Евгений Токтаев - Река Вечности (СИ)
5
Горе тебе, Град-на-острове!
Цор, Тисури, Тир[63]
Ночью выпал снег. Оскорблённое небо, спеша как можно скорее спрятать следы чудовищного танца смерти, скрылось за серыми тучами, дохнуло метелью. Пусть ровный белый ковёр укроет безжизненную солончаковую степь Гадамарги[64], где не растёт даже ковыль, спрячет боль и страдания тысяч душ, безжалостно вырванных из жизни жестокосердным Танатом, сотрёт из памяти вечности безумие, охватившее смертных, что в гордыне своей присвоили себе право распоряжаться судьбами.
Не думать, не видеть, не знать. Было? Не было? Снег сотрёт все следы...
Рассвет не принёс облегчения, забытья. Будто мало смерти пыльной равнине, где ни зверь не живёт, ни птица не гнездится. Ещё вчера плоская, будто гладко оструганная доска, ныне она бугрилась складками гигантского белоснежного плаща. Трупы людей, лошадей. Десятки, сотни, тысячи... Их никто не убирал. Пережившим безумие -- не до того.
Злой ветер, леденящий кровь в жилах, рвал с плеч плащ, бросая в пылающее лицо обжигающие холодом снежные заряды. Длинные чёрные полы плаща трепетали и хлопали, словно крылья огромной птицы, заглушая все прочие звуки.
"А вот и вороны..."
Откуда они здесь?
Чёрное на белом. Белое на чёрном. Белая земля, белые, сведённые мукой, окоченевшие лица покойников. От этой бесконечной белизны болели глаза.
Душа стремилась вырваться из чёрно-белой темницы. Хриплое карканье разрывало зыбкую ткань реальности. Та трещала по швам, обнажая яркое многоцветье красок, заполняющих сознание, подобно морским водам, проникшим внутрь проломленного тараном корпуса корабля. И в этом бешеном калейдоскопе призрачных образов отчётливо проступали черты женского лица.
"Чего ты хочешь?"
Её губы неподвижны. Голос, мелодичный, бесконечно приятный, кажется, лился отовсюду.
Эвмен прикрыл лицо ладонью, укрываясь от ветра. Обернулся. В глазах на миг потемнело. Завывания снежной бури в одночасье сменились многоголосьем ревущей битвы. Лошадиный храп, треск ломающихся копий, крики.
"Чего ты хочешь?"
Чего я хочу? Исполнения всех своих замыслов, мечтаний, того же, чего хотят все. Победы в битве? Да, я хочу победы. Но за все надо платить. Что если цена в итоге будет страшнее самой ужасной участи, что выпадали на долю побеждённых полководцев? Отвергнуть помощь, отдаться на волю судьбе?
"А знаешь ли ты свою судьбу?"
Да. Теперь он видел ясно.
"Я среди зверей".
Строй войска. Пёстрая масса людей, тысячи лиц, растерянных, даже испуганных. И немногие из них искажены злобой и ненавистью.
"Подлейшие из македонян! Вы выдаёте, как пленника, своего полководца. Разве не отвратительно, что из-за отнятого у вас обоза вы признаёте себя побеждёнными, как будто победа заключается не в превосходстве оружия, а в захвате имущества, и как выкуп за свои пожитки вы посылаете врагу своего полководца. Меня, непобеждённого и победителя, ведут в плен и губят мои же соратники!"
Они предали его. Старейшие воины великого Александра, "Серебряные щиты", прошедшие множество битв, ни разу не побеждённые, как и сейчас, когда они разметали фалангу Антигона, были наголову разгромлены собственной жадностью. Униженно, как шакалы на брюхе, они приползли к побеждённому врагу с просьбой вернуть обоз с их жёнами, наложницами и награбленным добром, который посчастливилось захватить воинам Антигона в самом конце сражения. Взамен Тевтам предложил выдать Одноглазому своего полководца.
Эвмен слишком устал. Он знал, что его ждёт, ибо был предупреждён "доброжелателем". Наверное, его следовало бы считать другом? Со стороны могло показаться, что так оно и есть. Самообман... "Друг" всего лишь опасался, что полководец сложит голову, не успев вернуть денег, выданных в долг...
Он так и не стал для них своим. Воистину, зависть и жадность Тевтама беспредельны. Долгие годы плечом к плечу, десятки битв. Все это оказалось лишь пустым звуком. Золото -- вот истинный движитель всей этой массы людей. Золото, золото, тысячу раз золото, а ещё красивые тряпки и женщины. Для этого был совершен поход на край света с Александром? В Персиде они сожгли все. Сотни телег с награбленным добром превратились в единый костёр. Даже не по слову его. По одному осуждающему взгляду. Пошли они дальше и покорили Бактрию, Индию. За кардийцем они не идут. Кто он такой? За долгие годы никто из них, друзей покойного царя, так и не удосужился разглядеть за неизменной чернильницей, вощёной табличкой со стилом и грудой папирусов, равного себе. Разглядел Александр. Как все эти селевки и леоннаты бесились, когда царь назначил кардийца начальником конницы. Писаря сделал полководцем. Как многого они не знали, не желали знать... И вот теперь, когда семь лет уже нет Александра, они идут не за кардийцем. Они идут за золотом. Только оно -- их цель.
