Михаил МЕДВЕДЕВ - КОНТРОЛЬНОЕ ВТОРЖЕНИЕ
В гостиной мерцал робкий свет свечи. На ковре и стенах шевелились щупальца зыбких потусторонних теней. Они то скрывали нарисованные на обоях цветы, то заставляли их вновь распуститься. Пахло горячим воском и жжеными спичками. Из окна тянуло нежным ароматом уснувших тополей. Вторгнувшись в чужой романтический вечер, я почувствовал себя глупцом и невежей. Я даже сделал шаг назад, мечтая незамеченным раствориться в темноте.
— Ты очень долго шел, Светозар, – тихо сказала Тумана.
Она сидела в кресле с высокой спинкой, поджав под себя голые ноги. Ее саму почти не было видно, только крошечное пламя многократно отражалось в глубине широко распахнутых глаз.
— Садись, – она показала рукой на пустое кресло.
— Там открыто, – я сделал движение в направлении прихожей.
— Никто не войдет. Садись, – ее голос звучал тепло и уютно, ему невозможно было противиться.
Я сел. По ковру прошуршал мягкими лапками домашний робот. Он проворно откупорил бутылку вина, поставил на стол бокалы и корзинку с фруктами. В моей голове было пусто, как в шлеме древнего космического скафандра. Глупо как-то все получилось. Надо было хотя бы цветы купить, что ли. И торт. Ага, может, еще и в аптеку следовало зайти? Тьфу! Не за этим я здесь. Тумана – это же неземное существо. Что-то такое светлое, безвоздушное и безгрешное. Ее нельзя лапать руками, кормить тортами и… И вообще! Почему это другим можно, а мне нельзя? Все-таки свечи придумали очень умные и гуманные люди. В их теплых бликах легко прятать смущение и идиотски сосредоточенное выражение лица. Я почти чувствовал, как по моим щекам ползают красные пятна, а в мозгу шевелятся одинокие мысли.
Если бы кто-нибудь их прочитал, я бы, наверное, умер от стыда.
— Я думала, что у нас впереди много времени. – Тумана взяла в руки бокал, и тонкие пальцы обхватили искристую бордовую полусферу вина, заключенного в невидимом стекле. – А его нет совсем. Боюсь, нашей планете осталось совсем недолго. Мы ведь не умеем воевать. Слишком много лет мирной жизни. Наши предки выдержали бы, а мы… – Она замолчала.
Я тоже взял со стола бокал. Красная нежно пахнущая жидкость притягивала взгляд. Была в ней какая-то магия. Доброе солнечное волшебство. Сгущенный солнечный свет. Вино чем-то похоже на кровь. А блестки – это разлагающиеся защитные термовирусы! От идиотской ассоциации меня затошнило.
— Послушай, Свет, я ведь даже не человек, – тихо сказала она.
— Не говори ерунды! Небольшие изменения на генетическом уровне. – Я поставил бокал с вином обратно на стол.
— Меня родила машина, Свет. Мой зародыш рос в родильном автомате. У меня даже фамилия по месяцу производства, а имя по погоде в час рождения. Я не знаю, кто мои родители, и не уверена, есть ли они у меня. Зато у меня точно есть серийный номер и гарантийный сертификат.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Меня, как робота, изготовили для решения определенной задачи. – Она сделала маленький глоток и зажмурилась то ли от удовольствия, то ли желая отгородиться от моего внимательного взгляда.
— Ерунда. Крошечное вмешательство, чтобы дать ребенку выдающиеся способности в какой-либо области. Ты должна была стать гениальным высокооплачиваемым агрономом.
Тумана кивнула.
— А стала палеонтологом, – усмехнулся я. – Ты полностью свободна и не выполняешь никаких заранее заложенных в тебя программ. Ты даже элементарной логике не подчиняешься. Ты – человек.
— Отсутствие программ главный критерий свободного человека? – вскинулась она.
— Да. – Я снова взял в руки бокал.
На этот раз, чтобы ускользнуть от ее цепких глаз.
— Ты пришел сюда, потому что не мог не прийти. Это и есть программа, Свет. Мы все запрограммированы.
— Мне больше нравится слово судьба. – Я глотнул вина и поморщился.
Мне рассказывали, что Тумана любит бесплатные французские сорта, но я никак не ожидал, что это будет такая омерзительная кислятина.
С улицы через открытое окно донесся далекий треск стрельбы и унылое бормотание диктора. Налетевший порыв ветра мгновенно заглушил и то и другое.
— Опять бомбят, – тихо сказала Тумана. – Теперь Белград.
— Я тебя люблю, – слова выскочили из меня сами собой, будто только и ждали этого не самого подходящего момента.
В прежние времена я много раз пытался выдавить из себя эту фразу. Хотел сказать ее другим девушкам и при других обстоятельствах. По словам друзей, признание в любви ни к чему не обязывало, зато здорово сокращало путь к физической близости. Но всегда эти три слова застревали у меня в глотке, превращаясь в нейтрально-пошлые «ты мне нравишься» и «какая ты красивая сегодня». А сейчас вот сказал…
— Я тебя люблю, – повторил я тверже и громче, чем в первый раз.
— Я знаю, – ее голос потеплел. – Мы должны были соединиться через сто пятьдесят лет, – мечтательно сказала она. – Ты бы к тому времени возмужал, заматерел. Думаю, что облик чуть-чуть седеющего мужчины среднего возраста подошел бы тебе больше всего. Твое лицо стало бы жестким и непроницаемым. Настолько непроницаемым, что при первой встрече люди считали бы тебя тупым солдафоном. Этаким холодным и несокрушимым айсбергом. Я бы тебе родила троих детей. Нет, даже четверых, и мы бы вместе их воспитали. Из тебя бы получился хороший отец. Умный, в меру строгий и очень-очень заботливый. Мы бы построили дом в тайге. На берегу реки. Большой просторный дом на берегу большой просторной реки. И чтобы зимой все вокруг заваливало снегом.
— Никакой тайги. Детям надо ходить в школу, – возразил я.
— Ничего. Поставим персональный телепорт. К тому времени ты будешь хорошо зарабатывать. Прекрасно будут мотаться в Тулу.
— В Ленинград, – не согласился я. – Учиться они будут только в Ленинграде.
— Жаль, что ничему не суждено сбыться. – По ее щеке пробежала ярко блеснувшая слеза.
— Все сбудется, – убежденно сказал я и, отставив недопитый бокал, встал из кресла.
Она поднялась мне навстречу.
— Странно, я все еще вижу тебя седым стосемидесятилетним космическим волкодавом. – Она внимательно смотрела на меня снизу вверх.
— С выпяченным боксерским подбородком и огромными плечами?
— Ага.
Совсем незаметно и абсолютно естественно она оказалась в моих объятиях. Будто ручеек, пробивающий подтаявший снег, вырвался наконец-то на простор. Ничего не изменилось, и в то же время изменилось все. Талая вода разлилась по черной земле и, отразив голубизну неба, перемешанную с белизной облаков, превратилась в бездонный океан. Чувства сошли с ума и перепутались. Звуки стали ярче, а запахи громче. Свет теперь пах воском, вином и тополиными листьями. Запах ее кожи и волос оглушал и не давал разглядеть, что шептали ее губы. Тонкое платьице Туманы ничего не скрывало и казалось всего лишь нематериальным свечением, окружающим ее крепкое тело. Я притянул девушку к себе, зажмурился, ослепленный стуком ее сердца, и поцеловал ее прямо в нежно вибрирующие губы. Она задрожала, но не отпрянула, а только крепче обхватила меня, вонзив мне в спину острые ноготки.
Зазвенело стекло. Это перевернулся столик, когда мы опускались на ковер. Прошуршал лапками робот, убирая перевернутый подсвечник. Шелест листвы стал громче, и откуда-то издалека донеслась приятная переливчатая музыка. Кто-то пел на шотландском языке с сильным ирландским акцентом о любви моряка и дочери дровосека. Очень хорошо пел и играл на гитаре. Я не знаю шотландского языка и не представляю, как звучит ирландский акцент, но я уверен, что не ошибся. Когда человеческие сердца покоряются настоящей любви, люди становятся всезнающими и всемогущими. Музыка длилась вечно, и казалось, счастье тоже будет бесконечным. Я запомнил каждое мгновение этих волшебных часов. В самые черные времена лучик воспоминания об этой ночи воскрешал меня к жизни или утешал перед неминуемой смертью. Оказывается, умирать гораздо легче, если знаешь, что главное событие в твоей жизни уже произошло.
Утро я встретил за маленьким круглым столиком в автоматической кормушке на набережной. Передо мной остывала тарелка бесплатной овсянки. Граненый стакан источал бодрящий запах какао. На десять ноль-ноль мы с Туманой назначили встречу у дверей юридической конторы. Оформление документов вещь не самая срочная, но в эту ночь две наши личные жизни стали одной общей, и, оглушенные открытием друг друга, еще плохо соображающие, мы не придумали ничего лучше, чем подать заявление о регистрации брака. Странный порыв, особенно если учесть, что зачинать детей в ближайшее время мы не собирались. И все же наше поведение может выглядеть непонятным только с точки зрения человека, живущего в мирное время. Когда вокруг тебя все рушится и жизнь твоя может окончиться в любое мгновение, возникает желание любой ценой зафиксировать текущий миг. Не знаю, как это объяснить, и прошу поверить мне на слово.
