Ивакин Геннадьевич - Мы погибнем вчера
– Как ядерный… – прошептала Рита.
– Что? Какой? Ядреный? – так же шепотом спросил Валера.
– А? – повернулась она к доктору.
– Какой говорю, взрыв?
– Потом расскажу, как-нибудь… Смотри! Лешка бежит! Один, почему-то…
Вини и впрямь бежал один. На участке с закопанными бутылками тормознул. И аккуратно, чтобы не ступить, случаем, на одну из них, стал перешагивать словно маленький журавленок.
– Да что ж он телиться-то… – ругнулся Валера.
– А дед-то где? – затревожилась Рита. – Он же должен был с ним к нам выйти.
Наконец, Винокуров преодолел 'минное поле' и снова огромными скачками понесся к вовсю зазеленевшим уже кустам.
Словно вдогонку ему от места взрыва затрещали выстрелы. Стреляли беспорядочно. Слышно было как лупят – во все стороны, не жалея патронов. И также резко пальба прекратилась.
Наконец Вини добежал до них.
– Ну что? Дед где? – одновременно воскликнули Валера и Ритка.
– Нормально все. Кирьян Василич с Ежом и Юркой остался.
– А там то, чего было? Что немцы? Сколько их?
– Пить есть? Дай глоток – в горле пересохло.
Вини забулькал из фляжки брусничный чай. Когда оторвался, сказал, наконец:
– Это не немцы. Латыши.
– Кто?? – удивился Валера.
– Латыши. Флаг у них… Красно-бело-красный на рукаве.
– Вот уроды, – ругнулась Рита. – Недаром памятник сносили…
– Это эстонцы сносили, – поправил ее Лешка.
– Какая разница? Чухонцы, блин…
– Какой еще памятник? – Валера недоумевающее вертел головой.
– Не отсвечивай своим фингалом. На весь лес видно. Потом объясню, – ответила Рита. – Дальше говори!
– А чего дальше? Они бестолковые в охранение двоих отправили придурков. Те даже карабины с плеча не снимали. Шли, ругались чего-то по-своему друг с другом. Сняли их в два выстрела. Жалко без автоматов были.
– А потом?
– А потом дед даже обшмонать их не дал. Пусть, говорит, лежат. Ну, мы и деру. И на ходу назад стреляем. Потом до Ежины с Юркой добежали. Растяжку по-бырому поставили и ходу. До перешейка. Там они и сидят сейчас.
– Кто? Немцы? Тьфу, латыши?
– Да не. Эсесовцы сейчас полчаса не меньше в себя приходить будут. Накрыло их там здорово. Пока раненых оттащат, пока пойдут, каждый шаг проверяя. Дед, Юрка и Еж там сидят.
– Погоди, а если эсэсманы обойдут их? Наверняка командир у них не дурак. После растяжки на тропе – цепью лес прочесывать начнут.
– А вот за этим там дед и остался. А я сюда пришел. Сейчас пострелять надо будет. Только погодите, я до края болотины добегу и рукой махну.
Вини помчался к берегу, снимая на ходу вещмешок.
– Чего они опять задумали? – спросила Рита.
– Сигнал эсесовцам дать. Точно, смотри!
Вини, добежав до конца островка, вытащил три немецких колотушки, чего-то там подергал, похоже, снимая рубашки, и, одну за другой, бросил их в болото.
Однако, хорошая штука терочный запал в такой ситуации. Оказывается семь секунд это много. Можно не спеша прилечь и смотреть – как там чего?
И через семь секунд – по очереди – ухнули глухие взрывы. Даже не взрывы, а так. Взрывики. А потом Вини выстрелил куда-то в сторону леса. И махнул рукой.
К сожалению, ребята не знали, что все это бесполезно.
И что гауптштурмфюрер Цукурс уже давно оставил пятерых тяжелораненых и троих убитых на месте взрыва. Конечно, 40 кило брутто, попади оно в центр эсэсовского взвода, положило бы всех на хрен. Но, увы.
Та самая сосна взяла на себя часть осколков. А еще немалая часть ушло в землю. Ибо вытаскивать эту дуру партизаны так и не решились, резонно сообразив, что может рвануть. Единственное, что сделал обозленный Цукурс, резонно ожидая новых неожиданностей, несколько углубился от тропы в лес. Эсесовцы шли осторожно. Очень осторожно. Каждый шаг грозил смертью. И когда раздались взрывы подалече, и стукнуло несколько выстрелов – они не рванулись вперед. Они знали – никуда большевики не денутся с этого островка. Некуда им деваться. И вот они, аккуратно перешагивая через каждую подозрительную железку, вышли, наконец, к перешейку островка…
– Появились! – шепнул Вини. – Смотри!
Перебежками латыши выскакивали из стены деревьев. Один за другим. Один, другой, третий, четвертый, десятый…
Рита старалась не замечать их. Она концентрировалась на едва заметном бугорке. Больше ничего. Только бугорок посредине тропы. Вот туда мы и целимся. Вот это я, вот это моя винтовка, вот через нее я достану взглядом и рукой. Интересно, маленькое движение указательным пальцем – и сейчас они умрут.
