Rein Oberst - Чужой для всех
Вере показалось, что сон ее был недолгим. Но когда она проснулось, уже ничего не громыхало. Было тихо-тихо. Только по стеклам барабанил косой летний дождь, сбивая пыль и гарь, прошедшего боя.
Вера открыла глаза и улыбнулась. Улыбнулась тому сну, что она увидела. Это был странный сон. Таких красивых снов она еще не видела. Она была в белом шелковом платье и в лакированных с золотыми бляшками туфлях. В руках у нее были яркие цветы. Рядом с ней стоял красивый, стройный юноша, одетый в смокинг. На голове у него сидела шляпа-котелок. Он смущался своей одежды и постоянно поправлял бабочку. Он был смешен в своем котелке и это ее веселило. Затем они взялись за руки и побежали в поле. Они бежали, бежали среди моря ромашек и смеялись. Вдруг он взял ее на руки и понес к храму. Несет и улыбается. У храма поставил на землю, а затем наклонился и… и поцеловал, поцеловал в губы… Она и проснулась.
— Странный сон. А юноша так похож на Франца Ольбрихта, — подумала мельком девушка, и поднялась с кровати. Настроение у нее было превосходное. Она ликовала. Глаза блестели и улыбались. Однако тишина в доме моментально напомнила ей о родных. Она глянула на настенные часы ходики и ужаснулась. Было начало шестого вечера.
— Ну и дуреха я. Какая плохая девочка, — в сердцах обозвала она себя. — Они несколько часов сидят взаперти голодные, а я дрыхну. Как же стыдно.
По дороге в темной кладовой Вера нашла топор и выскочила из дому освобождать маму и сестер, чувствуя, насколько сама она проголодалась.
— Мама, мама. Вы здесь?
— А где же нам быть, Верочка, — радостно отозвалась мать. — Ты жива, доченька? Мы так волновались за тебя. Да и сами боялись сгореть заживо. Мы слышали, какой был переполох в деревне.
— Со мной все хорошо, мама. Сейчас я вас выпущу. Потерпите немного. Я вам все расскажу.
Через пять минут доска была перерублена и ворота с шумом открылись. Вера бросилась в объятье к матери, а сестрички обступив ее, дергали за сарафан и гладили детскими ручками.
— Все, дети, хватит возиться. Дело надо делать. Пойдемте в дом, — приказала требовательно Акулина, отстранившись от дочери. — А немцы что, ушли, Вера? Что-то тихо кругом.
— Немцы? — переспросила, растерявшись, Вера. — Не знаю, — и, отведя глаза от настойчивого взгляда матери добавила. — Как стрелять начали, я сидела дома и никуда не выходила.
— Верочка, так стрелять перестали уже давно, как дождь пошел. Уже вечер скоро.
— Как вечер? Ой! — вдруг Верины щеки стали покрывать краской, а сердце учащенно забилось. С появившимся волнением она не могла справиться. — Мама я начищу бульбы надо же вечерять, а то с утра во рту ничего не была. И Вера не глядя на мать и сестер, первая заскочила в дом, взяла нож и ведро и устроилась на заднем дворе чистить бульбу.
Акулина не заходя в хату, недоуменно смотрела, как суетится Вера затем, не выдержав, спросила ее:
— Что с тобой, доченька? Что-то случилась?
— Нет, мама. Все хорошо.
— Подожди, посмотри на меня. Дети почистите бульбу. Это ваша работа. Пойдем со мной, Вера, поговорим. Я чувствую, что-то неладное произошло, — Акулина знала, что ее команды дети выполняют беспрекословно. Вера молча, наклонив голову, проследовала за ней в дом.
— Ну, рассказывай, что здесь произошло, — начала допрос Акулина, сев на скамейку и посадив напротив себя дочь.
— Да ничего не произошло, мама, — вспыхнула Вера. — Лучше ты ответь, зачем ты закрыла ворота и не пускала немцев? Они же могли всех вас убить. Я как услышала стрельбу, страшно испугалась за вас и бросилась сюда.
— Закрыла, да закрыла, что они здесь потеряли.
— Мама ты что, не понимаешь? Вы же оказали сопротивление немцам. Если бы не этот офицер, вас бы всех расстреляли, — Вера с ужасом смотрела на мать.
— Дочушка, успокойся, все же хорошо обошлось.
— Потому и хорошо, что я оказалась на месте и этот молодой человек не вредный.
— Какой молодой человек?
— Ну, немец этот, Франц Ольбрихт.
— Ты уже и имя его знаешь? — удивилась мать. Лицо Акулины моментально посуровело и стало серым. Она догадалась о причине нервозного состояния дочери. — У тебя, что с ним что-то было?
— О чем ты, мама? Я тебя не понимаю. Просто немецкий офицер придет к нам в гости вечером. Он обещал. А выпустил вас потому, что добрый и я его очень просила.
