Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана
— Где ж ты был так долго, что ж не заходил? Неужели эти сатрапы со стройки и вправду заставляли тебя столько работать, что ты даже не мог отлучиться? Варя сперва сказала, тебя там устроили сверхурочно, потом мямлила что-то невнятное, а после вообще приходить перестала... Я уже чего только ни думала! Каких только мыслей ко мне ни являлось ужасных! — Принялась говорить Ольга Саввишна. И сама же себя перебила: — А что ты в мундире, Мишаня? Неужто в солдаты отдали! Ой, Царица Небесная, батюшки, это за что ж такой ужас-то?..
— Тихо-тихо, маманя! — Зашептал Коржов, надеясь, что Ольга Саввишна последует его примеру и тоже понизит голос. — Никакой я не солдат. Это костюм. Ну то есть, маскировка, понимаешь?.. Когда-нибудь я обязательно объясню тебе, почему сейчас был так одет, но пока некогда...
— Нешто можно чужую одежду носить? — Удивилась больная. — Да как же ты можешь военное платье носить, если ты не военный? Ведь выходит, что не за того ты выдаёшь себя!
— Да ведь я, маманя, и так всю жизнь выдаю себя не за того, кто я есть, и ношу не ту одежду, которая полагалась мне по рождению, — неожиданно для самого себя резко ответил Михаил.
По тому, как изменилось лицо матери, он понял, что энэмы не обманули, и сходство Александром III с карточки и правда не случайное.
— Не пойму, о чём это ты, — пробормотала мать и спрятала взгляд.
— Будет, мама, всё ты знаешь, — сказал Миша. — Ты всё Варе рассказала. Та смолчала. Да нашлись другие люди, что услышали, да и мне и передали.
— Вот больная я, а бредишь ты...
— Да хватит, мама! У меня сейчас времени нет в эти игры играться. Я узнал, что... я вам не родной, — он проговорил эту фразу ещё тише, чем всё остальное, как бы стыдясь того, что мать подумает, будто он от неё отрекается.
Сказать о том, что знает о своём происхождении не решился, думал, мать и так поймёт, что ему известно всё полностью. Но та уцепилась за недосказанность:
— Если и так? Мы от бедной вдовы тебя взяли. Осталась одна с семерыми, не прокормить ей.
— И совсем не от вдовы... а в Петропавловской... — сказал Миша так тихо, как он только был способен.
На лице Ольги Саввишны отразился ужас, затем отчаяние, затем мрачная покорность неизбежному. Она смотрела так, словно за этим разговором непременно должно было последовать нечто ужасное.
— Ты, маманя, только не пугайся и не думай, будто я от вас хочу отречься или ещё что! Ты мне мать всю жизнь была и ей останешься! Бог весть, что без вас бы со мной было! Может, вырос бы испорченный. А вы честным человеком мне сделали! За то я за вас с батенькой молиться буду вечно! Только правду мне скажи, мать! Чтоб притворства между нами больше не было! Чтоб честно всё!
— Да что ещё тут скажешь-то... — вздохнула Ольга Саввишна.
Растерянная, она отвернулась к стене, но через секунду опять посмотрела на сына и спросила:
— Ты не гневаешься, Миша?
— Нет, конечно!
— И не бросишь меня?
— Ну, маманя, конечно, не брошу!
Ольга Саввишна как будто успокоилась немножечко, отмякла... Но потом опять взялась за старое:
— Я тебе, сынок, не хотела рассказывать, что ты приёмный, потому как обидно тебе это будет... На самом деле та женщина была не вдова. Мы взяли тебя на воспитание у одной гулящей девицы... А что Варе я наболтала, так чтобы ты себя ублюдком не считал, а то расстроишься...
— Мать! Ну какая ещё девица?!
— Девица гулящая, Фросею звали, пришла к нам...
— Не верю!
— Оно и понятно. От такой родиться никому не будет в радость, оттого ты и не веришь. Да то правда.
— Нет, мать! Правда это то, что ты сказала Варе, когда собралась помирать.
— Пораненной в горячке-то в голову что только ни забредёт...
— Ни за что не поверю, что в тот момент тебя ни с того, ни с сего потянуло сочинять сказки!..
Миша уже приготовился выслушать новое отпирательство матери, но та вдруг перестала вспомнить, грустно посмотрела и сказала:
— Ты поверь. Поверь уж лучше. Сам целее будешь.
