Сюзанна Кулешова - Соло для рыбы
– Зато я понимаю Дэймона. И, знаете, это не первый случай. Мне отец рассказывал, как он познакомился однажды с одним русским мужиком. Они сидели вместе в каком-то пабе и через часок нашли общий язык. У отца проблемы были. Ну, обычные, любовные. И он нашёл собеседника выложить наболевшее. Так тот не то что всё понял, но умудрился дать нужный совет. Собственно, благодаря этому я и появился на свет. А мужика того имя было Григорий Распутин. Так что я в некотором роде нашему герою обязан жизнью.
– Как понимаешь, я тоже – хрипло добавил Олаф.
– Ты… это…, не дури. Чего тебе здесь? Это…. Ты здесь никто и звать тебя никак, а с ними… это…
– Что с ними? Димон, напрягись. Договори.
– Поезжай с ними в эту их долину киношную.
– В movieдол? Так он в Голливуде, Димонушка. А они европейцы.
– А это… пофиг. Тебе не всё… это… равно, где… это… у тебя будет, наконец, это… имя.
Я была в ступоре, полном душевном параличе. Я стояла посреди своей комнаты в центре почти равностороннего треугольника, по углам которого возвышались трое мужиков, излучающих в мою сторону разноокрашенную, но равносильную доброжелательность. Я ждала, что сейчас почувствую заворачивающуюся водяную воронку вокруг своего тела, потому что наступила моя очередь увидеть свой горизонт и понять, как устроен мир. Да вот так и устроен, как ты захочешь. В данный момент. Ты – рыба-латимерия, вдохновлённая разгульной игрой своей стаи, а значит, и присутствием ЕГО где-то уже близко, выпрыгивай, поднимись над водой, чтобы увидеть. В тот момент, в ту долю секунды, когда почти прекратится движение своего тела, когда ты замолчишь, наконец, внутри своего мозга, в момент перехода энергий, ты зависнешь в небе над океаном и придумаешь, дотворишь то, что хочешь, потому что увидишь и поймёшь, что горизонт это иллюзия, что нет границ. Ничему нет границ.
– Мне нужно в Будогощь. На один день. Ребята, вы можете отправляться в свою гостиницу, можете оставаться здесь с Димоном. Я вернусь сегодня вечером.
– А завтрак?
– Некогда. Я… спасибо вам. Я очень вас всех троих люблю. Так. Пока. До вечера.
Я выбежала из дома. Я очень надеялась успеть на электричку. Я не ответила на шумное приветствие вокзала – не обижайся, друг, и не скули колёсами по рельсам. Я не стала задерживаться у касс, чтобы купить билет, и двери раздражённо лязгнули стальными челюстями у меня за спиной. Вагон был набит. И свободных мест не было. А я так надеялась вздремнуть эти несколько часов. Ладно. Не имеет значения.
– Садитесь.
– Что, простите? – я была уверена, что мне показалось
– Садитесь. Я всё равно выхожу через пару остановок. А вам до конца.
– Почему вы решили?
– Не знаю, показалось. Интуиция. Я, знаете ли, рыба по гороскопу. А у нас очень это развито.
И высокий тощий подросток поднялся, освобождая мне место, через пару секунд я уже потеряла его из виду в толпе суетящихся пассажиров.
Слава Богу, я не успела даже начать думать. Очевидно, мои сновидения просто не поместились в этой толчее и отстали от меня и от поезда вместе с моими мыслями. Пусть подождут в «Чижике–Пыжике».
– Будогощь! Конечная! Просьба освободить вагоны!
Конечная, говорите. Только не для меня.
Я вышла на перрон и огляделась. Ничего примечательного. Обычное здание вокзала, характерное для Ленинградской области, обещавшее не маленькое сельцо, а вполне крупный посёлок. Вот я и приехала на деревню к дедушке в прямом смысле этих слов. И где, интересно, я буду искать своего святого старца, если таковой вообще существует?
На привокзальной площади шумела группа цыганок. Они весело что–то обсуждали, переупаковывали свою поклажу и не приставали к прохожим. Ну, если кто–то и может мне помочь, то это именно они.
– Простите, дамы….
– Тебе погадать, красавица?
– Я сама вам что угодно нагадаю. Мне правду нужно одну узнать.
– Это уж точно, что, что угодно – старая цыганка рассматривала меня в упор без особых эмоций и вдруг отпрянула.
– Говори, давай, говори. Девки, идите сюда. Все. Ты ведь из наших, дамочка?
Они столпились вокруг меня, и стало тихо.
– Я частично из ваших. Но это не моя вина и не мои заслуги. Но помощь мне нужна ваша.
– Говори – старая цыганка смотрела исподлобья.
– Вы здесь живёте в Будогощи? Или часто бываете? Быть может, вы знаете, нет ли здесь такого старичка Григория Ефимовича Распутина?
– Эк, чего захотела? Распутин ещё в прошлом веке помер. Убили его.
Я схватила старуху за локоть:
– Теперь ты говори!
– Что тебе нужно?
– Я сказала, мне нужен Распутин!
