Джордж Стюарт - Земля без людей
– странно воспринимающийся текст, когда не осталось на земле ни кесаря, ни даже сборщика податей. «Всякому просящему у тебя, давай… И как хотите, чтобы с вами поступали люди… Возлюби ближнего, как себя самого» – все эти изречения предполагали существование действующего сообщества многих людей. Возможно, если бы остались в этом мире фарисеи и книжники, то могли бы они слепо продолжать следовать религиозным догмам, но в нынешнем мире вся гуманистическая направленность учения Иисуса, утратив истинный смысл, не представляла никакой ценности. Вернувшись к Ветхому Завету, он начал с Екклесиаста. Старина Проповедник Кохелет, как называли его в комментариях, кто бы он ни был в действительности, обладал забавной способностью рассматривать философские проблемы взаимоотношений человека и мироздания с натуралистической точки зрения. Порой казалось, он говорил о том, что уже пережил или переживает Иш собственной персоной. «И если упадет дерево на юг или на север, то оно там и останется, куда упадет». И Иш вспоминал о том дереве в Оклахоме, упавшем на Шестьдесят шестом шоссе и перегородившем путь. «Двоим лучше, нежели одному… Ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его». И Иш думал о том великом страхе, что испытал в одиночестве, и ясно представлял, что никто не протянет ему руки помощи, когда упадет он. Он читал, пропуская через себя каждую строку, восхищаясь столь ясным, естественным пониманием бытия. Там были даже такие строчки: «Если змей ужалит без заговаривания…» Он дочитал до конца последнюю главу, и взгляд его скользнул по строчкам внизу страницы. «Песни Песней Соломона». И прочел он: «Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина». И тогда отдернул Иш пальцы от книги, словно обжегся. Все эти длинные месяцы редко навещало его это чувство. И теперь снова, с еще большей силой понял он, что и для него не бесследно прошла катастрофа. И вспомнил старую сказку о зачарованном принце, который мог лишь сидеть и смотреть, как проходит жизнь, и не мог соединить себя с этой жизнью. Встреченные им мужчины вели себя по-другому. Даже те, кто пил и напивался до смерти, и то в каком-то смысле принимали участие в этой жизни. Он же, в желании своем наблюдать, отрицал жизнь. Так что же делает жизнь жизнью? Много людей задавали этот вопрос – даже Кохелет Проповедник искал ответа. И у каждого был свой ответ, кроме тех, кто признавал невозможность найти его. Вот сидит он, Ишервуд Уильямс, – странное создание, в котором переплелись в единое целое реальность и фантазии, действие и противодействие, а рядом раскинувшийся вширь пустынный город, и унылый дождь скрывает за серой пеленой длинную и такую же пустынную улицу, и начинают сгущаться сумерки, и тихо вокруг. И между существующими реальностями – им и всем, что окружает его, – есть странная связь, и если меняется одно, то и другое спешит тоже измениться. Словно длинное уравнение со многими переменными по обе стороны знака равенства, и только два великих неизвестных. Он был на одной стороне, и можно его назвать икс, а на другой стороне был игрек – все, что называется миром. И обе стороны уравнения всегда пытались достигнуть состояния равновесия и редко добивались желаемого. Наверное, истинное состояние равновесия приходит только со смертью. (Возможно, об этом думал своим острым, лишенным иллюзий умом Проповедник Кохелет, когда писал: «Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают».) Но это в смерти, а когда продолжается жизнь, две части одного уравнения пытаются сохранить равновесие. Если часть, в которой заключена неизвестная икс, меняется, и он – Иш – чувствует порыв желаний или страдает от нервного потрясения, или что-нибудь совсем мелкое, вроде обычной скуки, он совершает поступок, и поступок этот, почти невидимо изменяет другую часть уравнения, и снова наступает временное равновесие. Но если меняется внешний мир, если происходит катастрофа, стирающая с лица земли человеческий род, или просто прекращается дождь, тогда неизвестная икс, то есть Иш, тоже должна измениться, но для этого потребуется приложение больших усилий, и снова наступит временное равновесие. И кто скажет, какой из двух сторон на долгом временном пути пришлось произвести больше действий? И еще до того как пришло понимание, что он делает и зачем, Иш вскочил с кресла и только потом понял, что сделал это потому, что снова шевельнулось желание в его груди. Уравнение вышло из равновесия, и он вскочил, чтобы движением этим нетерпеливым привести его в исходное состояние, и одновременно он повлиял на окружающий мир, потому что вместе с ним вскочила Принцесса и бесцельно начала бродить по комнате. И еще показалось ему, что чаще и сильнее застучали капли дождя о переплеты оконного стекла. И он выглянул в окно, посмотреть, что происходит в окружающем его мире. И окружающий мир давлением своим заставил его что-то предпринять… И он отошел от окна и отправился готовить ужин.