А что есть его цель? Восстановить царство для наследника Великого царя? Семь лет погони за призраком, за несбыточной мечтой. Как видно, верность теперь не в цене...
Перед глазами мрачное мужское лицо. Ономарх, друг и соратник Антигона. Монофтальм так и не появился в шатре Эвмена, не пришёл для разговора. Побеждённый не знал, как поступить с победителем, отданным в его руки собственными воинами.
"Вини во всём только себя. Должно быть, ты был плохим командиром, раз тебя все бросили. Или ты смеешь обвинять Антигона в подлости?"
"Нет, его я ни в чём не обвиняю. Ему никогда не пришла бы в голову мысль, подобная той, что боги вложили в отравленный жадностью разум Тевтама. Полагаю, вашему полководцу сейчас очень нелегко. Не хотел бы я оказаться на его месте, хотя, признаться, мне совсем не безразлично, что он решит. И несколько угнетает ожидание своей участи. Ты не знаешь, Ономарх, почему он не торопится казнить меня?"
"Я вижу, ты храбрый человек, Эвмен, но скажу тебе, что отважно встречать смерть следовало в битве. Немного достоинства умереть пленником".
"Клянусь Зевсом, в битвах-то я и был отважен".
"Так почему бы не дождаться спокойно того срока, какой будет тебе назначен? Будь моя, будь наша воля, мы бы давно уже побили тебя камнями!"
"Сдаётся мне, ты сражался в рядах фаланги? Задали вам жару мои доблестные аргираспиды[65]!"
"А ты знаешь, кто сейчас громче всех возмущается, что Антигон до сих пор не казнил тебя?"
"Тевтам сотоварищи? Я не удивлён".
Три дня томительного ожидания и вот, похоже, Одноглазый принял решение.
"Мой старый... друг... похоже, решил уморить меня голодом? Я буду тебе очень благодарен, Ономарх, если ты передашь Антигону мою просьбу. Я хочу умереть, как воин".
Эвмен вновь оглянулся на смертное поле. Он хотел увидеть солнце, но оно скрыто за тучами. Здесь только снег и ветер. Пусть так. Последний глоток ветра...
Женщина с белым пером в чёрных волосах, облачённая в летящее одеяние, сливающееся с метелью, выступила из белой мглы, взяла его за руку.
"Чего ты хочешь?"
"Я хочу, чтобы все это закончилось. Я хочу покоя..."
Эвмен открыл глаза. Утро. Восходит солнце, за окном весело щебечут птицы. Беспечным пернатым нет дела до того, что мир вокруг них изменился до неузнаваемости.
Второе утро после... события. Иначе и назвать не получается. Катастрофа? Катаклизм? Так вроде никто не умер, не утонул[66]. Ну, нельзя, конечно, утверждать, что так уж и "никто". Но в сущности, ничего смертельного для войска. Бывало и хуже. Однако никакая вылазка варваров, сколь успешна она не была бы, никакое подкрепление, войско из Газы или флот из Нового Города[67], не выбили бы землю из-под ног македонян. А тут именно оно самое и случилось.
Второй день Эвмен пытался осмыслить произошедшее, но оно совершенно не укладывалось в голове. Холодный разум кардийца не поддался панике, чего нельзя сказать об остальных, тех, кто уже успел заметить удивительные перемены в окружающей реальности. Да и реальности ли? Как-то это все на сон похоже. Вот только никак проснуться не получается.
И царь, как назло, в отъезде. Не позавидуешь сейчас Пармениону с Гефестионом. Слишком многие из македонян и союзников видели, что случилось с Тиром. Хорошо было гомеровым героям. Боги им морочили головы, водили за нос под стенами Трои, играя в, им одним ведомые, игры, а те и не удивлялись. Укроет туманом Афродита своего любимца Париса от гнева ахейцев -- это нормально, в порядке вещей. А сейчас кто помнит, чтобы боги столь явно и в таком невероятном могуществе спускались в мир?
Ропщут македоняне, недоумённо оглядываясь по сторонам. А если сорок тысяч воинов ударятся в панику -- со страху в одночасье горы свернут, но и себя погубят. А ведь здесь не только воины. Ещё пятнадцать тысяч рабов, мастеровых, торговцев, сопровождающих армию, даже женщин -- и всем требуется как можно скорее дать понятное объяснение происходящего. Успокоить.
