Гридень. Начало (СИ) - Старый Денис

— Десятники, до князя! — начали кричать на месте сечи.

Пусть идут, десятники совещаться, я устал. Пришла в голову мысль, что хорошо, что я не старший воин, что не надо никуда идти, а вот так, на правом боку, чтобы не поврежденной спиной, лежу и отдыхаю.

— Влад, ты это… — отдохнуть мне так и не дают, в этот раз подошел Боброк. — Пошел бы до князя.

— Я не десятник, — отмахнулся я.

— Так да, токмо мы, ну… новики, восемь из нас… — опять неуверенный заход, хотя Бобр еще не восстановил даже свое дыхание.

Подошли и другие новики, стали за спиной парламентера. Чувствуя некий важный момент, я присел. Попробовал опереться на левую руку, но только ощутил еще больше боли. Сам до того я лежал на боку, предполагая попросить Воисила посмотреть степень ранения на спине. По ощущениям удар туда прилетел не слабый, но спина рассечена не была, по крайней мере, сильно. Я чувствовал, что-то ли струйки пота, то ли крови, а, может, и то, и другое стекали по спине.

— Боброк, скажи прямо, что нужно! — сказал я с некоторой долей металла в голосе.

— А что, не разумеешь? — встрял Воисил, не торопящийся оставлять меня. — Новики пошли с тобой в сечу, ты их повел, все живы, токмо чуть пораненные, а срубили вы немало ворогов. Вот и думают они, что удачлив ты. А на Руси удача и милость Бога — головное для предводителя воина.

— Так это? — спросил я, обращаясь к парным.

— Так, — отвечал Боброк. — Дядька Воисил все верно сказал.

Я попробовал обратиться к памяти реципиента, начать распаковку какого-то нового архива. Но в этот раз помощи с этой стороны не дождался. Весьма вероятно, что из-за своего малолетства Владислав Богоярович не до конца знал традиции и особенности жизни и службы в дружине. А то, чего не знаешь, вспомнить невозможно.

Но из косвенных сведений можно было сделать некоторые выводы. Первое, десятников назначает князь. Он может только прислушиваться к мнению общества, а может и лишь волей своей, вопреки мнению ратников. Так что думать о том, что вот так после боя впечатлительные новики своим желанием смогут продвинуть меня по служебной лестнице не приходится.

— Так от меня-то что нужно? — спросил я.

— Ты нынче голова, так и думай. Кого назначит князь, так и будет, но, коли новиков оставят в одном десятке, то все станут просить князя тебя избрать десятником. А ты и будь им, — пространно объяснял Воисил, а новики только, словно болванчики, кивали.

Странное объяснение, а то, что прозвучало оно после сложного боя, когда голова плохо соображала, так и вовсе путанное выходит. Я понял только одно — меня приняли своим лидером новики, а я должен теперь оправдывать их выбор. Теперь моя проблема в том, как именно просить у князя, или доказывать ему, что я должен быть тем самым десятником.

Хочу ли я этого? Да! Тут двоемыслия быть не может. Я и вовсе хотел бы в какие бояре испомещенные попасть, если в князья не вышло. Так что даже такое потенциальное продвижение по социальной лестнице нельзя упускать.

— Много погибло? — задал я самый правильный вопрос.

— У кого? У кипчаков, али у нашей дружины? — переспросил Воисил.

Хотелось что-то грубое сказать, да сдержался. Опять и снова этот фатализм и отношение к смерти, как будто она частое явление в жизни каждого человека, а не всего лишь однократное. Воисил, видимо, что-то прочитал по моему выражению лица и понял, какие именно, прежде всего, смерти меня беспокоят. Во время боя я видел, как падали, сраженные дружинники, как некоторые проигрывали свои схватки на копьях, реже, но проигрывали поединки на клинках. Но даже приблизительные цифры потерь не могу представить. Все-таки, слышны были прямо сейчас возгласы радости победы, а при многих смертях даже при доминирующей философии фатализма, не будет радости от обильно пролитой крови со-ратников.

— Два десятка точно посекли, — заметил Воисил.

— Сто и пятьдесят половцев побили, — словно он это сделал в одиночку, заметил Боброк.

