Лауро Мартинес - Лоредана
Если бы с целью уничтожения верхней и нижней частей города и соединения их в один нам пришлось бы захватить несколько аристократов и держать их в заточении, пока реконструкция не будет завершена, погубило бы это мою душу? А если бы, в худшем случае, тем из них, кто решился бы на вооруженное сопротивление, пришлось умереть, разве не столкнулся бы я с еще большей опасностью? Конечно да – даже если рассматривать их смерти как неизбежные жертвы в столкновении добра и зла. Вот оно опять, это столкновение. Посему вы имеете полное право спросить, а кто, собственно, я такой, я – монах и священник, чтобы решать, что есть добро в мирских делах. Я отвечу, что пути добра и зла не разделяются на два разных порядка существования, духовный и преходящий. Такое разграничение – софистика. Кесарю – кесарево? Но разве кесарю позволено калечить род человеческий, при условии, что он не вмешивается в дела церковные? Странная вольность. Предводители венецианской знати прекрасно знают, что для них добро: отбирать солнце у нижнего города и самим нежиться в его лучах. Как могу я сомневаться, что их понимание – зло?
Я молюсь, чтобы эти вопросы нашли свое разрешение к тому моменту, когда я дойду до окончания моего повествования.
26. [Фальер. Тайная хроника:]
Скандал, вызванный дефектом влагалища у Квирины, бросил тень и на ее младшую сестру, четырнадцатилетнюю Лоредану – необыкновенную красавицу, которая, как болтали в те дни, была прекраснейшим созданием в Италии; я и сам могу подтвердить, что, завидев, как грациозно она идет по улице в дымке шелков и лент, любой мужчина невольно замедлял шаг. Казалось, она излучала чистоту. У нее были глубокие серые глаза, копна каштановых волос, сияющая кожа, чарующая улыбка, безупречные руки с длинными пальцами, прекрасно сложенное тело, прямая и легкая поступь и губы, свежие, словно утренняя роса. И все же ее отцу, сиру Антонио, потребовалось четыре года и королевское приданое, чтобы устроить ее брак. Причиной тому, как говорили некоторые, был скандал с Квиринои; однако многие утверждали, и еще большее количество людей этому верило, что отец тянул с устройством брака Лореданы, потому что так любил и баловал свою дочь, что не мог смириться с необходимостью отдать ее другому. Поразительно, что он отказывался жениться вторично, несмотря на то, что у него не было сыновей – ни законных, ни побочных, которые могли бы унаследовать его имя и состояние, и это в свою очередь вызвало толки о его противоестественной привязанности к Лоредане. Однако, чтобы быть правдивым, я должен прибавить, что он содержал привлекательную любовницу в нижнем городе и, казалось, был в нее сильно влюблен. Таким образом, дочь и подруга, великие радости его жизни, – не считая интриг во Дворце – удерживали его от повторной женитьбы и рождения законных наследников.
Что было у него на уме? Какой толк в богатых владениях, если их нельзя передать сыновьям, порождению чресл своих?
27. [Лоредана. Исповедь:]
Я подошла к той части, которой более всего боюсь, к капитану, и я не буду рассказывать много, признаюсь, это слишком постыдно. Вы должны подумать: «Сначала она стыдится своих историй, потом рассказывает их, но все они – лишь грех и мерзость». Да, и опять да, но, рассказывая все эти вещи, записывая их, я их изменяю, вернее, изменяюсь сама. Если я один раз сейчас расскажу все это, я очищусь, ибо эта гадость все еще тянет меня вниз, и хотя вы думаете, что я возбуждаю себя, описывая, как все было, я отвечу, что я вынуждена. Вынуждена выпустить наружу все скрытые чувства и оставить их позади, не только позорные поступки, но и слова, и весь грех, который идет рука об руку со словом, ибо слова и грех тесно связаны во мне, когда я рассказываю, что случилось. Я не знаю другого способа избавиться от греха.
Что ж, теперь о капитане, самом страшном человеке, которого я когда-либо знала. Марко так никогда и не простил нас с Агостино, ему хотелось думать, что я низкая изменница и шлюха, он хотел наказать меня за это, и поэтому, я думаю, он связался с капитаном, и эти двое чего-то поджидали и на что-то рассчитывали. Я не знала, что они замышляли, но они еще не были любовниками, я уверена, потому что Марко не отдался бы другому, не вовлекая в это меня, свою жену. В любом случае я ждала, шло третье лето нашего брака, но я забыла сказать, что в тот год капитан часто отлучался в море, он уходил и возвращался, мы редко видели его. Затем летом и осенью он стал чаще посещать наш дом, я имею в виду наш дом в Асоло, где мы проводили лето. Что ж, день наконец настал, они осуществили свои планы. Теперь я исповедуюсь в своих последних смертных грехах, событиях двух дней, и я пронумерую их (1) и (2), так же, как я вношу записи в свои расходные книги, куда попадает только существенное, но даже так я не смогу рассказать о них правильно, потому что слишком стыжусь подробностей. Понимаете, я хочу рассказать вам все, но потом пугаюсь и отступаю, затем же говорю слишком много и бесстыдно, поэтому мне придется блуждать вместо того, чтобы идти прямо.
