателю ей больше здесь не работать.
Когда я пришел домой и разделся, и сел за стол бабушка долго меня разглядывала:
— Сережка признавайся, как на духу, где был? Бабой от тебя пахнет. Небось, на свиданку бегал вместо библиотеки. Давай признавайся, матери не скажу.
— Что же за существа эти женщины. — Думал я. — Ведь специально не пил коньяк, час бродил по улице, а все равно вычислила в пять секунд.
— Бабушка, ну что ты говоришь, я в библиотеке с кем за столом сижу, да там одни девчонки отираются, а парни вместо учебы только курят под лестницей.
— Ой, врешь ты как Троцкий, парень, ну ладно твое дело молодое, бегай пока есть за кем.
На этом наш разговор завершился и принялся за поздний ужин.
Шли дни, учеба давалась мне легко, давно забытые знания всплывали из глубин памяти иногда удивляя меня самого. С Вертинской я вел себя, как обычно, хотя по ней было видно, что она нервничает, наверно не очень верит обещаниям молодого парня держать все в тайне. Но после нескольких дней было заметно, что она успокоилась и вновь с интересом стала поглядывать в мою сторону, и это даже заметили мои девчонки, которые со смехом однажды сообщили мне, что Вертинская ко мне явно неравнодушна, и поэтому физику я могу не учить.
В ночь с субботы на воскресенье я отправился на свое очередное дежурство. Когда я пришел, оперблок как обычно уже был пуст. Только в сестринской слышались голоса. И громкий конечно принадлежал Прасковье Игнатьевне, та учила уму разуму молоденькую медсестру, которую похоже сегодня в первый раз оставили на ночное самостоятельное дежурство. Я поздоровался с ними и ушел переодеваться, думая, что сейчас Прасковья в красках опишет этой девочке, какой я страшный сердцеед. Придя обратно в сестринскую, я узнал, что медсестру зовут Света и что она ужасно боится, что не справиться со своей работой. Мы сели пить чай. Потом я с Прасковьей Игнатьевной принялся за свою работу.
Как всегда неожиданно зазвонил телефон, и Света сообщила нам, что к нам везут больную и надо готовить операционную. И действительно через минут двадцать к нам на лифте подняли полную женщину средних лет, она лежала обнаженная, закрытая только простыней, на каталке и тревожно озиралась вокруг.
Мы помогли ей перелечь на операционный стол и стали ждать дежурного хирурга. Вскоре в операционную зашел Анатолий Григорьевич довольный собой, видно было, что он в очень хорошем настроении. Он пошел к больной и ободряюще сказал:
— Не беспокойся милая, все сделаем, как в лучших домах Лондона и Парижа.
Увидев меня, сказал:
— Ага, вот и коллега, ну давай засекай время, сейчас я этот аппендицит сделаю за тридцать минут.
Мне такая самоуверенность очень не понравилась, но я то санитар и мое дело санитарское.
Света, явно волнуясь, делала свое дело, быстро поставила перегородку перед головой больной, чтобы та во время операции не видела ничего. Я же в это время привязывал ее руки и ноги широкими ремнями к столу. Вскоре больная была подготовлена, и открытым оставалось только операционное поле.
Анатолий Григорьевич уверенными мазками корнцанга с тампоном провел обработку поля йодом и взял в руки шприц с новокаином. Он хорошо работал один и, проведя послойную анестезию новокаином, взял в руки скальпель, уже протянутый Светой и уверенно сделал разрез. При этом он подмигнул мне:
— Видишь, как работаю.
Я знал, что в больнице между хирургами идет негласное соревнование, за самый маленький разрез при аппендэктомии, и этот разрез был не более пяти сантиметров.
Анатолий Григорьевич ловко перевязал мелкие сосуды подкожножировой клетчатки и перешел на мышцы. Разрезав мышцы и брюшину он быстро прификсировал ее зажимами Микулича к операционному белью и подмигнув мне, вновь посмотрел на часы. Да, за десять минут доступ к брюшной полости был готов.
Но дальше у него дело не пошло так быстро, разрез был небольшой и в брюшную полость, проходили только три его пальца, и он никак не мог выделить и вывести наружу аппендикс, которого на обычном месте и не оказалось. Уже без улыбок и взглядов на часы, он продолжал свои безуспешные поиски, а время шло и больная начала проявлять уже беспокойство, мы стояли у стола уже больше часа. Наконец, все-таки искомый отросток был найден под слепой кишкой и выведен наружу, даже без гистологического исследования было видно, что ему немного оставалось до флегмонозного. Воспрявший духом хирург, быстро удалил ненужную часть организма и тщательно ушил отверстие в слепой кишке. Но вот когда Анатолий Григорьевич пошел на ушивание операционной раны, начались проблемы, время уже прошло около двух часов и анестезия уже заканчивалась и когда он воткнул иголку с кетгутом в край операционной раны больная закричала и из раны от повышения давлении в брюшной полости вылезла гроздь тонких кишок. Убирая их внутрь тупфером он, взглянув на меня, приказал:
— Быстро мыться!
Когда через десять минут я намытый встал напротив него, он скомандовал:
— Держи кишки тупфером, чтобы они не выходили, когда больная закричит.
Я добросовестно пытался это сделать, но после каждой попытки начать шитье, женщина кричала и опять все эти кишки вылезали наружу. Еще через пятнадцать минут наш упрямец сдался:
— Надоело, вызывайте анестезиолога.
Через пять минут пришел, как всегда невозмутимый Михаил Абрамович. Еще через пять минут больная мирно спала, и дала возможность вспотевшему Анатолию Григорьевичу закончить свою работу.
Я убирая операционную думал, о том, что самоуверенность бывает, подводит даже самых классных специалистов, и что мне тоже не мешало бы избавиться от такой излишней черты моего характера.
В среду у нас как обычно после занятий по группам, весь курс собрался на лекцию по истории КПСС, ее вела профессор кафедры пожилая женщина Мария Васильевна Шарапова.
Наша аудитория с высоко поднимающимся амфитеатром сидений была заполнена почти до отказа. Через минут десять после начала лекции многие начали обращать внимание на странное поведение старосты нашего курса Олега Зарова, тот сидел на крайнем к центральному проходу месте, где-то в пятнадцатом ряду и, закрыв глаза, покачивался на стуле. Преподавателю снизу это вряд ли было видно.
Неожиданно Олег покачнулся и, выпав в проход, покатился вниз по ступенькам, и скатился прямо к ногам удивленно глядящей на него Марии Васильевны. Через минуту, он встал и, пробормотав, что ему плохо с животом побежал к дверям, но перед дверями остановился, и его вырвало прямо на эти двери, после чего он распахнул их и удалился.
Больше его в этот день мы не видели. А когда Мария Васильевна вышла в поисках уборщицы, весь курс принялся обсуждать, где и по какому поводу Заров так успел нажраться.
К удивлению всех присутствующих Мария Васильевна всерьез приняла объяснение Зарова о больном животе, и после того, как уборщица, убрала все, что пил и чем закусывал Заров, она, сказав что-то о бедном больном мальчике, продолжила лекцию.
Все бы это было просто смешно, но как оказалось для меня это имело далеко идущие последствия.
На следующий день в деканате имела место следующая беседа, в которой участвовали декан факультета, наш куратор курса, парторг и один из студентов со звучной фамилией Бернштейн, которого наши преподаватели допросили первым.
