Честное пионерское! Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

В белой рубашке с вышитым на кармане кораблём и в отутюженных новых шортах (длинных: почти до колен) я походил на идеального ребёнка, каким представляли его образ среднестатистические родители. Сам не так давно был папашей. Потому не объяснил Надежде Сергеевне, наряжавшей меня для похода к Каховским, что выгляжу «несолидно» для десятилетнего школьника — как «ботаник», а не как «крутой пацан». Но мне сегодня предстояло произвести впечатление не на Зою, а на её маму. Поэтому я даже пожалел, что у Нади в закромах не оказалось галстука (а ещё и солидных, лучше лакированных, ботинок — пришлось довольствоваться сандалиями).

Я зачесал на бок волосы (стрижку запланировал на конец августа), поправил воротник.

Улыбнулся (точно — «ботаник»).

— Красавец, — пробормотал я, рассматривая себя в зеркале. — Настоящий орёл. Только ещё не оперившийся. Главное, что бы тебе по пути рожу не начистили.

Мою «рожу» по пути к дому Зои Каховской не тронули. И не по причине везения. На небе в полдень не наблюдалось ни облачка. Солнце замерло в зените, нещадно выжигало город своими лучами. По пути я почти не встретил прохожих. Великозаводск казался обезлюдевшим. Дневная жара советовала горожанам не выходить из домов или наслаждаться прохладой около водоёмов. Она же очистила улицы города от хулиганов (и завистников), которые могли бы подпортить мою яркую упаковку перед визитом в квартиру к председателю Совета отряда третьего… теперь уже четвёртого «А» класса.

Дверь мне открыла Елизавета Павловна. Если бы полчаса назад я не видел себя в зеркале — решил бы сейчас, что пришёл к любовнице. Потому что Каховская предстала передо мной в коротком ярком халате (будто японская гейша), с макияжем на лице — встретила меня приветливой улыбкой (в которой я не почувствовал фальши). Я улыбнулся ей в ответ (той самой улыбкой «ботаника», которую тренировал у зеркала). Вдохнул аромат её духов. Но не поддался привычке и желаниям (не сжал в руках женскую талию, обошёлся без поцелуя) — заставил себя смущённо шаркнуть по полу сандаликом.

— Здравствуйте, Елизавета Павловна, — сказал я.

Скромно опустил взгляд (на симпатичные женские колени).

— Миша! — сказала Каховская. — Какая у тебя симпатичная рубашка! Твоя мама пошила?

Я кивнул.

— Проходи, не стесняйся.

Елизавета Павловна посторонилась.

Я шагнул в прихожую — сразу ощутил, что вошёл не в Надину и даже не в отцовскую квартиру (внутренним интерьером те почти не различались). Ступил на мягкий ворс ковра (в сравнении с тем ковром, что я сейчас топтал в прихожей Каховских, Надина «настенная гордость» выглядела дёшево и скромно). Взглянул на полосатые обои, на плафоны и люстры с хрустальными «висюльками». Поглазел на странный (настенный!) дисковый телефонный аппарат (логотип производителя на нём не рассмотрел). Полюбовался вешалкой для одежды в виде оленьих рогов. Сбросил сандалии — сунул ногу в мягкие «девчачьи» тапочки.

Елизавета Павловна внимательно наблюдала за мной: будто следила, чтобы я не совал в свои карманы «чужое добро».

— Зоя и Юра! — крикнула она. — У нас гость! Миша пришёл!

Мне почудилось, что в одной из комнат раздался недовольный стон (или не почудилось).

Первой мне навстречу вышла Зоя Каховская — загорелая, хмурая (и очень похожая на свою маму — только пониже ростом… пока). Наряженная в короткий шёлковый халат (того же японского стиля, что и мамин). Девчонка почиркала по ковру тапками, замерла в трёх шагах от Елизаветы Павловны (словно не решалась или не хотела ко мне приближаться). Скрестила на груди руки, смотрела в мою сторону исподлобья. Буркнула: «Привет». Хмыкнула, увидев мою обувку. Я порадовался, что не изображал «крутого парня» — иначе расхаживал бы по квартире Каховских босым, чтобы ярко-красные тапки не портили мой образ.

— Зоя, что я тебе говорила? — сказала Елизавета Павловна.

Она прищурилась — сверлила дочь взглядом.

— Мама! — произнесла девчонка.

Различил в её голосе обиженные нотки.

— Зо-я!

В голосе Елизаветы Павловны звякнула сталь.

Девчонка дёрнула плечом. Но вслух не возмутилась. Обожгла меня пропитанным ненавистью взглядом.

— Привет, Ми-ха-ил, — сказала Зоя (произнесла моё имя, разбив его на слоги — точно передразнивала мать).

Протянула мне ладошку для рукопожатия.

Я не усмехнулся (хотя едва сдержался). Изобразил галантный поклон. Схватил руку девчонки — прижал её пальцы к своим губам.

— Рад видеть вас, сударыня.

— Дурак! — взвизгнула малолетняя «сударыня».

Отшатнулась от меня. Спрятала «осквернённую» руку за спину. Потёрла её о халат.

На щеках девчонки вспыхнул румянец.

Краем глаза я заметил удивление на лице Елизаветы Павловны.

— О, как! — раздался за спиной Зои мужской голос.

Юрий Фёдорович Каховский выглянул в прихожую за секунду до моего дурашливого поступка. Наряженный в простецкую белую майку и треники с адидасовскими лампасами. Он принёс с собой запах кофе и табачного дыма. Сперва мужчина удивлённо вскинул брови. Но потом усмехнулся, чуть поморщив свой «римский» нос, что так запомнился Наде Ивановой. Каховский стоял на пороге комнаты (гостиной?), посматривал то на меня, то на жену, то на Зою. И явно радовался тому, что его своевременная реплика произвела на женщин не менее яркое впечатление, чем моя выходка.

У девчонки покраснели уши.

— Папа!

Она топнула ногой, повернулась к матери.

— Всё? Я могу идти? — спросила Зоя.

Ужалила меня взглядом.

— Ступай, — разрешила Елизавета Павловна.

Дождалась, пока Зоя хлопнет дверью своей комнаты.

— Юра, познакомься с Мишей Ивановым, — сказала Каховская.

Улыбнулась (наверняка тоже тренировалась у зеркала).

— Миша, это мой муж, Юрий Фёдорович, — сказала она.

Я шагнул навстречу мужчине, первый протянул ему руку. Отметил: Каховский пожал её уверенно и не попытался раздробить мне кости. Взглянул милиционеру в глаза. Вспомнил, как несколько раз встречался с Юрием Фёдоровичем в будущем. Тогда я тоже чувствовал иронию в его взгляде (будто Каховских находил меня… забавным). Теперь я хотя бы представлял, чем именно сумел его позабавить. Порадовался, что рукопожатие не спровоцировало «приступ» (сообразил, что этот мужчина переживёт и меня — Павла Солнцева). Елизавета Павловна вздохнула и чуть расслабилась: она тоже следила за моей реакцией.

— Лиза, я могу идти? — спросил милиционер.

Он заправил в штаны майку, посмотрел на жену. Будто мысленно спрашивал её: «Ты довольна?».

Елизавета Павловна кивнула.

— Иди, Юра, — разрешила она.

Положила мне руку на плечо (холодным пальцем прикоснулась к моей шее).

Добавила:

— А мы с мальчиком на кухне обсудим наши дела. Иди за мной, Миша.

Кухня в квартире Каховских размерами превышала Надину кухоньку раза в три (в два раза — точно). Я вошёл туда следом за Елизаветой Павловной. И сразу же увидел на окне (на фоне яркого голубого неба) цветочный горшок с неизвестным мне растением. Тот висел на подвеске из белого полипропиленового шнура (на моей подвеске), которая неплохо вписалась в кухонный интерьер. Я пробежался глазами по белой мебели (пеналу, мойке, навесным шкафам). Взглянул на новенький холодильник «Минск-15М». Заценил обеденный стол на резных ножках. Без спроса уселся на обитый кожей (не дерматином!) бежевый угловой диван.

А ещё я почувствовал в кухне недурственный запах кофе (именно кофе, а не того невкусного напитка, которым меня поили в больнице). Будто совсем недавно здесь жарили кофейные зёрна. Почувствовал, как жалобно заурчал живот. Наверняка его спровоцировали на это мои воспоминания: сомневался, что Мише Иванову доводилось пробовать хороший кофе (и уж тем более не верил, что мальчик был кофеманом). Я повертел головой. На газовой плите заметил медную турку с зауженным горлышком и длинной деревянной ручкой. Она внешне походила на ту, что в две тысячи десятом году друзья привезли мне из Стамбула.