(1) Однажды рано утром Марко велел мне приготовиться к поездке и хорошо укутаться, особенно прикрыть лицо, чтобы меня не узнали, он сказал, что мы посетим постоялый двор в часе езды от дома и проведем там ночь и мне не надо седлать лошадь, я поеду за капитаном на его лошади, чтобы не вызывать лишних неудобств, ведь постоялый двор был собственностью капитана. Я заперлась в комнате и сказала, что не поеду, что не хочу больше принимать участие в его злодеяниях. Затем последовала оскорбительная ссора, я кричала на него из-за двери, а он грозил, что сломает ее, а я назвала его содомитом. Он только засмеялся и сказал, что оголит мои ягодицы перед капитаном, если я не выйду, и что велит слугам связать меня и перекинуть через седло и заставит меня поехать, ведь он знает, что я лживая изменница. Я знала, что он это сделает, он уже разъярился, поэтому мне пришлось сдаться, или бы он сломал дверь.
Потом – только представьте это – он заставил меня надеть свои бриджи для верховой езды под юбку, и когда я села в седло за капитаном, я дрожала от страха, и задрожала еще сильнее, когда мы тронулись и мне пришлось крепче ухватиться за него. Весь наш путь был лед и пламя, пока мы ехали галопом по полям, а я разрывалась между страхом и грешным удовольствием, зарождавшимся у меня внутри. Помните, я обнимала капитана за талию, а у него было красивое крепкое тело, хотя он и пугал меня, и это тоже было частью греха. Поездка возбудила меня, и когда мы приехали на место, на бриджах Марко было мокрое пятно посередине. Когда мы поднялись в наши комнаты и я получила время, чтобы умыться и переодеться, они вошли ко мне в комнату, вошли, мило беседуя, и вы не поверите, но капитан взял бриджи с кровати и, пробежав пальцами по ластовице, со смехом показал Марко влажное пятно. Я лишилась дара речи, лицо мое пылало, я отвернулась от них и хотела убежать, но капитан сказал: «О Небеса, какое прекрасное начало, очень неплохо, мадонна Лоредана!» Они оба хохотали как безумные, и тогда я поняла их игру, они собирались напасть на меня прямо здесь и сейчас, и я сказала себе, что не позволю им сделать это без моей помощи, я присоединюсь к ним и буду делать все их штучки так же хорошо, как и они, я станцую с ними и постараюсь вызнать их тайные намерения, и. я также подумала: «Прекрасно, Марко, я заставлю тебя заплатить сполна за твое веселье, причем к своей выгоде!»
Я вошла на постоялый двор, закрытая вуалью, и все, кто видел нас, должно быть, подумали что я куртизанка или что-то в этом роде. В моей комнате зажгли свечи и накрыли ужин, они болтали о своих лошадях и дальних плаваниях и поездке сюда, но я не произнесла ни слова, я решила, что быть немой, как животное, – лучший способ держаться от них на расстоянии, наблюдать за ними и понимать, что делать. Капитан был крупным мужчиной, как Агостино, с массивным носом, седеющими усами, неровными зубами, тяжелым взглядом карих глаз, он носил сапоги до колена, много говорил, был умен и держался с большим достоинством, как сир Антонио, мой отец. Когда мы перешли к фруктам в конце ужина, капитан поднялся и запер дверь, а затем произнес небольшую речь и сказал следующее: «Госпожа Лоредана, сегодня ночью вы получите урок послушания, мой дорогой Марко постоянно на вас жалуется, он говорит, что его жена горда, упряма и строптива и всегда хочет сделать все по-своему. Неужели это правда? При всем уважении призываю вас вспомнить, что вы женщина и всего десять месяцев прошло с тех пор, как вам исполнилось двадцать. Может, вы забыли, что сир Марко – ваш законный господин и повелитель, не так ли? Да, это так. Что ж, а теперь подойдите сюда как послушная молодая женщина и преклоните колени перед столом, да, вы должны встать на колени прямо здесь, между мной и Марко, и не смотрите на него, не надо на него смотреть, в этом уроке я ваш господин и повелитель». Сердце мое бешено колотилось, но на устах была печать, и я сделала то, что он приказал: опустилась перед ними на колени, а затем он заставил меня, встав на четвереньки, спрятать голову и плечи под скатертью, так что на виду осталась только нижняя часть. Так я стояла и думала только о том, как перенести, подавить стыд, я стиснула зубы и схватилась за ножку стула или что-то в этом роде, а мой супруг сидел и смотрел. Чудовище, пусть подавится этим позором, это его позор, а не мой, женщина – всего лишь образ и подобие своего мужа. И пока я так думала, Марко или, может, капитан, не знаю, кто именно, начал тихонько поднимать мои юбки, я едва это почувствовала, но вскоре ощутила холодок у ягодиц и поняла, что они обнажены. Ах вот чего добивался мой почтенный муж: выставить меня перед глазами чужого, чтобы поучить послушанию. И хриплый голос капитана произнес: «Мой дорогой Марко, вы счастливчик, о прекрасная Лоредана, она – произведение искусства. Ваша жена обладает прекраснейшими округлостями в мире, это зрелище, достойное поклонения. Взгляните на изящную линию бедра, на эти розы и эту ямочку, и как же мило все линии смыкаются у этого милого кустика! Что ж, мы, безусловно, узнаем, как их разомкнуть, не так ли, Марко? Насладимся же тем, что послали небеса!» Тут капитан приблизился и стал касаться моего тайного сада (это его слова), но его рука была такой нежной, такой ласковой, она понравилась мне так, что я стала сама не своя, отец Клеменс, я вся превратилась в эту часть, я растаяла, ничто в мире более не имело значения.