— Влад, до князя, на Круг, — кричали слева.

— Пойду, я, — сказал я не совсем уверенно, но понял, что не этого от меня ждут. — Соберите всю нашу добычу, сгрузите все в стороне и ждите меня!

Вот так. От меня ждали решений, приказом, хоть каких-то, они получили, чего хотели.

— Князь кличет, быстрее иди! — поторапливал меня один их ближних ратников князя.

Этот воин был даже не из старшей дружины, он являлся чем-то вроде телохранителя, самым близким к Ивану Ростиславовичу. Сам боец был явно раненый, прихрамывал на левую ногу.

Долго упрашивать меня не нужно было. Лишь только проблемой было встать и пойти. Боль могла бы заставить морщиться и выглядеть жалко, но я не мог предстать перед князем, и, как я понял, перед другими статусными дружинниками, сильно помятым.

— Предавать земле наших братьев станем позже, в стороне. Нельзя дозволить, чтобы кипчаки раскопали курганы и предали поруганию тела княжеских воинов. А вот их ратных оставим тут. Они вернуться, заберут своих, — говорил князь, когда я подошел к собранию.

Воины сидели вокруг Ивана Ростиславовича и его сына и внимали тому, что говорит князь-победитель. Действительно, если убрать все условности и вникнуть только в цифры, то победа оказалась достойной. Выстоять перед вдвое большим войском и победить, лишившись только двадцати воинов — это сильно. Только вот еще два-три таких боя и все, дружину нужно расформировывать, просто потому, что воевать будет некем.

— Пришел? — спросил строго князь.

Сразу было понятно, что вопрос адресовался мне, да и смотрел Иван Ростиславович поверх голов воинов именно в моем направлении. Это все вокруг сидели, я стоял, понимая, что князь должен сам пригласить присесть. Пришло понимание, что приглашение — это своего рода признание статуса. И сильно расчитывать мне на это не приходится. Вообще, пока не проясниться ситуация с моим отцом Богояром, я в дружине так до конца своим и не стану.

Признаться, я уже проникался этим братством. Сражаться бок о бок и не чувствовать единение с людьми сложно, тогда возникает много вопросов, где главный: а стоит ли вообще биться? Да и видел я в бою дружинников, не было ни одного, о ком можно говорить, как о трусе, или же хитреце, который избегал сечи.

— Ты звал меня князь и я пришел к тебе, — сказал я и поклонился.

Из-за усталости, боли в спине поклон мог выглядеть неуклюжим.

— Кто право дал тебе звать за собой моих ратных людей? Пошто порушил правду дружинную, когда новик завсегда в первом бою за спиной старшего? — посыпались неприятные вопросы.

Более всего я не любил в прошлой жизни, и это передалось и в эту реальность, когда люди, обладающие существенно более высоким статусом начинают отчитывать. Кому иному можно ответить, да и, в крайнем случае, просто послать лесом, но как послать князя, даже если хочется? Однако, и молчать потупив голову, когда меня, по существу, героя прошедшей битвы, макают в грязь, нельзя.

— Не привык, князь, да и не желаю привыкать, своих со-ратников оставлять в беде, али опасности. Я мог сделать, я сделал. Мы не дали ворогу прорваться в центре и тем старшие добили всех половцев, мы ударили по ворогу в бок, когда могли это сделать. Все, кто ответил на мой призыв, живы и нынче горды собой, а я желаю верить в то, что нам вышло спасти жизни кому из твоих людей, — отвечал я, смотря князю прямо в глаза.

Не буду я выглядеть, как подобает «лихим и придурковатым», чтобы таковым и не прослыть среди дружинников. И все, что я сказал — правильно, не может этого не понимать князь, если я, человек из будущего, лишь начинающий познавать мир, считаю себя в правде, так оно и есть.

— Что скажешь, Мирон? Ты повинен был следить за половиной из тех новиков. Отчего они сами принимали решения? — как опытный администратор, князь начал перекладывать ответственность на тех своих людей, которые не способны выкидывать фортеля.

А я, как мог подумать Иван Ростиславович, способен к выходкам, которые могут даже повлиять на статус князя. Мы, пубертатные подростки, ведомые своими гормональными взрывами, способны на многие глупости.