Крепостной Пушкина (СИ) - Берг Ираклий

— Ну да, я же сказал! — удивился корнет, разом обмякая и удивлённо глядя в глаза собеседника. — Карты. Здесь играют. Почему вы сторонитесь? Пойдёмте со мной, я провожу вас. Граф любит хорошую компанию.

Выдержка не подвела гусара. Вместо того, чтобы вызвать молодого хама на дуэль, а то и просто проучить каким-нибудь более позорным способом, он, не меняясь в лице, отправился следом. Упоминание графа остановило уже дёрнувшуюся было руку. Из всех присутствующих только хозяин показался Петру приличным человеком, отчего он решил не пороть горячку, а осмотреться. «Быть может, это компания шулеров, обманувшая доверие графа, вот и посмотрим, — решил он, — зачем же им тогда я?»

Войдя в комнату, где шла игра, ротмистр решил, что не ошибся в предположении. Вновь выдавало поведение — он не понимал, как такое возможно, ведь шулеры как раз традиционно знали правила наилучшим образом, но здесь творится подлинный шабаш.

За несколькими сдвинутыми ломберными столами сидело девять человек, включая графа. На полу валялись использованные колоды карт, стопки денег дополняли картину — игра уже шла, и явно не преферанс, а игроки, словно не зная о незыблемом правиле говорить в таких случаях строго по делу, чесали языками, как кумушки на базаре. Немыслимо.

«Господа так себя не ведут и вести не могут, — подумал Пётр, — это всё шайка жуликов. И кто же цель? Граф? Как же отец его допускает подобное? Столь уважаемый человек.»

Безобразов уселся, поприветствовав собравшихся, и поставил пять рублей на червонную даму.

Выигрыш не удивил. Графу тоже дали карту, и он радостно засмеялся. Пётр загнул угол, удваивая кон. Крестовая дама принесла ему ещё десять рублей. Пожав плечами, он загнул три угла, учетверяя ставку, и пиковый туз обогатил его ещё на шестьдесят рублей. Граф не рисковал так сильно, но тоже брал карту за картой.

Ротмистр ставил на все карты, что приходили в голову, получив вскоре свыше пятисот рублей — ему упорно давали выиграть. Он ждал, когда эта весёлая компания начнёт ощипывать его светлость, жадно поглядывающего на его, Петра, «удачу».

Штосс — не та игра, где всё развивается медленно. Вскоре он выиграл несколько тысяч, от трёх до четырёх. Граф проиграл почти всё, затем снова выиграл и под непрекращающиеся шутки остальных жадно пил охлаждённое вино. Как там у прочих обстояли дела, Пётр и не глядел.

Так прошёл час. Ситуация обострилась — это было понятно по почти замолкнувшим «игрокам», сосредоточенно глядящим на карты и руки понтёра. Граф проиграл всю наличность и попросил играть в долг. Ему поверили. Безобразов покачал головой. Не нравилось то, что ему по-прежнему давали выиграть, осаживая особо лихие наскоки, но сразу компенсируя сериями более мелких выигрышей.

Тем временем граф погружался в пучину проигрыша. Долг рос. Ему давали выиграть незначительные суммы, но при укрупнении ставок забирали всё. Юноша держался достойно, насколько подобное возможно в его ситуации, даже пытался шутить, чего никто уже не поддерживал.

— С вас двести тысяч, граф. Довольно, — понтёр остановил игру. — А вы, ротмистр, выиграли двадцать тысяч.

— Я ничего не выиграл, — возразил Безобразов, — вы мне их дали.

— Что вы имеете в виду, сударь? Извольте объясниться.

— Я имею в виду то, что актёры из вас никудышные. Карты краплёные, и весьма грубо.

— Вы с ума сошли, ротмистр? Вы понимаете, что за подобное оскорбление будете стреляться со мной немедленно? - Понтер, средних лет человек с тонкими холеными руками, в вицмундире Надворного советника, без тени волнения, даже насмешливо смотрел в глаза Петру.

— Ага. Через платок. Не тряситесь так, граф, или как вас там, вы переигрываете. Вы все переигрываете. Сперва я подумал, будто вы шайка шулеров, решивших обобрать наивного юнца, было дело, но сейчас... могу лишь повторить — актёры из вас никудышные. Кто вы?

— Если рассчитываете притвориться сумасшедшим, то...

