Андрей Валентинов - Овернский клирик
Мы с Ансельмом тоже сходили на пепелище. Борцы с нечистью сожгли не только дом, но и все дворовые постройки и даже забор. В центре огромного черного пятна был вбит грубо сколоченный крест.
– Демона боятся. Они его видеть… видели. Такого, как мы видели. В горах ходит. В лесу ходит. Возле деревни ходит.
– Давно? – осведомился Ансельм. Пьер задумался:
– Я спрашивать. Отвечать так: давно-давно демоны здесь жили-были. Потом пропали. А лет… Двадцать… Нет, больше… В тот год, когда большая саранча быть, он снова появился. Сперва маленький. Потом вырасти…
– Первый раз слышу, чтобы демоны росли. – Ансельм удивленно покачал головой. – Хотя должны же они когда-нибудь быть, гм-м, демонятами.
Трудно сказать, говорил ли он всерьез. Меня заинтересовало другое.
– Саранча… Постойте! Мы тогда были в Аскалоне, к нам приехал один священник из Кастилии… Двадцать два года назад!
– Ого! – Ансельм тоже сообразил. – В тот год, когда в Артигат приехал Санкси де Гарр и…
– …И д’Эконсбеф, очевидно, батюшка нашего знакомого, получил Памье в ленное владение, – закончил я. – Итак, в один и тот же год в округе появляются крестьянин из Басконии, сеньор и демон…
– Малолетний демон, – уточнил итальянец. – Который рос-рос, вырос и начал безобразничать.
Я отложил ложку – есть расхотелось. Брат Петр, сам того не желая, ухватил главное. Следствие, равно как и сгинувший брат Умберто, допустили одну и ту же ошибку – вели расследование с исчезновения Жанны де Гарр. А эта история началась значительно раньше – с приезда в Артигат ее отца. А может, и еще раньше. Вдова Пио заявила, что много лет служила д’Эконсбефу. Где? Когда? Во всяком случае, не здесь.
– Отец Гильом!
Я оторвался от размышлений и поглядел на Пьера не без удивления, – до того у нормандца был необычный вид.
– Отец Гильом, нам надо выходить… Нам надо поговорить.
Его лицо дернулось, и я внезапно сообразил, что Пьер мне подмигивает. Вернее, пытается. Многое же должно случиться, чтобы Пьер начал подмигивать! Поэтому я не стал спорить, и мы с нормандцем вышли во двор.
Там было темно – ночь в этих местах наступает быстро. Пьер оглянулся, затем еще раз и поманил меня к сараю.
– Я ходить… – зашептал он. – Я гулять… Я овцы смотреть… Я в лес заходить, где люди демона…
– Видели, – поспешно вставил я. – Видели, брат Петр.
– Видели. И там я встретить… Встретил…
– Демона? – этому бы я особо не удивился, но нормандец помотал головой и показал на дверь сарая.
– Он что, там?
Пьер не успел ответить. Старая рассохшаяся дверь скрипнула, и из темноты появился кто-то очень знакомый в плаще до пят и надвинутой на ухо шляпе.
– Добрый вечер, отец Гильом! – Анжела улыбнулась и сочувственно поглядела на Пьера, поспешившего опустить глаза. – Отец Петр, наверное, предпочел бы встретить нашего ночного знакомого.
– Теперь вы не брат Октавий, – констатировал я.
– Да. И этот плащ вместе с шляпой я тоже, увы, украла, но у чучела, что несколько смягчает мою вину.
– Это я украл, – вздохнув, признался нормандец. – Брат Октавий… То есть юница Анжела…
– …Была без плаща, – бодро закончила девушка. – На мне было трико, в котором я и убежала. Отец Гильом, я переночую здесь, в сарае.
– Я приносить юнице Анжеле похлебку, – заявил Пьер. – Я ей оставлять…
Вот чем объясняется отсутствие аппетита у парня!
– Брат Петр! – вздохнул я. – Во-первых, не поднимайте своих грешных глаз от башмаков. Во-вторых, ступайте в дом. В-третьих, не споткнитесь. Боюсь, перед сном вам придется основательно изучить «Светильник».
Понаблюдав, как нормандец, приняв сокрушенный вид, идет по направлению к столь полюбившейся ему книге Гонория Августодунского, я повернулся к Анжеле:
– Дочь моя…
– У меня не было выхода, отец Гильом, – на этот раз в ее голосе не было и тени смеха. – Там, куда я пришла, меня встретили скверно. Очень скверно… У меня нет ни одного медяка, я плохо знаю эти места. Вы один раз уже помогли мне…
Я задумался. Похоже, дочь Тино-жонглера считает меня очень добрым. Очень добрым и не очень умным.
– Я дам тебе немного денег, дочь моя. Этой ночью можешь остаться здесь, а наутро…
– Нет! – воскликнула она. – Отец Гильом, я ведь не знаю, куда идти!
Она не знает, куда идти! Однако той памятной ночью, после встречи с нашим мохнатым приятелем, она ушла – явно неплохо зная дорогу. Затем столь же безошибочно оказалась в Артигате и встретила Пьера. Или это тоже случайность?
