Младший научный сотрудник 6 (СИ) - Тамбовский Сергей

— Все, можешь подниматься, — ее сеанс занял больше времени, чем мой, все четверть часа.

— Ну рассказывай уже, не томи, — поторопил я ее.

— У тебя большие проблемы, Петя, — сообщила она мне после минутной паузы, — ты вообще мужественный человек?

— До сих пор вроде был мужественным, — тихо ответил я.

— Сможешь спокойно выслушать тяжелую новость?

— Да говори уже.

— Так вот, Петя… — в течение следующих двух минут я выслушал свой приговор, — жить тебе осталось по моим прикидкам где-то с полгода.

— И даже ты не сможешь ничего сделать? — сделал я попытку пристегнуть ее к лечению.

— Даже я не смогу, — ответила она, — если только ты свои внутренние резервы задействуешь в совокупности со своим даром — тогда может быть… но это неточно.

— Блин, — сказал я расстроенным голосом, — зачем только я на это обследование согласился — лучше бы так ничего и не знал. Не болит ведь ничего и нигде.

— Заболит еще, не волнуйся… но за эти полгода ты сможешь сделать счастливыми много людей — пользуйся этим. Кстати, не исключено, что твои сверхспособности как-то связаны с этим недугом… возможно ты и получил-то их в одном пакете во время того неудачного эксперимента.

— Возможно, — не смог не согласиться с ней я. — Ну ладно, времени у меня осталось немного — пошел я спасать людей.

Она проводила меня до порога, Лебедянцева я что-то даже и не заметил в зале, ушел, наверно, куда-нибудь. Вернулся домой на Кутузовский в крайне расстроенных чувствах — ну а что вы хотите, сами-то как себя вели бы в такой ситуации, когда приговор оглашен и топор подвешен в воздухе? Вот то-то…

А вечером позвонил Цуканов и сказал, что завтрашний день у него расписан с семи утра до позднего вечера, поэтому разговор он переносит на послезавтра.

— К сожалению, Георгий Эммануилович, — ответил ему я, — послезавтра уже я не могу — должен буду отбыть в санаторий «Голубые дали», тоже с утра.

— И зачем? — справился он.

— Для излечения товарища Андропова — он сказал, что все оговорено и утверждено.

— Только я об этом в первый раз слышу почему-то, — задумался Цуканов, — сегодня поздно уже, а с утра провентилирую вопрос… чем завтра будешь заниматься? — задал он неожиданный вопрос.

— Завтра-завтра… — не сразу сообразил я, — завтра же футбол, Спартак в Лужниках играет — хотелось бы посмотреть вживую.

— Если билет потребуется, позвони по этому номеру, — и он продиктовал мне семь цифр.

Глава 22

Чудеса в решете

Чудеса в решете

Итак, я сидел на поваленном дереве в чахлой рощице с видом на море, кидал в рот какие-то мелкие и зеленые, но приятные на вкус местные фрукты и предавался горестным размышлениям. Мимо пролетела мелкая птичка, зависнув на пару секунд возле моего носа — колибри, наверно, пришла мне в голову вялая мысль, но я отогнал ее в сторону, не до колибрей сейчас…

А до чего сейчас? Ах, да — надо бы спокойно проанализировать то, что со мной произошло за последний месяц… ну чуть меньше месяца, началось-то все ровно 1 сентября, когда детишки в школу пошли, а сегодня… сегодня… 28-е кажется. Или 29-е уже… но это неважно. Давай пойдем простым логическим ходом, вспомнил я сценку из новогоднего фильма.

— Давай, — неожиданно подключилось мое второе я, — пойдем. Кто ходить начинает?

— Могу я, — взял инициативу на себя. — 1 сентября мы с коллегой Сергуней сидели в зале ожидания аэропорта Елизово и пили пиво в ожидании, когда объявят рейс на Хабаровск, так?

— Ты не отвлекайся на подтверждение, — молвило второе я, — когда будет не так, я тебе лично сообщу.

— Хорошо, — продолжил я, — и тут по громкому радио начали искать человека со знанием корейского языка. Я и вызвался.

— Первая неувязка, — тормознуло мой словесный поток второе я, — хорошо известно, что летчики на международных рейсах обязаны знать английский язык, на нем и происходит все общение с наземными диспетчерами — при чем тут корейский?

— Само посуди, — начал рассуждать я, — возьмем не эту реальность, где я заблудился уже больше года как, а ту настоящую, в которой Боинг-007 сбили над Сахалином.

— Возьмем, — не стало упираться второе я.

— И что, корейским летчиком тогда сильно помогло знание английского? Насколько я помню из газет и последующих исследований этого инцидента, они молчали, как рыбы, в ответ на призывы советских диспетчеров.

— Может, просто не на той частоте с ними связывались? — предположило второе я, — вот они ничего и не слышали просто.

— Могу ошибаться, конечно, — продолжил настаивать я, — но частота для связи гражданских авиалайнеров с диспетчерами строго одна, 122 с чем-то Мгц. Кроме того, там должен быть включен так называемый транспондер, опознаватель «свой-чужой», если коротко. Он тоже работает на определенной частоте 1000 Мгц, кажется, и выдает определенный код при сканировании его радарами ПВО страны, над которой он летит.

— Ты хочешь сказать, что на корейском Боинге и транспондер не работал?

— Если мне не изменяет память, то нет — не работал, — напряг я мыслительные процессы.

— Ладно, пропустим этот корейско-английский вопрос, — после недолгого размышления разрешило второе я, — и перейдем к дальнейшим событиям.

— Хорошо, перейдем, — нехотя согласился я, — мой корейский язык сработал и ответ последовал почти сразу, и пары секунд не прошло — командир 007 вышел на связь, как уж его там… Ким кажется. Хотя нет, Ким это вождь Северной Кореи, а капитана звали Чоном. Мы побазарили пару минут, после чего у них на борту возникла непредвиденная ситуация — то ли пожар, то ли отказ чего-то, не помню…

— И? — лаконично подстегнуло оно мою мыслительную деятельность.

— И они запросили посадку в Елизове… а второй Боинг продолжил лететь к Сахалину.

— Что там с ним случилось-то в итоге, ты выяснил?

— Видел только обрывки новостей, когда нас на авианосце держали — ничего, если честно, из них не понял. Но американский сенатор и гонконгский миллиардер точно живыми были, когда я с Камчатки улетал.

— Кстати, — переключилось второе я немного в сторону, — а почему вас не из Елизова отправили, а куда-то там на край света повезли на военный аэродром?

— Так извержение же началось, — пояснил я, — Авачинская сопка, если не ошибаюсь, начала дымить и плеваться камнями. Вот нас и эвакуировали куда подальше.

— А почему только ваш рейс туда отправили? — продолжило оно бомбить меня.

— Из Елизова, как я помню, в сутки с десяток рейсов отправляют, кроме Москвы там и Питер, и Хабаровск с Владиком, и Магадан с Иркутском. Должно было скопиться много народу в зале ожидания.

— Вот этого я, если честно, не очень хорошо помню, — озадачился я, — вроде бы не отмечалось возмущенных толп пассажиров… может, разъехались, когда объявили о длительном перерыве в полетах…

— Может да, а может и нет, — бросило оно мне, — давай к следующему пункту перейдем.

— К аварии на острове?

— Да, к ней. Много ты видел таких аварий, в которых выживали практически все пассажиры и члены экипажа?

— Да немало, — признался я, — при посадке, например, самолет выкатился за пределы полосы — авария? Естественно. Но все при этом живы.

— Ты мне зубы-то не заговаривай, — обиделось второе я, — мы сейчас не про оборудованные площадки говорим, а про аварии в диких местах.

— И такое тоже бывало, — ответил я, — вспомнить предыдущий случай с еще одним корейским Боингом — его же принудительно посадили где-то в мурманской тундре. Почти все живы остались.

— Но все равно это единичные случаи, — продолжило настаивать оно, — а в девяти из десяти таких аварий погибают абсолютно все, так?

— Ну так, — нехотя согласился я, — но и десять процентов тоже немало, согласись.

— Кто-то по пляжу едет, — заметило оно, — так что разговорчики мы временно прекращаем.

Я всмотрелся вдаль — действительно, по береговой полосе ехало что-то наподобие джипа с открытым верхом. Внутри сидело двое, явно с европейскими чертами лиц. А на борту джипа была здоровенная голубая надпись UN.