— Хватит! — Пётр резко ударил тростью по столу, отчего все присутствующие вздрогнули и даже граф поднял голову. — Хватит. Я бы ещё поверил во всё то свинство, что вы здесь развели. В неумение лакеев. В отсутствие воспитания разом у стольких господ. В незнание этикета игры. В то, что можно, не скрываясь, передёргивать и без того меченые карты, но в одном вы очень перегнули. Невозможна игра на крупные суммы без того, чтобы на кону не присутствовало ни одной самой маленькой золотой монетки. Так не бывает. Потому спрашиваю ещё раз — кто вы? И отвечайте честно, иначе клянусь вам знаменем полка, канделябрами вы не отделаетесь.

Глава 13

В которой Пушкин готовится встретить Рождество. Степан тоже. По мере сил.

— Осторожнее! Да тише, тише вы, слоны! Сюда ставь, сюда, оглоеды! Ай. Ставь, где стоишь! Сами дальше... на, получите и давайте отсюда. Шибче, шибче. Ну вот — как знал, что натопают. Александр Сергеевич, ну что за свиньи?

Пушкин, скрестив руки на груди, с улыбкой наблюдал, как Стёпа командует работниками и шипит на них, размахивая руками. Принесли рождественскую ёлку, живое дерево в кадке, и теперь старались аккуратно установить её в углу одной из гостиных. Была глухая ночь на 25 декабря, все домашние уже спали, а кто не спал — делал вид, что спит.

— Ну вот, Александр Сергеевич, теперь дело за нами, — Степан вытер несуществующий пот со лба и вопросительно посмотрел на поэта. Ему тоже было радостно. Новый год — любимый праздник с детства и какая разница, что в эту эпоху его отмечали уже после Рождества? Главное — ёлка! Она так и называлась — рождественская. Обыкновенно их рубили, но Степан решил, что живое лучше. Запах хвои, волшебный, который будто сам по себе уже означает праздник, заполнял комнату.

— Действительно, так лучше. Твоя правда, Степан. Давай украшать же.

Пушкин сам становился немного ребёнком в такие минуты. Любящий праздники, веселье и шутки, обожающий детей, Александр словно светился изнутри какой-то особенно мягкой добротой.

Они вскрыли один из принесённых ящиков, Пушкин извлек оттуда яблоко— сочное, красное, достаточно крупное — и залюбовался им.

— То, что надо, Стёпа, ты молодец. Как достал-то?

Степан лишь хмыкнул, мол, места знать надо, это вам не бумагу марать чернилами, барин.

Яблоки, обязательно красные — главное украшение ёлки. Их повесили более трёх десятков, за ниточки к плодоножкам.

Затем пришёл черёд конфет, крупных, с ладонь, в красивых цветных обёртках с изображением медведей, лисиц, оленей и других животных.

Следом шли грецкие орехи, завёрнутые в фольгу, пряники, продетые за нитку, — настоящие тульские, в форме коров и коз, знаменитые «козули», и цветные ленты.

Особо внимательно устанавливали свечи, так, чтобы будущие огоньки не касались веток.

Пушкин был страшно доволен — ёлка выглядела замечательно. Он не сразу обратил внимание на мурлыкающего что-то Степана, но, услышав, не мог не спросить, что это он там напевает?

— Как что... это самое, барин. «В лесу родилась ёлочка», что же ещё?

— Впервые слышу. Напой-ка понятнее.

Степан напел.

— Слова народные, барин, — заявил он, видя, как Пушкин впечатлён, — музыка тоже... наверное.

— Но это ведь прекрасно! Это... кто бы мог подумать! Степан, ты должен записать её мне. Немедленно, — поэт стал взволнован, что лично сходил в кабинет за пером и чернилами.

— Пиши.

Степан написал.

— Эк ты безграмотно калякаешь, Стёпа, — попенял он мужику, — где «яти», где... Впрочем, всё понятно. Сам перепишу. Но как же хорошо! Вот оно — слово народа русского!

Степану было и приятно, и стыдно. Столь сильного эффекта он не ждал, да и вообще никакого не ждал, в самом деле случайно напев известный ему с детства мотив. Но эти простенькие, как он считал, строки, произвели на Александра поистине магическое воздействие. Поэт словно стал выше ростом, всё читал и читал текст песни.