По существу полное уничтожение человечества, в своем роде беспрецедентная мировая катастрофа, тем не менее не оказало даже малейшего влияния на земную орбиту и ее расположение относительно Солнца, ни на размеры и расположение океанов и континентов, ни на какие-либо другие факторы, обуславливающие погоду. Поэтому начало поры осеннего ненастья, которое приносят к побережью Калифорнии северные ветра с Алеутских островов, не относилось к разряду необычных явлений. Влага усмирила буйство лесных пожаров, а капли дождя очистили атмосферу от дыма и копоти. А потом стремительный ветер принес с северо-запада холодный, кристальной чистоты воздух. И тогда резко упала температура.
Скидывая пелену сна, он беспокойно заворочался в постели. Холодно. «Изменилась вторая половина, – подумал он и натянул на себя еще одно одеяло. Стало теплее. – О возлюбленная моя! Два сосца твои, как двойни…» – И он снова забылся глубоким, покойным сном. К утру в доме стало совсем холодно. Завтрак Иш готовил в свитере. Он было подумал затопить камин, но холодная погода пробудила в нем желание активных действий, и он решил, что сегодня большую часть дня проведет вне стен этого дома. После завтрака, с недопитой кружкой кофе он вышел на крыльцо. Как всегда после ненастья, воздух был чист, прозрачен, и даже уставший ветер лишь слегка прикасался к ветвям деревьев. Красные башни моста Золотые Ворота, отдаленные милями расстояния, теперь на фоне безоблачного голубого неба стали ближе – вытяни руку и достанешь. Он повернулся к северу взглянуть на вершину Тамальпаиса и вздрогнул от неожиданности. Между ним и горой, на этой стороне залива, в застывший покоем воздух поднимался тонкий столб дыма – тонкий, кудрявый столбик дыма, точно такой, что, проходя сквозь каминную трубу, должен подниматься от горящих в нем сухих маленьких поленьев. Наверное, думал Иш, этот дым поднимался сотни раз, но в туманном, наполненном дымом пожаров воздухе он не мог разглядеть этот дымок. Теперь он был как сигнал. Конечно, это мог быть знак огня, возникшего без всякого участия человека. Сколько раз уже стремился Иш вот к таким маленьким столбикам дыма и находил лишь тихое безмолвие. Но этот совсем другой, иначе дожди бы давно погасили рождающие его языки пламени. Но что бы это ни было, дымок всего лишь в двух милях, и первым желанием Иша было вскочить в кабину пикапа, завести мотор и ехать навстречу этому легкому, призывному знаку. В худшем случае он бесполезно потратит пару лишних минут, а что в его положении значат эти минуты, и сколько он уже их потратил? Но что-то неведомое удерживало его на месте. Все его усилия установить контакт с другим человеческим существом не были достойно вознаграждены. И еще ожило старое чувство застенчивости, то самое старое чувство, которое заставляло его покрываться потом от одной только мысли, что надо идти на танцы. И он начал медлить и колебаться, словно вернулись те старые времена, когда, вместо того чтобы идти на эти самые танцы, он убеждал себя, что у него много работы, и прятался, хоронил себя в книжных страницах. Неужели Крузо действительно хотел спасения от одиночества своего необитаемого острова, где он был господином и богом всего живущего? Вот вопрос, который часто задавали себе люди. Но если Крузо и был человеком, ищущим спасения, желающим вновь возобновить контакты с потерянным миром, это вовсе не значило, что он, Иш, сделал бы то же самое. Возможно, он бы боготворил свой остров и благодарил судьбу. Или он просто боится человеческого вмешательства? В подобии панического страха, словно искушаемый праведник, он крикнул Принцессу, быстро забрался в машину и поехал в прямо противоположном направлении. Большую часть дня он провел в беспокойных метаниях по склонам холмов. Было время, когда его интересовало, что дожди могут сделать с дорогами. Сейчас уже не существовало той четкой разграничительной черты, отделявшей дорогу от всего того, что не было дорогой. Сорванная дождем и сильным ветром, опавшая листва укрывала ее. И еще сухие ветви и маленькие сучья деревьев. То там то здесь пронесшиеся потоки воды оставили на ней размытый слой песка и мелкого камня. Один раз он услышал, или это ему показалось, что услышал, далекий, приглушенный расстоянием, лай собачьей своры. Но он не увидел собак и, когда светлый день начал сменяться сумерками, вернулся домой. И когда снова взглянул он на север, в сторону горы, то не увидел больше поднимающегося к небу столба дыма. И почувствовал облегчение, а вместе с облегчением более сильное чувство разочарования, потому что все время думал об этом знаке и желал его. И это есть жизнь. Когда благоприятная возможность оказывается рядом, никто не спешит протянуть руку и воспользоваться ею. Но стоит исчезнуть ей, как начинаешь вспоминать и думать, как о безвозвратно утраченном сокровище. Изменилась вторая часть