– Нет его! Был! Давно когда–то. Принёс цыганам девчонку, младенца, полукровку, как ты. Порченую.
– Почему порченую?
– Его спроси.
– Скажи, где он? Пойду, спрошу!
– А я знаю? Сам, видать, нагулял с какой-то молодухой из наших. Кто ж перед ним устоит? Сам роды принял. А потом принёс, как найдёныша. Говорят, в ту семью и принёс, бесстыжий, где бабу обрюхатил.
– Когда это было?
– Не помню. Мы счёт времени не ведём, как вы. Может, в прошлом году, а может, в прошлом тысячелетии. Он же вечный, как жид. У каждого народа свой такой. А потом убёг ещё, где нагадить. А потом снова прибёг. Дочку искать. Всё! Ничего больше не знаю.
– Где та цыганка, мать?
– На кладбище. Где ж ещё? Давно было, говорю.
– А девчонка?
– Сбежала. И ты беги!… Пока зовут.
Они как–то одновременно повернулись ко мне спиной и заспешили в сторону электричек. А я не могла даже сказать спасибо. Я стояла, обхватив руками голову, крепко сжимая её, чтобы она не лопнула от всего услышанного, и долго не могла почувствовать, что кто-то трясёт ремешок моей сумочки. Наконец, до меня дошло присутствие ещё кого-то в этом кошмаре, и я оглянулась.
Старый цыган кивком пригласил меня следовать за собой, и я повиновалась. Мы прошли несколько улочек, зашли в какой-то дворик, поросший буйной растительностью. В дальнем углу находилось что-то, показавшееся мне сараем. Но я ошиблась, это была маленькая кузница. Цыган порылся в каких-то лохмотьях и достал паромасляный свёрток. Он протянул его мне. Я взяла. Развернула.
Кинжал в потертых кожаных ножнах, довольно крупный, похожий на детский меч, с лезвием, покрытым характерными змеистыми узорами, свободно поместился берестяной рукоятью в моей руке, как будто узнал её.
– Он сказал, – пора вернуть.
Я молча переводила взгляд с цыганского лица на лезвие и обратно.
– Ещё он сказал, что у него всё хорошо. А Вам пора. Да и мне тоже.
Я ещё успевала на обратную электричку.
Несколько часов пути назад в полупустом вагоне были сейчас более чем кстати. Я не собиралась обдумывать то, что услышала от цыганок – мои мысли вряд ли бы что-то прояснили, скорее наоборот. Я решила принять полученную информацию, как факт, не требующий доказательств и как руководство к действию. У меня было много способов уйти в свои фантазии. Сейчас можно было, например, представить себе стук колёс, как шум дождя. Но колёса не стучали, а как-то скрежетали по рельсам. К тому же дождя тоже не было. Там, куда я стремилась, не было сейчас дождя. Я растерялась. Всегда было очень легко попасть в мир, который считался собственными грёзами: где угодно, в любой момент. Теперь я как будто стояла перед запертой дверью собственного дома с ключами в руке. Но кто-то сменил замок. Здесь некто был до меня и счёл моё убежище своим. Я нашла этот мир, я приспособила его, достроила и собиралась жить-поживать…. И вдруг мне стало смешно – перед глазами возник красочный теремок из детской сказки. Что же мне теперь кричать: кто–кто в теремочке живёт? Я – не мышка-норушка и не лягушка-квакушка, а я рыбка-береговушка. Слава Богу, не медведь Тедди.
Пару часов я билась с этой дверью. Электричка неслась к Петербургу, пассажиры так удачно дремали, даже динамик молчал, а у меня ничего не получалось. Я не могла вспомнить, как выглядят мои герои, я забыла лицо Риголла, и это ужасало. Часам к семи вечера я была в городе. Вокзал как будто проигнорировал моё появление. Дескать, иди себе мимо, домой иди, некогда мне тут с тобой – вон, сколько народу, в Крым да на Кавказ собрались. А тебе уже никуда не нужно. С чего ты взял? Ладно, я поспешила выйти на Гончарную. Пять минут, и дома. Только не хочется. Я не готова сейчас видеть своих соавторов. А тем более что-то придумывать про Распутина. Но и Невский меня не привлекал. И я побрела по Лиговскому в сторону Обводного канала, стараясь просто не о чём не думать, ничего не желать. Мимо Перцевского дома, мимо какого-то отеля, которого здесь раньше не было, мимо решётки Сангальского садика, в ворота, в садик, к костру, на котором дворники сжигали обрезки или обломки тополиных веток и несколько запоздавший в этом году пух. Я уставилась на огонь и подумала об Олафе, о том, что это его стихия и что он, наверное, любит смотреть на костры так же как я на воду. Но до воды далеко, а огонь – вот он. Танцует. Он всегда танцует, когда он есть. Или мы видим его только во время танца. Я подняла ветку, до которой хотело дотянуться пламя, но ему не удавалось, и оно тут же лизнуло пожухлые листья, как бродячий пёс угощение. Огромный рыжий неприрученный пёс хрустел костями дерева, повиливая множеством своих хвостов и сверкая множеством своих глаз, в которых….