— Что?! — Не понял Михаил.
— Да то и есть. Считай лучше, мы тебя взяли у девки Фроси. Так и мне, и тебе безопаснее будет. А то, — тут мать заговорила еле слышно, — приходили тут важные люди. Велели молчать. Обещали мне, ежели где повторю, что Варваре сказали, так худо нам будет...
Коржов замолчал и задумался. Вот, значит, как... В том, кто такие те «важные люди», сомнений не было. То, что говорили энэмы, подтверждалось: баре, окружающие старого царя, в желании сохранить своё влияние пойдут на что угодно, и пролить христианскую кровь, а то и царскую даже, для них не проблема. Но согласиться замолчать и забыть про всё будет означать отдать им победу! Отступить и позволить им и дальше угнетать простой народ! А что в обмен? В обмен Михаил всё равно не получит спокойной жизни. Про него не забудут...
— Так то если на людях повторишь, — попытался он переубедить мать. — Мне-то можно. Нас никто не слышит.
— Бог весть, слышат или нет, – вздохнула та.
— Не могу ж я жить на свете, сам не зная, кто я есть такой, — давил Коржов на жалость.
— А многие живут и знать не знают, — мать не отступалась.
— Это потому что не задумывались. А я задумался, я такое узнал, о чём раньше и думать не мог. Что ж мне, до старости теперь маяться, голову ломать, что да как было, гадать, обманули ли, нет ли...
— Лучше маяться до старости, чем угодить в какую-нибудь беду прямо сейчас, — ответила Ольга Саввишна. — Да и что я скажу? Ты, выходит, всё слышал. А мне уж добавить и нечего...
— При мне были какие-нибудь особенные, узнаваемые вещи, когда вы меня нашли? — напрямик спросил Михаил.
— Зачем тебе, сынок?
— Мне нужно знать.
— Да что в том толку?
— Это чтобы самозванцем не дразнили.
— Да ты что?! — Перепугалась Ольга Саввишна. — Неужто... Да ведь это ж...
— Это мой долг перед русским народом, — сказал Михаил.
— Ох ты, Господи... Что же творится... Делов я наделала...
— Мать, я должен. У меня... служение есть.
Мать серьёзно посмотрела на Коржова, а потом перекрестила.
— А и правда. Кто я, в сущности такая, чтобы с царственной особой спорить?.. Если Господь тебе, Миша, велит искать трона, так, значит, и нужно... Помнишь, у меня тулуп есть зимний старый, которым я укрывалась? Там в подкладке золотой крестик зашит. Солдатские дети таких не носят. Он на тебе был, когда мы тебя подобрали. На нём знаки царские...
Глава 23, В которой Варя сперва готовится рассказать правду, а потом сама хочет услышать её.
Варя подходила к Александровской больнице, мысленно тренируясь говорить слова, которые скажет Ольге Саввишне в ответ на вопрос, куда делся Миша. Фразам про то, что его задерживают на работе, старуха уже очевидно не верила. Варя думала наврать то про какую-нибудь нетяжёлую болезнь, то про внезапно выпавшую замечательную возможность заработать на стороне, то про тренировку для участия в Олимпиаде, куда Коржова якобы неожиданно подрядили... Но, в конце концов, все эти варианты были плохи, потому что выглядели очевидным враньём, а, значит, заставляли бы больную волноваться ещё больше. В общем, Варя решила не прятаться больше, не врать, а сказать всё как есть. Ольга Саввишна шла на поправку, и узнать об исчезновении сына ей пришлось бы так или иначе после выписки на следующей неделе...
«Миша пропал. Я не знаю, где он, но уверена, что скоро он найдётся», — беззвучно шевеля губами, проговорила Варя.
И в ту же секунду остолбенела, увидев выходящего из больницы Коржова.
На нём был военный мундир. Варю пронзило осознание того, что эта смена внешности не могла быть ничем иным, как признаком желания Михаила её бросить, не жениться и вообще жить некой другой жизнью, где нет места ни отделочным работам в павильонах, ни простой фабричной девушке... Но так легко отдать лучшее, что случалось с ней в этой жизни Варвара не собиралась!
Со скоростью новейшего паровоза кинулась она к Михаилу, ухватила за рукав и закричала:
