Михаил Ахманов - «Ворон»
Но боцман был уже тут как тут — стоял, расправив плечи, и поигрывал широким ножом, какими буканьеры с Эспаньолы свежевали бычьи туши. При виде Хрипатого Алан и Морти сразу присмирели, поднялись, дернули турка вверх и поставили перед Серовым. У пленника оказалось породистое и явно не восточное лицо: длинный нос, узкие скулы и серые глаза. Возможно, он был из черкесов, которых брали в янычары.
На палубу шебеки перебрался Тегг, спросил:
— Есть пленные, Андре?
— Только двое. Этот, — Серов ткнул пальцем в огромного турка, которого держали Рик и Черч, — надсмотрщик над гребцами, а второй, я думаю, Эль-Хаджи, рейс. Сейчас я с ним побеседую. Ну-ка, Морти, отпусти его и поищи Деласкеса либо Абдаллу.
Но пленник внезапно заговорил, мешая французские, английские и итальянские слова:
— Я знаю ваш собачий язык. Псы и те приятней гавкают! Скоро я не услышу ваших речей и не увижу ваших мерзких лиц. Я буду пить шербет из рук гурий, а вы — плавать в помоях и блевотине! Ибо я попаду в сады Аллаха, а вы, неверные свиньи, — добыча Иблиса!
— Путь в сады Аллаха может быть нелегким, — сказал Серов. — Я бы не советовал тебе торопиться. Возможно, я отпущу тебя, Эль-Хаджи, и гурии поднесут тебе шербет в Тунисе или Стамбуле. Клянусь, так и будет, если правдиво ответишь на один вопрос: где Одноухий Караман?
Тонкие губы рейса искривились в усмешке.
— А! Ты ищешь Ибрагима Карамана и женщину по имени Сайли! Я слышал о тебе. Ты — шайтан Сирулла!
— Так меня называют. Повторяю вопрос: где Караман?
Пленник молчал.
Серов огляделся. Шебеку уже очистили от трупов. Снизу доносились лязг и грохот — там разбивали оковы гребцов и одного за другим выводили их на палубу. Рик и Черч стояли за спиной гиганта-надсмотрщика, Алан и Мортимер стерегли рейса Эль-Хаджи, и было ясно, что от этих четверых дельный совет не получишь. Вот Тегг и Хрипатый Боб — те были отличными советниками!
— Надо бы его разговорить, джентльмены. Есть предложения?
— Само собой, — промолвил Тегг и подмигнул Хрипатому. — Видишь, Боб, этого бугая? — Он покосился на турка. — Башка как котел, шея бычья! Спорим, что ты ему глотку не перережешь — так, чтобы от уха до уха и за единый раз. Фартинг ставлю!
Боцман хмыкнул, и не успел Серов слова молвить,
Жак сверкнуло широкое лезвие, на шее турка налилась алая полоса, и, заливая его мощную грудь, хлынули потоки крови. Но ни капли не долетело до палубы — Хрипатый, подхватив огромную тушу за ноги, отправил убитого за борт. Потом сказал:
— Ты должен мне фарртинг, Сэмсон, — и поднес окровавленный нож к лицу Эль-Хаджи.
Но тот не дрогнул, а уставился на Боба с надменным вызовом. Ищет смерти, сообразил Серов и поглядел на толпу невольников, что выбирались из люка.
— Быстрой кончины тебе не будет, — произнес он, кивая на гребцов. — Эти люди сказали, что ты — зверь и негодяй, дьявол из преисподней. Я тебя им отдам. Пусть порадуются!
На висках рейса выступил пот, дернулось веко на левом глазу. Вероятно, этот путь в сады Аллаха его не устраивал.
— Кто для тебя Караман? — продолжал Серов. — Он тебе не брат и не товарищ… Расскажи, что знаешь, и выбирай: жизнь или легкая смерть. Иначе… — Он снова осмотрел невольников, чьи глаза, при виде Эль-Хаджи, вспыхнули хищным блеском. — Знаешь, что они с тобой сделают? Зубами и ногтями будут рвать! А мой боцман проследит, чтобы не с горла начинали, а с паха и прочих мягких частей.
— Пр-рослежу, — подтвердил Хрипатый. — Ты, Тегг, пр-ро фарртинг-то не забудь! Хр-р… Если хочешь, я потом еще тр-роих заррежу, и будет целый пенс!
Эль-Хаджа судорожно сглотнул:
— Хвала Аллаху, господу миров! Он взвешивает, Он судит, Он карает, и нет препятствий Его воле! Два дня назад я вышел с Джербы. Караман-реис там, и женщина у него… Только тебе их не взять, Сирулла, ни Карамана, ни женщину. У него дом неподалеку от касбы[60]. Ты еще на берег не ступишь, как он в крепость уйдет. А в касбу ты не проникнешь! Не захотят твои псы гибнуть у ее стен даже из-за райской гурии! Да и маловато их. А правоверных воинов на Джербе многие и многие тысячи!
Серов покивал головой, пробормотал по-русски:
— Ну, ничего, ничего… На всякую хитрую задницу найдется свой штопор. — Потом спросил: — Что выбираешь, Эль-Хаджи, жизнь или смерть?
