Андрей Валентинов - Овернский клирик
Вспомнилось описание, составленное дотошным братом Умберто. Жанна де Гарр, росту среднего, плечи достаточно широки, бедра узковаты, кисти рук небольшие, лицом миловидна… Да, все сходилось, насколько можно было понять, рассматривая закоченевший труп.
Кроме лица, конечно… Лицом миловидна, по всему лицу веснушки, каковые часто встречаются у рыжих…
На миг показалось, что мне изменяет память. Перед глазами было страшное кровавое месиво, белая косынка – и черный локон!
– Брат Ансельм, – негромко заговорил я по-латыни. – Вспомните, какие у нее были волосы?
– Все совпадает, – в такой же манере, чуть нараспев, ответил итальянец. – Рыжие…
Со стороны могло показаться, что мы молимся, и я подумал, что это весьма походит на кощунство.
– Посмотрите, брат мой, еще раз.
– Рыжие. Повязка мешает, но одна прядь…
Я заметил, что крестьяне и священник уже смотрят на нас, и поспешил перекреститься. Ансельм последовал моему примеру.
Рыжие! Ансельм видит рыжую прядь. Я зажмурил глаза, вновь открыл – прядь была черной.
– Брат Петр!
Шумное дыхание у меня над ухом на миг стихло, наконец прозвучало:
– Она рыжая есть… Рыжую прядь вижу.
Оказывается, нормандец все слышал. Итак, оставалось верить либо своим глазам, либо молодым глазам трезвых и неглупых парней. Начиналось что-то нелепое, странное…
Начиналось? Перед глазами мелькнула залитая солнцем площадь, мраморные ступени архиепископского дворца и страшный избитый человек в цепях, которые держат ловчие.
Я осторожно коснулся плеча Ансельма, затем взял Пьера за руку.
– Смотрите, братья. Смотрите – и молчите.
Я подождал немного и отнял руки. Последовал удивленный вздох Пьера:
– Была рыжий, стала черный. Потом – снова рыжий!
– Да, – голос Ансельма звучал спокойно. – Подтверждаю, отец Гильом.
– Вы готовы поклясться в этом на суде?
– Да, отец, – твердо ответили оба. Я облегченно вздохнул. Нам троим поверят. А главное, я окончательно поверил себе.
– Значит, она… – шепнул Ансельм, но я покачал головой, и он умолк.
Д’Эконсбеф кивнул могильщикам, и на мертвое тело вновь легла белая ткань. Глухо стукнула крышка, ударил молоток, заколачивая гвозди. Я отошел назад и наконец нашел в себе силы прочитать отходную.
…Когда над могилой вырос неровный холм рыжеватой земли, люди стали медленно расходиться. Д’Эконсбеф задержался возле небольшой группы крестьян, среди которых я заметил Армана де Пуаньяка с сыном. Остальные, вероятно, были родственниками Жанны. Немного поговорив, сеньор небрежным жестом снял с пояса кошелек и передал Арману, после чего потрепал маленького Пелегрена по щеке и направился к нам.
– Глупые вилланы! – По его красивому лицу скользнула презрительная гримаса. – Представляете, им ее совсем не жалко! Кажется, они даже рады, что Жанны не стало. Меньше неприятностей.
Его тон вновь – уже в который раз – покоробил, но я чувствовал, что в чем-то этот неглупый сеньор прав. Похоже, погибшую не очень жалели.
– И вдобавок вбили себе в голову, что ее покарал Бог. Вот недоумки!
Мы с Ансельмом переглянулись – слова д’Эконсбефа прозвучали странно. Чернобородый не был возмущен – он радовался.
– Оказывается, уже весь Артигат болтает, что бедняжку погубил демон. Бродит, понимаете, по округе медведь-оборотень и душит красных девиц! Надо сказать отцу Жеаку – эти вилланы стали слишком суеверны.
Мы вновь переглянулись. Простосердечный Пьер открыл было рот, но Ансельм вовремя дернул его за рукав ризы.
– Ну, мне пора, – сеньор бросил быстрый взгляд в сторону свежей могилы. – Мой вам совет – не говорите, что вас прислал папский легат. Здешнее быдло просто не знает, кто это. Скажите, что вас прислал епископ – этого хватит. Кстати, я уже велел старосте помогать вам. Сказал, что иначе запрещу рубить лес в наших владениях.
Оставалось поблагодарить, но д’Эконсбеф лишь махнул перчаткой:
– Пустое, отцы! Как я понимаю, вы намерены посетить наш замок?
– Вероятно, – осторожно согласился я. – У нас могут возникнуть некоторые вопросы.
– Конечно! Мы – я и отец – будем очень рады… Брат Петр, вы, если я не ошибаюсь, из Нормандии?
– Д-да, – от неожиданности Пьер вздрогнул.
