Солдат и пес 2 (СИ) - Советский Всеволод

Один — Купцов, это тот, которого упокоил я. Он довольно быстро засел в системе вторсырья. Стал приемщиком утиля, вполне официальным: та должность, где можно мутить с деньгами, и даже в рамках закона. Но он где-то не удержался, погорел и попался в лапы ОБХСС. Впрочем, наказание было мягким: так называемая «химия», то есть обязательная отработка в народном хозяйстве с проживанием в режимном общежитии. Не лишение свободы, а ограничение. В позднем СССР такая форма осуждения за нетяжелые преступления практиковалась широко. Так вот, отбыл Купцов свою «химию», и здесь линии судеб его и Селянского соединились окончательно.

Тот после ухода из спорта почти сразу устроился работать экспедитором в Промкомбинат. Такие организации существовали почти во всех областях: они объединяли предприятия местной промышленности, снабжавшие население области мелкими расхожими товарами. Домашняя утварь, бытовая химия, садово-огородный инвентарь… Вот примерный набор продукции, очень ходовой, ежедневно нужной и потому имевшей устойчивый спрос. Хороший Промкомбинат давал хорошую прибыль, и опять же в его системе можно было осторожно мухлевать в законных пределах. Должность экспедитора — одно из самых хлебных мест, куда так просто не попадешь, нужна протекция. Развозить товар по городам и весям, иметь при себе пачки накладных и счет-фактур с печатями, немалые объемы наличных денег… При наличии какой-никакой головы на плечах можно включить режим безбедной жизни, если не борзеть. Селянский как-то попал и, судя по сумме данных, сумел встроиться в систему, жил довольно припеваючи. Женился, развелся, с тех пор не женился. Подтянул сюда же на работу старого приятеля Купцова, когда тот оттянул свою «химию». Разъезжали вместе, причем Селянский стал со временем старшим экспедитором. Купцов формально женат не был, но вот уже несколько лет сожительствовал с некоей особой…

— Особу тряхнули? — перебил я довольно бесцеремонно?

Полковник кивнул:

— Конечно. Наведались к ней, потолковали по душам. Клянется, божится, что ни про какой криминал слыхом не слыхивала, видом не видывала…

И далее он сказал, что по его мнению, сожительница слегка лукавит. Да, разумеется, он лично, Романов, не видел эту мадам, но подозревает по некоторым признакам, что дама она ушлая, хваткая. Стало быть, неглупая. Стало быть, могла смекнуть, что муженек вряд ли способен прилично обеспечить ее на экспедиторскую зарплату. А он обеспечивал более, чем прилично… Так что, скорее всего она догадывалась о сомнительном происхождении его доходов, но сознательно не вникала. Что же касается вовлечения сожителя в шпионаж, или как минимум в бандитизм, то здесь мадам вряд ли врала. Здесь уж и он ей наверняка ничего не говорил, что совершенно разумно.

Пока Романов все это излагал, я задумался вот над чем. Формально, с точки зрения закона, ни к Селянскому, ни к Купцову после его «химии», претензий не было. Но оба они явно были из тех, кого в советские времена осуждающе именовали выжигами, рвачами — то есть теми, кто всеми правдами и неправдами, без малейших моральных ограничений, гонится за выгодой. При одном условии: не попадаться. Иначе говоря, можно жульничать, мошенничать, присваивать чужое, внешне выглядя добропорядочным гражданином. По крайней мере, обычным… Ну и, кто бы спорил, именно из такого социального слоя и вербовать изменников! Самая благодатная среда. Но все-таки: одно дело химичить с барахлом, другое дело похищать человека и стрелять на поражение!.. Неужели настолько краток путь от мошенника до убийцы⁈

Так я и сказал вслух. Романов усмехнулся:

— Ну, в психологических тонкостях разбираться не буду, но думаю, что эти… граждане морально давно были на все готовы.

— Да уж, — вставил свои пять копеек и Богомилов, — этот резидент, он того… знаток человеческих душ. Подобрал контингент безошибочно! И здешних ухитрялся находить. Синяков, Румянцев… Надо же было к ним ключики подобрать!

— Да, — согласился полковник, — дело знает. Слушай, Петрович! А про эту самую… Горшенину ты что можешь сказать?