— Жизнь, — прохрипел рейс. — Ты обещал!
— Обещал. Если не врешь, отпущу, а до того посиди в цепях на собственной галере. Я ее возьму. «Дрозд» и «Дятел» у нас есть, а эта будет «Стриж». Пусть ее вычистят от клотика до киля и наберут экипаж из охочих людей. Остальных отпустить, пересадив на другие шебеки. Боб, проследи!
— Хр-р… Будет сделано, капитан.
Серов повернулся и зашагал к высокому борту фрегата.
* * *
Пока разбирались с грузом, набирали команду «Стрижа», рассаживали бывших невольников по шебекам и чинили на скорую руку такелаж, миновала половина дня. К корсарам присоединились семьдесят три человека, а остальные, большей частью испанцы, португальцы и моряки из Генуи и Венеции, решили плыть под охраной фрегата на Мальту и просить о помощи великого магистра Раймонда де Рокафуля. Многие из них были ранены или до предела истощены, а в Ла-Валетте, мальтийской столице, находился огромный госпиталь с лучшими в христианском мире лекарями.
Наконец в пятом часу пополудни подняли паруса, и «Ворон», возглавляя флотилию из пяти галер, неторопливо двинулся на юго-восток, к грозному оплоту Мальтийского ордена. Серов, не слишком утомленный битвой с Эль-Хаджи, заканчивал свою вахту, размышляя о встрече с великим магистром — если тот, конечно, захочет принять вест-индского корсара, губителя испанцев. Здесь существовали определенные сомнения, но де Пернель утверждал, что прошлые грехи искуплены — все же, плавая в Средиземье, Серов и его сотоварищи спасли немало христианских душ, побили изрядно пиратов и не ограбили ни единого судна, даже испанского. Хотя временами удержаться было трудно.
На капитанский мостик поднялся Хрипатый Боб, дорожил о взятом на шебеках грузе (кроме пороха, ядер, муки и фиников — ничего ценного), затем помялся а каркнул:
— Тут один висельник с сар-рацинской лоханки пр-ро-сится к тебе. Я его на боррт взял из интерреса. Чего-то он хочет, капитан, а чего, не пойму — болтает по-тар-рабар-ски. Слово понятно, два — нет. Должно быть, этот… как их… китаец.
— У него что же глаза косые, кожа желтая и нет бороды? — полюбопытствовал Серов.
— Глаза как глаза, а борродища — во! — Хрипатый провел ладонью над пупком. — И кр-рестится… только не так, как положено, а на свой дур-рацкий манер.
— Тогда он точно не китаец. — Серов с задумчивым видом почесал в затылке. — Может, эфиоп? Я слышал, они тоже христиане, и бороды у них растут как у нормальных людей.
Боцман с сомнением хмыкнул:
— Эфиопы чер-рные, а этот белый, только рожа у него шир-рокая, как пудинг. Прривести ублюдка?
— Давай. И Мартину скажи, чтоб был наготове — может, столкуемся на турецком.
Через минуту на квартердек в сопровождении Хрипатого поднялся высокий худой мужчина, густо заросший светлым волосом. Русая борода, сливаясь с усами, падала ему на грудь, соломенные патлы стояли нимбом вокруг головы, топорщились густые брови, обширная поросль золотилась на руках и плечах. Он уже вымылся — тело было чистым, и пахло от него не смрадом галерного чистилища, а соленой морской водой. Его обрядили в турецкие шаровары и суконную безрукавку — она не сходилась на широкой груди, и Серов увидел, как из-под кожи, испещренной полузажившими следами от побоев, проступают ребра. Широкоскулое крупное лицо незнакомца, обожженное солнцем и знойными ветрами, хранило странное детское выражение — возможно, так казалось из-за сочетания светлых волос и синих глаз, напоминавших о поле спелой ржи с цветущими васильками.
Серов посмотрел в эти глаза, и сердце у него захолонуло. Таких глаз не могло быть ни у немца, ни у британца или француза, ни у скандинава — тем более у китайца.
— Бью челом, милостивец мой, — произнес мужчина на русском и, кланяясь земно, забормотал на двунадесяти языках, но на всех — что-то непонятное: Серов вроде бы уловил английское «сенкью» и арабское «рахмат».
— Ты из какой губернии, братец? -спросил он, и родная речь была как мед на языке. — Какого ты рода-племени и какого состояния? Дворянин или простой человек?
— Батюшка-капитан! Отец родной! — Незнакомец вдруг повалился на колени, обнял ноги Серова, прижался щекой к сапогу. — Неужли ты из наших? Пресвятая Богородица! Сколь годков я слова русского не слышал! С той поры, как Ивашку кнутом захлестали! Оторвавшись от сапога, он поднял голову. По его щекам текли слезы, теряясь в бороде, лицо вспыхнуло лихорадочным румянцем.
— Выходит, не китаец он, — сказал Хрипатый Боб. — Не китаец, р-раз ты, капитан, его понимаешь. Хр-р… Откуда же взялось это чер-ртово отр-родье?
— Он русский, — пояснил Серов. — Из той земли, куда мы плыли на государеву службу. Ты, боцман, иди… Иди, а я с ним потолкую. Речь его мне немного знакома.