уравнения, и он восстановил равновесие поспешным бегством. Конечно, он может увидеть дым утром следующего дня и, с равными шансами, может уже никогда не увидеть его. Возможно, это неизвестное человеческое существо просто проходило мимо, и теперь уже не пересекутся их пути. Но не закончился день, и, когда сгустились сумерки, вновь испытал он тревожное волнение возвращающейся возможности, потому что сейчас, в темноте вечера увидел он безошибочно слабый далекий свет. Теперь не колебался он. Теперь, не медля ни минуты, подозвал Принцессу и поехал вперед к мерцающему свету. Долгим оказался этот путь. Случайно увидел он свет лишь потому, что окна этого дома смотрели прямо на его крыльцо, и, наверное, никогда бы не увидел, если бы холодные осенние ветра не сорвали листву с обступивших его деревьев. Вот почему стоило только отъехать от дома, как более не видел он огня. Наверное, с полчаса ездил он по улицам, пока снова не увидел свет и не выехал на нужную улицу, и не определил на ней нужный дом. Шторы были опущены, но, пробиваясь сквозь них, слегка разгоняя мрак улицы, светил огонь. Яркий свет керосиновой лампы. Он остановил машину на противоположной стороне улицы и немного подождал. Ясно, что тот, кто был в доме, не слышал звука его мотора. На какое-то мгновение он снова заколебался и был готов завести мотор и скрыться незамеченным. Но что-то глубоко спрятанное внутри него противилось, и, пожалуй, против воли своей надавил он на ручку двери, слегка приоткрывая ее, словно готовясь выйти. И тут как молния метнулась по его коленям Принцесса и с громким лаем бросилась в направлении дома. Что-то учуяла собака. С вырвавшимся проклятием последовал Иш за ней. Подлая собака опять заведет его куда-нибудь. И тут он снова замешкался, потому что безоружным шел навстречу неизвестности. Но и идти к чужому дому, сжимая в руках винтовку, вряд ли могло быть хорошим началом. Не зная, как поступить, он вернулся к машине и ухватился за ручку своего старого молотка. Крепко сжимая его холодную рукоятку, пошел догонять собаку и увидел, как колыхнулась за шторой темная расплывчатая тень. Он шел по дорожке к дому, когда слегка, всего на несколько сантиметров, приоткрылась дверь и неожиданно ослепительно яркий свет фонаря ударил ему в лицо. Он ослеп, он ничего не видел. Он стоял и ждал, что скажет ему сейчас прячущийся в темноте тот, другой человек. И Принцесса, неожиданно замолчав, прижалась к его ногам. И с нарастающим беспокойством понимал Иш, и неуютно становилось от этой мысли, что тот, другой человек, одной рукой придерживая ослепительно яркий фонарь, в другой руке сжимает готовое выстрелить без предупреждения оружие. А он ничего не видит, он ослеплен. «Глупая затея» – так думал Иш; появление под покровом ночи в любые времена выглядело подозрительно и заставляло людей нервничать. По крайней мере, он был рад, что сегодня утром побрился, и одежда его казалась относительно опрятной. Пауза затягивалась. Иш молча стоял и ждал отрывистого, неминуемого и слегка нелепого вопроса: «Кто ты?» И наверное, не менее отрывистого и резкого приказа: «Руки вверх!» Наверное, лишь поэтому задохнулся он от изумления, когда женский голос произнес: «Какая замечательная собака!» И снова наступила тишина, но в ушах его еще звучали отголоски этой удивительной фразы, произнесенной низким, мягким голосом с каким-то едва различимым акцентом. И волна давно забытых теплых чувств захлестнула Иша. Луч света упал с его глаз и теперь освещал дорожку к дому, и первой, виляя от счастья хвостом, побежала по этой искрящейся светом дорожке его Принцесса. Дверь дома растворилась, и на фоне приглушенного света увидел Иш склонившуюся на колени, ласково треплющую собаку женщину. И тогда он тоже пошел вперед, чувствуя, как нелепой, ненужной, но так удобно устроившейся вещью в его руке свисает вниз рукоятка молотка. И вдруг Принцесса в неожиданном порыве собачьих чувств вырвалась из рук женщины и метнулась внутрь дома. Вскочила и женщина и, то ли вскрикнув, то ли рассмеявшись, бросилась за ней следом. «Боже, там, наверное, кошка», – подумал Иш и переступил порог… Но когда добрался до гостиной, то увидел, что Принцесса в своей обычной манере носится вокруг стола, обнюхивая стулья; а женщина, выпрямившись во весь рост, прикрывает собой керосиновую лампу, защищая ее от разбушевавшейся собаки. Среднего роста, брюнетка, не молоденькая девушка, а зрелая оформившаяся женщина. Она смотрела на выходки беспутной собаки и смеялась; и было в звуках этого смеха нечто, что заставляло думать о Парадизе. Она слегка повернулась, и увидел Иш, как ослепительно на смуглом лице сверкнула нитка белоснежных зубов. И тогда рухнули сковывающие душу его преграды, и он тоже расхохотался радостно и беззаботно. И когда отсмеялись они, заговорила женщина, и не вопрос, а уверенность услышал в словах ее Иш.
