Валерий Елманов - Третьего не дано?
Вообще-то я в какой-то мере оказался прав, предугадав, что Годунову-старшему не совсем понравятся некоторые мои слова, которые он позже, находясь со мной в своей Думной келье, слегка покритиковал, заметив насчет излишней прямоты и перегибания палки.
Но я не остался в долгу и возразил царю, что эту палку успели изрядно скособочить, укрывая царевича от грязи мира, и теперь только для того, чтобы ее выпрямить, надо эту палку гнуть обратно, и никуда от этого не деться.
Борис Федорович подумал и… согласно кивнул.
— И то верно. — После чего неожиданно произнес: — Был бы я не государь, а хотя бы князь, то за такую науку для сына… — Он перевел дыхание (видать, снова нездоровилось) и выдал: — Я б тебе в ноги поклонился.
Вот это да!
Хоть стой, хоть падай!
Честно говоря, я попросту обалдел и решил, что ослышался. Переспросить, что ли?
Но тут же последовало продолжение:
— А так, хошь и вдвоем мы с тобой, не зрит никто, окромя мово мальца, вот тебе моя отцовская благодарность. — Шагнув ко мне, он властно притянул мою голову к себе — уж очень не совпадал у нас с ним рост — и поцеловал меня в лоб и щеки.
Я стоял, приятно изумленный, в ожидании пояснений. Уж очень интересно, что именно так понравилось царю-батюшке. Тот не разочаровал:
— Я и сам ведал, что надобно ему сказать как-то о том, что, егда правишь с одной добродетелью, на царском стольце долго не усидишь, а все не решался. Словов таких подыскать не мог. Что поведать — понятно, а яко обсказать помягше — загадка. Ты ж, княж Феликс, ныне не в бровь, а в глаз угодил. Сурово, конечно, излиха, но и тут ты прав — иначе палки не распрямить.
Что ж, раз Годунов так доволен моим уроком, самое время потолковать о некоем влюбленном безумце…
И я выдал.
Если кратко, то суть сводилась к тому, что мне будет удобнее всего под видом бежавшего от царского гнева учителя царевича — тут все по-честному — проникнуть к самозванцу, величающему себя сыном Ивана Грозного, и выяснить насчет падучей.
Дабы расспросы не вызывали подозрений, сказаться еще и лекарем. Если падучей нет, то тут у Годунова в руках появится блестящий козырь — эдакий неубиенный туз, крыть который будет нечем.
— А ты сумеешь лекарем-то? — усомнился он, но тут же, очевидно вспомнив свое спасение от смерти, смущенно улыбнулся. — Хотя да, чего там. Кой в чем всех прочих за пояс заткнешь. Одначе была у нас с тобой говоря о черной немочи, — вяло отмахнулся он. — Али запамятовал?
— Помню, государь, — кивнул я и выложил свой единственный, но мощный козырь: — Только тут не в ней одной дело. Видение мне про него было. Давно уже, аж прошлой зимой. Я, признаться, тогда толком и не понял, что за люди и какой город, — такое тоже бывает. А вот теперь догадался, что мне господь показал и к чему оно.
— И что же ты узрел? — сразу оживился Борис Федорович.
— Самозванца в Речи Посполитой. Я ведь не видел его ни разу, потому тогда и не признал. А на днях услыхал описание и тут же свое видение вспомнил — он это был. Что за град — не ведаю, потому как не бывал там ни в одном. Да и костел латинян не опознал — только внутри убранство показали. Но оно и неважно. Тут в другом суть — стоял в том костеле в присутствии ксендзов Лжедмитрий и крестился в латинскую веру.
— Во как! — восхитился Годунов, и глаза его радостно вспыхнули. — Да ведь ежели так, то мы тут же народец православный о том оповестим, и он…
— И он возьмет да перекрестится как должно, — подхватил я, — а потом еще и в храме помолится. Да не в одном. Да у всех на виду. Получится новый поклеп на него со стороны царской власти, которая уже и не знает, за что ухватиться, чтоб опорочить последнего законного наследника царского престола. Вот и выйдет еще хуже для тебя.
Борис Федорович хмуро уставился на меня. Молчание длилось не меньше минуты — очевидно, пережевывал сказанное, да и отказываться от такого замечательного соблазна тяжело.
Но он всегда был практичным мужиком, вот и теперь понял, что я во всем прав. И впрямь отказаться от такого обвинения Лжедмитрию легче легкого.
— А что тогда делать? — мрачно спросил царь.
— Ехать надо, — сказал я просто. — Ехать и копать. А потом, набрав в его окружении побольше сведений, да таких достоверных, что ему деваться некуда, можно и объявлять.
— Так ведь все одно — откажется.
— Мне еще и другое видение было, — пояснил я. — Вчера. Потому и вспомнил про первое. Один из тех попов-ксендзов, кто принимал участие в церемонии его крещения, сейчас с ним находится, в его стане. Не иначе как приглядывает за новообращенным.
— И имя ведомо? — уточнил Годунов.
Ишь чего захотел. Это ж видение, а не художественное кино с непременными титрами, кто из актеров какую роль исполняет. Примерно в этом духе я ему и пояснил. Кроме кино, разумеется.
— Но когда я там появлюсь, то непременно его узнаю, — дал я твердое обещание. — А потом погляжу, как его можно выкрасть да с ним вместе в Москву и явиться. Думаю, людишки Семена Никитича живо из него всю правду вытянут. Тогда самозванцу крыть будет нечем.
После этого Борис Федорович с моим планом в целом согласился, но запротестовал против конкретного исполнителя — очень не хотелось ему отпускать меня из Москвы.
— А ежели не тебя, а кого иного заслать? — Первый вопрос, который он мне задал.
— Не справятся, государь. И ксендза этого в лицо только я знаю, а описать его внешность кому другому не смогу — невыразительный он какой-то, ни одной яркой приметы. К тому ж самозванец питает слабость к иноземцам, так что моя личность, как ни крути, подходит лучше всего, — развел руками я. — И что особенно важно, мне ни в чем не придется врать. Поверь, что лазутчиков и просто доброхотов у него хватает даже в Москве, а потому любая ложь может выясниться, и тогда…
— Ну ежели не боле месяца… — неуверенно протянул он. — Возможешь управиться?
— Навряд ли. Пока туда, пока назад, да и там в первый же день с расспросами не кинешься — дело деликатное, политеса требует. — Я давно уже не стеснялся в употреблении непонятных для царя слов, а иногда специально замешивал из них кашу погуще — Годунов уважал ученость.
— Токмо возвернулся и сызнова, да еще эва насколь… — обиженно протянул Годунов.
Можно подумать, что поездка в Углич была моей собственной инициативой. Впрочем, напоминать не стоит, да оно и неважно.
Главное — убедить в нужности этого выезда.
— Здесь спешка может только все испортить, хотя я постараюсь. Опять же помимо того, что мне надо войти в доверие к самому самозванцу, тут ведь и с ксендзом надо сойтись. Возможно, чтоб он мне точно доверился, и диспут с ним затеять о верах, да не один, а там уж и возжелать окреститься на латинский лад. Мол, проникся, осознал, прочувствовал и все такое.
Борис Федорович насупился — то ли его не устраивали названные мною сроки, то ли не понравилась идея с крещением. Пришлось срочно вносить коррективы:
— О крещении речь завел лишь потому, что если они и согласятся, то производить все будут тайно — все-таки на Руси находятся. А раз тайно — значит, вдали от посторонних глаз и малым числом. То есть самое удобное время, чтоб этого самого ксендза полонить да тут же и удрать. Что до сроков, то, если повезет, может, и раньше месяца объявлюсь, — оставил я царю надежду. — Вот только…
— Серебрецо? — поспешил угадать Годунов. — Так о том ты и в мысли не бери, сколь скажешь, столь и выдадут.
— Иное, государь, — вздохнул я и выпалил: — Думал и так и эдак, как в доверие к нему войти. Я насчет твоего гнева. Почему вдруг ты, о котором идет слава по всей Европе как о мудром правителе, всемерно привечающем иноземцев, вдруг возложил на меня опалу? Да не простую, с удалением от царевича и изгнанием из своей страны, а куда суровее. Тут причина нужна. А если ее нет, то народец в его окружении непременно призадумается: «Уж не лазутчик ли он?»
Годунов молчал. Жаль. Честно говоря, я питал некоторую надежду, что единственно приемлемый выход назовет он сам.
Ну что ж, нет так нет, тогда придется открывать карты самому:
— Вот я и надумал, что надо мне уходить не в одиночку, а выкрасть из твоего острога хотя бы одного страдальца. Мол, его-то спас, но и самому теперь в Москве появляться после всего, что учинил, никак нельзя.
— Ради такого дела хошь десяток, — пожал плечами недоумевающий — неужто из-за такой ерунды заминка? — Борис Федорович.
— Э-э-э нет, государь. Абы каких нельзя. Чего вдруг я решил их освобождать? К тому ж они все русские, а я иноземец. Как ни крути, а выручать мне надо только своего, из числа тех, кого я хорошо знаю и кто уже сидит в твоем узилище. Только тогда все будет выглядеть правдоподобно.
— Вона ты куда загнул, — хмыкнул царь и подозрительно покосился на меня. — А может, и удумал ты все токмо для того, чтоб дружка свово вызволить?