— Про Маринку-то?

— Ну да. Ты же тут каждого знаешь, сам еще тот знаток душ! Каждый житель, поди, у тебя под микроскопом!

Командир наш сознательно плеснул бальзама на самолюбие старого сексота. И попал в точку. Петр Петрович постарался быть невозмутимым, но я-то видел, как расцвело его моральное нутро.

— Гм-м!.. Что сказать? Она такая с норовом. С характером. Считает себя самой умной… Нет! Неудачно сказал. Не то, что самой умной…

Тут Петр Петрович сам состроил такой умняк на физии, что хоть шляпу перед ним снимай.

— М-м… Она как бы считает, что она выше среды, в которой живет. Ну, понятно: папаша такой культурный, она такая вся из себя, и вынуждена жить в этаком захолустье… Ну, язык у нее подвешен хорошо, это верно. Запорошить мозги умеет. В исполкоме ее не любят, но терпят… Вернее, в отделе недолюбливает, а председатель за нее двумя руками…

Он пояснил, что благодаря хорошо подвешенному языку и вообще коммуникабельности Горшенина действительно умеет организовать концерты и культмассовые мероприятия. Собственно, она одна это и делает и приносит в кассу района денег больше, чем весь остальной отдел культуры, даже больше, чем кинопрокатчики, у которых хлопот и затрат намного меньше: знай вози по клубам кинофильмы. Но с этой простой задачей они почему-то справляются с грехом пополам, а вот Марина со своей куда более сложной — куда эффективнее. Умея грамотно добывать информацию, Петр Петрович выяснил даже то, что председатель райисполкома поддерживает Марину не столько из-за ее успешной работы, сколько из-за прежних приятельских отношений с ее покойным отцом. Даже не очень понятно, с чего вдруг такая взаимная приязнь у чиновников сложилась, когда нынешний председатель тогда был рядовым сотрудником… То есть, не совсем рядовым, а начальником сельхозотдела, откуда потом и пошел на повышение. Тем не менее, даже без этого у председателя есть все основания Горшенину хвалить, и ее достижениями колоть глаза культотделу. Так что в отделе идет легкая подковерная грызня пока без особых последствий.

Выслушав Петра Петровича, я вмиг смекнул, как можно эти данные применить к практике. Но Романов был не дурнее меня: он тоже мигом сообразил, что к чему.

— Ага… — протянул он. — Значит, на эту педаль тоже можно поднажать!

Иными словами, если подать Марине сотрудничество с нами, с Комитетом, как моральную поддержку, то от нее можно добиться большего эффекта. В общем, разумно, и я увидел, что и Романову и Богомилову эта мысль понравилась. Лейтенант даже слегка заерзал на стуле, предчувствуя, видимо, какие-то психологические маневры в разговоре с Горшениной…

— Ладно, — произнес полковник подытоживающим тоном. — Суть ясна, засиживаться дальше нечего. Расходимся огородами, — он улыбнулся. — Сергеев, ты давай первым, а потом и мы по одному.

Так закончилось это совещание.

Назавтра и на меня и на весь взвод обрушилась куча всяких дел, главным среди которых стал ремонт вольеров — поздновато, пожалуй, надо было бы этим заняться раньше, а не на рубеже сентября-октября, но уж как вышло, так вышло. Провозились с этим почти весь световой день, и я совершенно не знал ничего о реализации вчерашних наших наметок. Но и не спешил, не нервничал, понимая, что без информации меня не оставят. И вот после ужина я увидел Богомилова.

— Сергеев! — сказал он приказным тоном. — Зайди ко мне минут через десять-пятнадцать.

— Есть!

— Чего это он? — спросил случившийся рядом Рамиль Рахматуллин.

— Да уточнить что-нибудь в документах, — сказал я. — Он там всякую запятую перепроверяет.

— Ты смотри-ка, — сказал Рамиль, — у меня что-то не помню, чтобы перепроверял!

— Ну у тебя, значит, все в порядке. А у меня еще в военкомате что-то напортачили, до сих пор разбираются.

Это объяснение моего коллегу совершенно удовлетворило, а я вскоре отправился в операционно-мобилизационный отдел.

Богомилов встретил меня многозначительной улыбкой: