Владилен Машковцев - Время красного дракона
Но поездки сексота по деревням и казачьим станицам имели и другую цель. Шмель умело выявлял мужиков и баб, которые были недовольны колхозами и советской властью. На площади станицы Анненской, когда собралась толпа, Шмель развел огонь под бочкой и обратился к народу с речью:
— Дорогие товарищи! Не победив кровососущих паразитов, мы не одолеем мировую буржуазию, не перегоним Америку. На данный политический момент главными врагами социализма являются троцкисты и вши. Но социализм овладел умами миллионов людей, и он непобедим!
При этих словах Шмель заметил в толпе седые усы старика Меркульева. Вот где он скрывается! Живет в Анненске, наслаждается ароматом соснового бора, а мы его ищем по всей стране. Надо вести себя осторожнее, дабы не спугнуть контру. И кто знает, сколько у него спрятано еще пулеметов, маузеров? Одно дело, когда тебя побьют и сбросят в яму с калом. Другое — когда подойдут и выстрелят в упор. Лучше уж уйти...
— Где у вас туалет? — спросил Шмель у стоящей рядом бабы, притворно хватаясь за живот.
— Какой тавулет? Клуб што ли? — не поняла баба.
— Не клуб, а сортир, уборная. Живот у меня что-то заболел, понимаешь? Понос!
— Как не понимать? Меня самуе понош намедни прошиб с лебеды.
— Ты, глупая баба, не рассказывай мне про свой понос, а скажи, где сортир?
— Сратир вота, рядом, супротив сельсовета.
В селах и даже районных городках туалеты в те времена не строили, обходились без них — зарослями конопли, прикрытием плетней. Но Анненская станица была, стала при советской власти и железнодорожной станцией. В ознаменование 15-летия революции здесь поставили общественную уборную. Шмель заметил, что старик Меркульев проталкивается через толпу к вошебойке. Вот сейчас он пробьется, подойдет и выстрелит в упор. За пазухой у него что-то спрятано, оттопыривается. Конечно же, это маузер! Никакого сомнения быть не могло. Надвигалась неминуемая гибель. Какая глупая смерть! А в толпе не было представителей сельсовета, не было милиционера. Куда же бежать? Лучше всего в туалет!
— Ой, живот болит! — пролепетал еще раз сексот и засеменил к дощатой, горбылястой уборной, где на одной двери было выведено суриком «К», а на другой «Б». Шмель как человек культурный остановился в растерянности. «К» означало — «казакам», буква «Б» — бабам. Но городской человек не мог расшифровать это «КБ». Вариантов было слишком уж много: коммунистам — беспартийным, крестьянам — барышням, командированным — безбожникам, конструкторское бюро...
— Дикари! — ругнулся Шмель, заскочив за дверь с буквой «К», ибо возле нее было больше окурков.
Он закрыл дверь хилым проволочным крючком, выглянул через щель в горбылях на станичную площадь. Грозный старик Меркульев вышел из толпы и зашагал по-медвежьи к сортиру. Уйти от преследователя не было никакой возможности. Сейчас он сорвет проволочный крючок, откроет дверь уборной и начнет стрелять. Потом сбросит глумливо окровавленный труп в отхожую яму. Какой ужас! Неужели это судьба? Как же спастись? А если самому спрыгнуть в эту яму с калом и дождевыми стоками? А выбраться через женское отделение с буквой «Б»? Пока убийца разберется, можно ведь и убежать.
Обреченный протиснулся ногами вниз через «очко», обмакнулся по пояс в зловонное месиво, повис на руках. Железный проволочный крючок отлетел с петли в резком рывке. Дверь сортира открылась. Террорист вошел, чтобы прикончить здесь свою жертву. Шмель разжал пальцы, скользнул вниз, но яма, к счастью, оказалась мелкой, по горло.
— Слава богу! — подумал преследуемый, торопливо двигаясь к женской половине.
Он подпрыгнул, ухватился за склизкие доски, но увидел перед собой голый, дряблый зад старухи. Проклятая старуха окатила Шмеля напористой струей поноса, залепила ему глаза, да еще и завопила блажно, выскочив из уборной. В этом происшествии никто не мог понять ничего. Старик Меркульев был подслеповат, Шмеля он не узнал, убивать его вовсе не собирался. В уборную Меркульев зашел по малой нужде. Сердобольные люди отвели выскочившего из сортира горожанина к пруду. Ну, приключилась беда, упал человек в яму с говном. С кем не бывает неприятностей?
Шмель уехал в Магнитку с первым товарняком, бросив свою вошебойку в Анненске. Сержант Матафонов не пропустил сексота к начальству:
— Ты што? Тебе, кажись, ндравится мырять в дерьму. Подь сначала в баню, одень нову одежу, надеколонься.
Мордехай бушевал:
— Но мы упустим врага народа! Надо срочно окружить станцию Анненскую. Я там обнаружил Меркульева.
— Ну и хорошо, приходь завтра, расскажешь...
Придорогин никак не мог поверить в то, о чем ему доложили. Шмеля он допросил лично, открыв окно, вытащив пистолет...
— Поведай снова, подробно.
— Я приехал в Анненск демонстрировать передвижную вошебойку.
— Про вошебойку не надо, — погладил ствол револьвера Придорогин.
— В толпе я увидел Меркульева с маузером за пазухой.
— Почему полагаешь, что с маузером?
— Там оттопыривалось, товарищ начальник.
— Валяй дальше.
— Меркульев пошел на меня через народ, убивать. Я спрятался в уборной, закрылся на крючок. Он сорвал дверь с крючка, ударил меня чем-то по голове, сбросил в жижу экскрементов.
— Значит, он узнал тебя?
— Не могу ответить.
— Если узнал, если правда то, что ты говоришь, то его, Меркульева, в Анненске уже нет.
Придорогин выпроводил Шмеля, пригласил Бурдина и Степанова:
— Кажется мне, что наш сексот подкидывает дезу, врет. Голова у него цела, никто его не бил. Если бы Меркульев задумал его уничтожить, он бы его прибил или прирезал.
— Что же произошло? — спросил Степанов.
— Возможно, ничего не происходило. Шмель с перепугу забежал в сортир. А туда же понадобилось и Меркульеву. Наш сексот от страху нырнул в отхожую яму. Срочно выезжайте в Анненск. Меркульев приметен, там легко будет выяснить — у кого он квартировал.
Степанов привез Меркульева на следующий день к вечеру, закованного в наручники. Оказывается, беглец и не прятался особо, жил на Курочкином кордоне. Посыл о его розыске в Анненск не поступал. В списках — тысячи фамилий. Как же в них не запутаться? Сразу после побега дед Меркульев жил в Чесме, у своего дружка, старого казака Андрея Щелокова. Затем устрашился розыска, уехал далеко, в станицу Зверинку, где приютился у Кузьмы. Но тянуло его — поближе к дому, перебрался в Шумиху, к Яковлевым. А к лету совсем затосковал Меркульев, приехал в Анненск, здесь дом родной совсем рядом, на поезде три-четыре часа. Фроська стала его навещать. Но не говорил об этом на допросах старик Меркульев.
Придорогин, Пушков и Степанов пытали деда втроем:
— Где взял пулемет, хрыч?
— Пулемет завсегда был моим, с гражданской войны.
— Почему не сдал вовремя, по закону?
— Так ить жалко было. Оставил на всякий случай.
— А маузер?
— Маузер мне подарил лично товарищ Блюхер.
— А шашка?
— Шашка аще с Брусиловского прорыва, памятная.
— Что было еще в гробу?
— Ящики с патронами, винт, горшок со червонцами царскими и монетами ненашенскими, басурманскими.
Придорогин вскочил, схватил Меркульева за грудки:
— Врешь, не было в гробу горшка!
— Был горшок, глиняный. Старуха моя золотишко утаивала.
— А где твоя старуха? Где труп ееный? — сунул ствол револьвера Придорогин к седым усам Меркульева.
— Убери свою дуру, не пужай, беседуй уважительно. А то замолчу. Мы не из пужливых.
— Говори, где труп старухи?
— Нету трупы.
— Утопил или сжег!
— Старуха моя ведьмовала. Потому извиняйте. Ничаво не можно ответствовать. Она приспособлена и вороной улететь, и черной кошкой обернуться. Я к тому не причастен. Мабуть умерла моя старуха. А мабуть упорхнула на свой шабаш.
— Ты нам лапшу на уши не вешай, хрыч.
— Я истину вещаю.
— Кто с тобой в одной шайке состоит, в одной организации?
— Шайки нету, я один, сам по себе.
— У тебя дома, в гостях, бывали Завенягин и Ломинадзе?
— Хороших человеков мы привечаем.
— Ломинадзе был врагом народа, он ведь застрелился, чтобы уйти от суда, от возмездия.
— Не ведаю, бог ему судья.
— Ломинадзе высказывался против советской власти, против товарища Сталина?
— Против советской власти в молчании был.
— А против Сталина?
— Кой-што проглядывало.
— Конкретно что?
— Кункретно у меня в хате висел патрет Виссарионыча...
— Что Ломинадзе сказал о портрете?
— Ничаво не сказамши, плюнумши. Но был выпимши.
— Он плюнул в лицо, в портрет товарища Сталина?
— Ну и чо? Патрет был в рамке, под стяклом.
— Завенягин видел, как Ломинадзе плевал на товарища Сталина?
— Видемши.
— Он смотрел с одобрением?
— Завенягин дураком назвамши.
— Завенягин назвал товарища Сталина дураком?
— Завенягин дураком назвамши Ломинадзю.
Придорогин прервал допрос, отправил старика Меркульева к Бурдину и Степанову. У них арестованные признавались во всем. Лейтенант Бурдин не занимался примитивным мордобоем и костоломством. Он раздевал арестованных догола и подвешивал их за ноги к подвальной балке, вниз головой. А руки за спиной — в наручниках. Более беззащитного положения не придумать. Несколько ударов палкой или метровой утолщенной линейкой в междуножье — и субъект начинал сипеть, подписывал любой протокол.