– Давай, давай, Ритуль! – шептал ей кто-то из мужиков, но она не слышала кто. Она ждала своего момента. А палец подрагивал на спусковом крючке…
– Чего-то долго они там… – заругался Еж, когда двое последних эсэсовцев свернули на тропу к последнему лагерю убитых уже десантников. Юра Семененко похлопал его по плечу, мол, тихо, браток, тихо. А Кирьян Васильевич только играл желваками…
…Цукурс приподнял руку. Взводный продублировал его жест. Эсесовцы замерли. Странно… Тишина… Либо они не здесь, либо?
…– Втянулись…- подумала она. И винтовка, словно сама собой, грохнула на весь лес. Фффух! Огонь полыхнул так неожиданно быстро, что латышские эсэсовцы даже не успели шевельнуться. Пламя ревом растеклось, хлопая взрывами бутылок и сжигая человеческие тела.
Рита зажмурилась, припав к прикладу винтовки. И, потому, не увидела. Много чего не увидела. Только слышала многоголосый рев сжигаемых коктейлем Молотова тел.
И привычный запах горелого мяса. Сзади груда сгоревших костей десантников, впереди толпа сгорающих костей эсэсовцев.
– Ссссуки!!! Лови! – встал на колено Вини и, резко дергая затвором, стал стрелять куда-то в бушующую стену огня.
Валерка вскочил и сбил его с ног:
– Пусть горят, сволочи! Пусть горят…!
…Пятеро эсэсманов отскочили назад, натолкнувшись на бушующую стену огня. И крича что-то на странном для славянского уха языке.
– Огонь! – крикнул дед Кирьян.
Три трехи жахнули по ушам. А упало почему-то двое из пятерых.
Юра обругал сам себя и прицелился вроде бы точнее. Выстрел! И опять эта зараза не упала! Зато двое других, по бокам, вальнулись на землю.
– От сволочуга! – удивился дед шустрости латыша, а Юра сказал короткое русское слово, со зла хряснув винтовкой о березу:
– Сбит!
– Кто?
– Прицел!
И пока Еж и Юра кидались словами, дед выскочил, тремя большими шагами допрыгнул до латыша и ухайдакал его прикладом в грудак.
Неожиданно все закончилось.
Хлопали патроны в подсумках, взрывались гранаты, разбрасывая куски мяса по болоту, да хрипел разбитой грудью эсэсман.
Еж наклонился к нему:
– Эй, Раймонд Паулс, говорить то можешь?
Юра засмеялся, утирая дрожащей рукой пот со лба.
Дед покосился на Андрюшку:
– Ты его чего, знаешь что ли?
– Нее… Это единственный латыш, которого я знаю.
– Еще Валдис Пельш, – поправил его Семененко.
– Ах да, эй, Пельш, ты кто?
Тот только хрипел в ответ.
Юрка пригляделся к погонам:
– Два ромба на погонах, три в петлицах… Гаупт! Ребят, да мы гауптштурмфюрера в плен взяли!
– Ого! – Еж обрадовался так, что аж подпрыгнул. – Ни разу еще офицера СС живого не видел!
– Ты недавно вообще фашистов только в кино видел… Эй, имя какое, враг народа? – дед легонько пнул латыша в бок.
– Чего это только в кино-то? Они у нас регулярно попадаются, скинхедами называют, азербайджанцев лупят, на стенах про величие России пишут.
– Еж, помолчи, потом расскажешь. – Юра нагнулся и стал обшаривать карманы офицера. – Есть зольдбух… Гауптштурмфюрер Герберт Цукурс… Лиепая, год рождения тысяча девятисотый… Место службы… Черт разберет этот немецкий!
Второй… батальон, ага! Ди… Леттише фрай… вилли… виллиген… бригаде… Тьфу ты… Чего это такое?
– Доброволец латышский, и так ясно. Ладно, давай пока свяжем и сходим посмотрим, чего там наши-то делают?
Пламя к тому времени уже спало, только кое-где чадили останки эсэсовцев. Пахло жареным мясом. Еж остался караулить пленного, дед же с Юркой пошли на островок по вонючему перешейку.
По пути Юра ругался сам на себя:
– Ну как же так, винтовку то я не проверил… Мушка сбита была… Вот ведь, а? Ведь знаю же, все почистил, в порядок привел, а вот мушку не проверил.
– Так ты что, не стрелял из нее?
– Нет… Пока тут сидели одни, старались не шуметь, когда вы появились – опять не до шума было.
– Наука… Эй, вы там! Целы? – гаркнул дед.
– Ага! – Ответил кто-то, похоже, Вини.
– Сюда давайте, мы тут пленного взяли!
Ритка старалась не смотреть на скрючившиеся обожженные трупы, сквозь обуглившуюся черную корку которых, просвечивало красное мясо. Странно, но какой-то гордости или удовлетворения она не чувствовала. Наоборот, отвращение к самой себе.
