Владимир Контровский - Томагавки кардинала
Запищал ребёнок — он хотел есть, — а за окнами гремели и гремели пушки франглов…
Рене вернулся под вечер и привёл лошадь. Конечно, в былые времена от такой клячи с презрением отвернулся бы не только гордый плантатор, но и последний белый бедняк, но сейчас выбирать не приходилось. Повозка тоже не внушала доверия — её колёса клонились внутрь, как будто собираясь сложиться, однако в сумме это было средство спасения. Уложив Луизу в повозку, Экарлет с ребёнком устроилась за спиной капитана; Рене щёлкнул кнутом, и они тронулись.
Город горел. Временами раздавались глухие взрывы — отступавшие южане подожгли пороховые мастерские. Порывы ветра осыпали повозку снопами искр, Экарлет отмахивалась от них, как от назойливых москитов. Они обгоняли беженцев, бредущих на юг, — на повозку косились, но винтовка за спиной Рене и два его «кольера» — в кобуре и за поясом — отбивали у кого бы то ни было охоту покуситься на драгоценную лошадь.
Зарево осталось позади — беглецов укрыла спасительная темнота, рассеиваемая ярким светом полной луны. Ребёнок уснул, спала и Луиза; мерно скрипели колёса, стучали копыта старой клячи, увозившей четверых людей из Атланты. Куда? Этого они не знали — прошлое ушло безвозвратно.
— Что теперь будет? — повторила Экарлет, зябко поёжившись.
— Что будет? — капитан Мажордом криво усмехнулся. — Нам придётся научиться жить по-новому. После победы франглов…
— Ты думаешь, они победят? — Экарлет всегда обращалась к Рене на «вы», но эта ночь огня и страха сблизила их, и она перешла на «ты».
— Не думаю — знаю. Мы били франглов при Фредериксберге, при Шанселорвилле, у Чикамуги, хотя каждый раз их было вдвое больше, чем нас. Но всякий раз они зализывали раны и шли на нас снова, и стоило нам только однажды споткнуться под Сен-Луи… Север — это машина: страшная, бездушная и могучая. Север не считает людей — он считает изделия заводов и фабрик, производящих пушки и патроны. Северянам плевать на наши обычаи и устои — у них свой обычай и свой бог, имя которому чистоган. Ты думаешь, их волнует судьба негров? — Рене снова усмехнулся. — Да им на них глубоко плевать! На Севере есть отдельные романтики, и даже президент Линкольи из их числа, но не они делают погоду. Наш Юг своим старомодным укладом жизни мешает Северу двигаться дальше — это и есть причина войны, дорогая моя Экарлет. Эта новая война, в которой победит тот, у кого больше денег, вложенных в развитую промышленность, — в этом нам с ними не тягаться. Как бойцы мы дадим франглам сто очков форы, но не мужество и не воинское умение решают исход этой битвы. Мы держались три года, но теперь, когда генерал Шермань взял Атланту и идёт к морю… — и капитан Мажордом безнадёжно махнул рукой.
Какое-то время они ехали молча, а потом Рене вдруг остановил повозку и соскочил на землю.
— Дальше доберётесь сами, — сказал он жёстко, — отсюда дорога прямая. Возьми, — он протянул Экарлет револьвер. — Умеешь с ним обращаться?
— Я креолка. Но подожди, Рене, — Экарлет тоже вылезла из повозки, — куда же ты пойдёшь?
— На фронт. Я артиллерист и, кажется, неплохой. Моряки с потопленного нами при последнем прорыве шлюпа франглов могли бы это подтвердить, если бы пережили нашу встречу.
— На фронт? Сейчас, когда ты сам говоришь, что война проиграна? Зачем, Рене?
— Я креол, — ответил капитан Мажордом, — я не могу иначе.
Экарлет поняла. Она приникла к Рене и поцеловала его. Капитан Мажордом ответил на её поцелуй, но когда он мягко попытался уложить девушку в густую придорожную траву, Экарлет воспротивилась.
— Нет, нет, я так не могу, — зашептала она, оправляя платье, — я ведь не падшая женщина, чтобы прямо вот так, на дороге… Я буду тебе ждать, но сейчас, до свадьбы, не надо… Я люблю тебя, мой Рене, но я не могу. Прости меня…
— А если меня завтра убьют?
— Тогда для меня погаснет свет. Но если я сейчас уступлю твоему желанию и моей слабости, а ты вернёшься, мне потом будет стыдно смотреть тебе в глаза, и ты сам будешь меня презирать. А ты вернёшься, потому что я так хочу!
Рене долго смотрел на неё, затем нежно поцеловал её в губы и слегка оттолкнул.
— Тогда до встречи — жди.
Он уходил по тёмной дороге в лунный свет, а Экарлет провожала его взглядом и тихо шептала: «Вернись…».
* * *1865 год
…Дом печально взирал на мир выбитыми окнами. Франглы разграбили Двенадцать Вязов дотла, переломали и загадили всё, что смогли, и чуть не сожгли старинную усадьбу — хорошо что Экарлет вовремя заметила угли, высыпанные на ковёр в гостиной. И хорошо, что она сообразила швырнуть в лицо солдатам северян свои фамильные драгоценности, а то кто знает, чем бы всё кончилось.
Креолка осталась совсем одна на руинах былого величия Юга. Негры ушли, получив свободу, — Мамушка и Самуэль не в счёт, они привыкли и не представляют себе иной жизни, — и плантация пришла в запустение: поля заросли сорной травой, скот съели, от фруктовых садов осталось одно воспоминание. Надо было жить дальше, но как — этого Экарлет не знала.
Каждый вечер она выходила на дорогу и долго смотрела вдаль: она обещала ждать, и она ждала. Только бы вернулся Рене, а там всё наладится, и снова начнётся жизнь, пусть даже другая — не такая, как раньше. «Только бы он вернулся, — думала девушка, глядя на дорогу. — И он вернётся — я знаю. А как дальше жить, — говорила себе Экарлет О'Хара, — я не буду думать об этом сегодня: я подумаю об этом завтра».
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КЛЁКОТ ОРЛА
1877 год
Почтово-пассажирский поезд, волоча за собой густой шлейф чёрного дыма, мчался по необозримым просторам штата Прери к побережью Тихого океана — в Калифорнию. Дым относило ветром, и пассажиры наслаждались дыханием степей, влетавшим в открытые окна вагонов.
Юная особа в дорожном платье и в шляпке с вуалью с жадным интересом смотрела в окно. Какая страна — буйная, кипящая энергией, меряющая расстояния сотнями лье, а не десятками шагов по узким улочкам городов Европы! Эта страна жадно и ненасытно дышит полной грудью, а не вяло дремлет в закостенелых рамках европейского образа жизни. Она считает талеры миллионами, а не откладывает в чулок сантим к сантиму — за нею будущее. И она, Катрин, правильно сделала, что решилась отправиться за океан — что ей делать дома, во Франции? Дворянский титул, не подкреплённый состоянием, — это ныне пустой звук, фетиш для любителей собирать раритеты. Времена меняются, и в цене теперь совсем иное. В цене… Катрин содрогнулась, вспомнив липкие глаза мсье Шильда. Этот паук откровенно покупал её! Девушка представила, как его гнусные лапы скользят по её обнажённому телу, и её вновь передёрнуло от омерзения. Нет, только не это! Пусть у Катрин ничего нет за душой, зато у неё есть эта самая душа, и есть гордость норманнских завоевателей, вспарывавших мечами мешки с золотом. Она, Катрин, такая же, как её брат Робер, отчаянно бившийся с тевтонами, вторгшимися на землю солнечной Франции, — Робер был жестоко изранен под Седаном, но орды германцев не дошли до Парижа и были отброшены. И Катрин тосковала в четырёх стенах обветшавшего родительского замка: Франция, первая страна мира, всё ещё сильна, но пик её величия уже в прошлом. Объединённые Штаты Америки, где люди тоже говорят по-французски, станут для Катрин новой родиной. Дядюшка Батист, уехавший в Калифорнию во времена золотой лихорадки и, в отличие от многих, сумевший разбогатеть, ждёт её в Сан-Франциско. Но она не будет нахлебницей: это Катрин решила твёрдо.
Девушка имела основания гордиться собой. Отправиться в одиночку в далёкий путь — сначала на пакетботе от Шербура до Нуво-Руана, а потом на поезде через всю Северную Америку, имея при себе лишь немного денег и письмо дяди с его калифорнийским адресом, — дело трудное. Катрин была красива (она это знала), однако красота её зачастую создавала ей определённые трудности: попадались желающие попользоваться этой красотой. Девушка не расставалась с револьвером и при необходимости пустила бы его в ход не задумываясь — а что делать? К счастью, до этого не дошло: в Нуво-Руане она быстро сориентировалась и в тот же вечер села в поезд, идущий в Индиану. В Детруа она пересела на другой экспресс, и вскоре озеро Мичиган осталось позади — Катрин ждал Дикий Запад.
Публика в поезде подобралась разная — были коммивояжёры, были офицеры, и были люди, род занятий которых девушка затруднялась определить. Её не обошли вниманием, но Катрин, отвечая на комплименты и вступая в разговоры, держала дистанцию, приглядываясь к попутчикам. Её заинтересовал смуглый молодой человек со звездой на груди — Катрин уже знала, что это знак отличия прево,[40] представителя власти на пограничных территориях, где закон и порядок ещё только входили в силу. Молодому человеку было около тридцати лет, он был красив какой-то диковатой красотой — в нём наверняка перемешалась кровь индейцев и белых, — но внимание Катрин он привлёк тем, что не лез к ней с назойливыми расспросами и не распушал перья, пытаясь очаровать прелестную незнакомку. Впечатление на него она произвела — Катрин это заметила, — однако молодой прево не пытался переступить границы вежливости, и девушке это понравилось.