— Так он тебя не трогал? — воскликнула с потаенной радостью мать, и прижала Веру к себе. — А я уж подумала, грешным делом, что немец надругался над тобой.
— Мама! Ну что ты такое говоришь? Не говори так больше. Это глупо, — девушка с обидой фыркнула. — Давай лучше приготовимся к встрече. Надо убраться и стол накрыть. И вот еще, — Вера дотронулась до материнской руки. — Только не беспокойся. Несколько дней тебе и детям придется пожить у соседей. Немцам понравился наш дом. Они на время возьмут его под гостиницу. За это нам будет оказана помощь. И вообще, все будет нормально.
— Вера! Что ты сказала? — Акулина высвободила свою руку и строго посмотрела на дочь. — Они же враги! Как может при них быть нормально? Они топчут нашу землю, убивают стариков и детей. Минск, сказывали, сожжен дотла. А сколько наших солдат в плен попало? Страх божий. Они же фашисты! Как может быть при этих извергов нормально? Ты думаешь, что ты говоришь?
— Мамочка, ну что ты раньше времени паникуешь? — спокойно возразила Вера. — Немцы ведь тоже люди и среди них бывают плохие и хорошие. Ты лучше меня знаешь, что среди своих, бывает больше врагов, чем среди чужих людей. Или я ошибаюсь? — Вера с интересом посмотрела на мать искрящимися васильковыми глазами, ожидая, что та скажет.
Акулина растерялась. Она была в недоумении. Она не могла поверить, что это говорит ее дочь. Ее отличница и комсомолка.
— Что ты молчишь, мама? — Вера продолжила разговор. — Что случилось с моими дядьками и твоими братьями? За что их раскулачили, а затем расстреляли? Скольких, троих или четверых? Чем свои НКВДэшники лучше фашистов?
— Замолчи, Вера! — крикнула мать, оборвав поток крамольных вопросов дочери, и в испуге оглянулась по сторонам. Но видя, что в хате они только одни, остальные дети во дворе, раздраженно добавила: — Не тебе судить о том времени, дочь. Это разные вещи. Был бы жив отец, ты бы не позволила себе лишнего говорить матери. Давай прекратим этот разговор.
— Нет, мама, нам судить, — не отступала Вера. — Именно молодому поколению судить о вас, — она резко поднялась со скамейки. Лицо ее от волнения и напряжения разговора покрылось красными пятнами. — Почему столько людей репрессировано. Почему мы живем в такой нищете, что приходится зимой в лаптях ходить? Притом изнываем на колхозном труде, отчитываемся за каждый колосок. Почему нашу родную Белоруссию немцы захватили за месяц войны? И где наша хваленая Красная Армия? Это она, отступая, забрала у нас Пашку. Что ты молчишь?
Вера сейчас была похоже на молодую гордую птицу, которую долго держали взаперти, и она молчала в неволе, и вот, наконец, она выскочила из клетки, и у нее прорвался голос. Чувствовалось, что случайно поднятый вопрос Веру давно беспокоил. Он томился в ее душе, требовал выхода. И вот нарыв лопнул. Она высказала матери все, что она думала об их жизни.
— У тебя нет ответа, мама. У меня тоже его нет. Пока одни вопросы. Но думаю, ответы рано или поздно мы узнаем, — подытожила она. А хочешь, мама! — вдруг Вера вспыхнула вновь, глаза ее загорелись, и она весело, игриво посмотрела на мать. — У нас будет лошадь. И дадут нам ее наши враги, немцы? Хочешь? Я думаю, мне не откажут.
Мать была подавлена разговором и молчала. На восклицание дочери только покачала головой. Ей нечего было сказать Вере. Ведь отчасти дочь была права.
Акулина душой понимала несправедливость советской власти, но открыто не выражала протеста. Потому что знала из горького жизненного опыта, скажи слово против, завтра приедет НКВД, а у них расчет простой – пуля в лоб.
— Ладно, доченька, — глубоко вздохнула Акулина и пошла на мировую. — Время само покажет кто прав, а кто виноват и как мы будем жить при немцах. Иди, посмотри, чем занимаются наши девочки, бульбу надо ставить, да тресок принеси, печь растопим. Ну и сама умойся, переоденься в чистое платье. К тебе же придет на свидание офицер.
— Мама!
— Ну что «мама»? Иди уж…
Приезд обер-лейтенанта задерживался. Ходики пробили уже восемь часов вечера, а он еще не появлялся. В доме была напряженная ожидающая обстановка. Особенно нервничала Вера. Хотя казалось, что ей было нервничать. Они подготовились. Полы в хате вымыты. Стол накрыт. Разносолов немного, но все домашнее. Бульба давно сварилась и стоит с краю в печи.
— Да не волнуйся ты, Вера, хватит выбегать на улицу, — укоряла ее Акулина. — Ну не приехал, так не приехал. Война ведь идет. Служба у него, — душой Акулина была против приезда немцев, но перечить дочери после трудного разговора, не стала. Пусть будет, как будет, решила она.