– Ну конечно! – по загорелому лицу сеньора скользнула улыбка, на этот раз самая доброжелательная. – Нормандский выговор ни с чем не спутаешь. К тому же такие молодцы могут вырасти только на земле викингов!
Пьер смутился, но я понял, что он весьма польщен.
– Отец Ансельм! Отец Гильом! – теперь его лицо стало серьезным. – Рад буду видеть вас у себя дома. Отец Гильом, мой отец воевал в Святой Земле, вам будет о чем с ним поговорить. До встречи!
Д’Эконсбеф махнул перчаткой слугам, ловко вскочил на коня, и через минуту топот копыт замер вдали.
– Петух! – с неожиданной злостью прокомментировал Ансельм.
– Он вежливый! – тут же возразил Пьер и, помолчав, добавил: – Не то что ты! Ты, наверное, в свой замок монахов дальше порога не пускать!
– А такие, как ты, на монахов спускают собак! – глаза итальянца зло блеснули. – Недаром говорится: «Какого рода мужик?» – «Ослиного!»
– Братья! – поспешил вмешаться я. – Побойтесь Бога! Вы же на кладбище!
Пьер и Ансельм обменялись красноречивыми взглядами, но больше не проронили ни слова.
Мы вышли за ворота, где нас уже поджидали староста и бородатый отец Жеак. Я жестом попросил их обождать и повернулся к своим подопечным:
– Брат Ансельм! Брат Петр! Надеюсь, ничего подобного от вас я больше не услышу. Вы – братья. Среди сыновей Сен-Дени нет ни сеньоров, ни вилланов. А вам должно быть стыдно, брат Ансельм! Брат Петр в монастыре уже больше десяти лет. А вы!..
Не люблю повышать голос, но иногда приходится. Кажется, итальянец понял. На смуглом лице обозначилось явное смущение.
– Брат Петр! Я…
Он поморщился и наконец выдавил:
– Извини! Мне, честное слово… стыдно.
– Да чего там! – Добряк-нормандец махнул ручищей. – Это я первый задираться начал!
– Ну, а если мы попадем в мой замок, брат Петр, то сначала направимся в винный подвал, а потом я подарю тебе дубину вдвое больше твоей и сделаю управляющим.
Пьер ухмыльнулся:
– Ага! А когда ты приходить ко мне в деревню, мы сначала выпить пшеничного вина, а затем зайдем к моей куме…
Я вовремя вставил «гм-м», и нормандец, смутившись, замолчал. Кажется, мир был восстановлен.
– А теперь, братья, – резюмировал я, – пора за дело. О том, что видели, – молчите. И да поможет нам Господь!
Я зажег несколько дрянных сальных свечей, позаимствованных у отца Жеака, и потер уставшие за день глаза. К сожалению, настой, обычно помогавший в таких случаях, остался в моей келье в Сен-Дени. Ансельм, свежий и бодрый, водил стилосом по восковой табличке, заканчивая черновик допроса. Поработали мы на совесть – за два дня удалось опросить практически всех, кто имел отношение к Жанне де Гарр и к странным событиям, которые происходили в Артигате. Таких набралось несколько десятков, начиная от Армана де Пуаньяка и стариков де Гарр и кончая соседями и просто любопытными. К счастью, мы не вели официальное расследование и могли не фиксировать каждое показание. Впрочем, записей все равно набралось несколько свитков и еще с полдюжины табличек, позаимствованных все у того же отца Жеака.
– Устал, – сообщил я, решив, что о деле покойной де Гарр я сегодня не скажу больше ни слова. – Интересно, где сейчас брат Петр?
Нормандца, плохо знакомого с латинской грамотой, я в первый же день отпустил бродить по Артигату, что он с великим прилежанием и выполнял.
– Днем видел его возле церкви, – отозвался Ансельм, откладывая табличку.
– Это хорошо…
– Он беседовал с одной духовной дочерью. Весьма милой.
– А это – нехорошо, – рассудил я. – Особенно нехорошо, брат Ансельм, что вы не смогли сохранить сие в тайне от меня.
– А меня учили, что доносить – первая обязанность монаха, – хмыкнул итальянец. – К тому же вид у брата Петра был самый благочестивый, и смотрел он не на ее румяные щечки, а на носки собственных башмаков, как и надлежит брату-бенедиктинцу.
Я еле удержался, чтобы не запустить в Ансельма свитком. Паршивец взял за правило глумиться – и добро бы еще только надо мной, смиренным братом.
– Я тоже устал, – итальянец принялся массировать кисть. – В этой лачуге даже днем темно. Как они живут в таких норах?
Дом, который выделил нам староста, вовсе не считался в Артигате норой, но у Ансельма было свое мнение на этот счет.
– А еще больше, отец Гильом, меня утомили эти вилланы. С тем же успехом мы могли расспрашивать их овец!
– Меньше гордыни, мессир белокрылый аист, – не выдержал я. – Они – такие же создания Божьи…
– Коих создал Творец на пятый день[26], – кивнул Ансельм.