– Хорошо, завтра подумаем, – я выглянул во двор. Послышался стук – кто-то захлопнул дверь дома. Я мысленно помянул царя Давида и всю кротость его, решив, что завтра же всерьез займусь воспитанием моих подопечных.
Как известно, дорога в ад вымощена подобными намерениями.
4
Ночью мне вновь приснилась пустыня, но на этот раз солнце было в зените, над барханами плавала сизая, колышущаяся дымка, а я мчался на своем верном Пепле, догоняя бегущих в панике воинов в пестрых чалмах. На душе было легко и спокойно. Я снова молод, в моей руке – отцовский меч, сзади мчатся воины в развевающихся белых плащах с малиновыми крестами, а дома ждут Инесса и наш малыш. Ждут с победой – гвардия атабека удирает, и сейчас главное – не дать им укрыться за стенами Мосула. Их кони устали, копыта вязнут в песке, еще немного – и мы нагоним трусов…
Внезапно все меняется. Всадники в чалмах резко поворачивают. Полуденное солнце блестит на поднятых к зениту клинках. Звучит знакомое: «Ильялла-а-а!» Они не бежали – они лишь заманивали нас подальше от лагеря.
Ну, что ж…
Мы пришпориваем коней. «Овернь и де Ту!» – ору я что есть силы, и мой клич подхватывают воины в белых плащах. В уши ударяет конское ржание, звон клинков – мы схлестнулись, и сразу же все исчезает, кроме блеска кривых сабель. Я уклоняюсь, рублю наотмашь, снова уклоняюсь, кто-то падает с коня, снова слышится: «Ильялла-а-а!» – и вдруг в глаза ударяет слепящее золото. Атабек все-таки нашел меня, и на его мальчишеском лице я вижу улыбку. Мерзавец смеется надо мной. Нет, он хохочет, и я слышу его дерзкий гортанный голос:
– Де Ту! Ты проиграл мне три партии в шахматы. Посмотрим, как ты будешь убегать! Говорят, у твоего Пепла на задней бабке белое пятно. Сейчас я его увижу!
Все это правда – про Пепла, а главное, я действительно проиграл ему три партии подряд, и этот мальчишка смеет издеваться надо мной, рыцарем, посвященным в Храме Гроба Господня!
Я молча ухмыляюсь в ответ, поудобнее перехватывая рукоять отцовского меча. Сейчас я разрублю его позолоченный шлем и вгоню смех глубоко в его сарацинскую глотку. Я поднимаю глаза – и меч замирает в руке. Имадеддин исчез. Вместо него я вижу другого мальчишку – в тех же богатых латах, в том же шлеме. Лицо незнакомое и, одновременно, очень похожее на кого-то хорошо мне известного. Рука опускает меч. Мальчишка смотрит на меня знакомыми – очень знакомыми – глазами, и я понимаю…
Я понимаю, что проснулся в полной тишине. Ансельм спит тихо, но храп достойного брата Петра слышен издалека. Прежде чем встать, я несколько мгновений лежал, прислушиваясь. В доме пусто. Это подтвердила свеча, которую я не без труда нашел на столе. Итак, достойные братья решили воспользоваться сном своего строгого наставника. Как именно, я уже догадался.
Дверь сарая оказалась приоткрытой, и я сразу же услышал чей-то голос. В первый миг я никак не мог сообразить, но затем понял. Брат Ансельм! Но говорил он – точнее, читал – не на привычной мягкой латыни, а на безупречном «ланг д’ок», слегка грассируя и налегая, как это делают провансальцы, на звук «а»:
– Боярышник листвой в саду поник,
Где донна с другом ловят каждый миг:
Вот-вот рожка раздастся первый клик!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил…
– Ах, если б ночь Господь навеки дал, – тут же вступил звенящий голос Анжелы, – и милый мой меня не покидал. И страж забыл свой утренний сигнал. Увы, рассвет, ты слишком поспешил…
Подслушивать, что бы ни говорил паршивец Ансельм, грех, но жаль прерывать такое. Тем временем девушка замолчала и вновь послышался голос итальянца:
– Красавица прелестна и мила и нежною любовью расцвела, но бедная, она невесела, – увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Молчание… Я решил, что пора наводить порядок, но тут вновь заговорил Ансельм, на этот раз на привычной латыни:
– Эта альба не из лучших, но вы хорошо читали, дочь моя.
– Вы тоже, отец, – теперь в голосе Анжелы слышалась насмешка. – Вы бы вполне могли выступать вместе с жонглерами.
– Ну конечно! Видишь, брат Петр, до чего мы дожили? Благородные альбы читаются оборванцами на площадях!
– А вам не кажется, отец, что вы меня оскорбляете? – на этот раз девушка не шутила.
– Я уже говорил как-то: вы очень красивы, донна, – столь же серьезно ответил итальянец. – Ваш голос чист и благозвучен, сами вы смелы и отважны. Но вы – жонглерка. Я не судья вам, но если б имел право судить…
