Лев Прозоров - Я сам себе дружина!
Ты даже забыл отдать нам что-нибудь взамен. Плохо, очень плохо. Но это не беда, милый. Отдашь сейчас.
Нам вовсе не обязательно забирать это полное жизни тело – хоть и жаль, какой бы мог выйти топляк… Но не вышло так не вышло.
Мы можем обойтись и без твоего тела, милый.
Вполне достаточно будет, если ты отдашь нам свою жизнь.
Нелюдь вдруг рывком оглянулась, обвела взглядом спящую избу. Бажера чуть не задохнулась умершим в гортани воплем.
На иссиня бледном лице между распахнутыми настежь веками не было глаз. Ни белков, ни зрачков. Только голодная липкая чернота болотной грязи. Трясина. Чаруса.
Кап.
Узкие синеватые губы разошлись в леденящем подобии улыбки, обнажая ряды по-рыбьи одинаковых зубов – мелких, острых, словно у щуки загнутых внутрь.
Кап. Кап.
Мокрая девка отвернулась – только тогда окаменевшая было заживо дочь кузнеца позволила себе бесшумно вздохнуть.
Скользким движением пиявки болотница не влезла – втянулась на полати. Изогнулась, оседлав грудь Мечеслава.
Вот так, милый. От судьбы не уйдёшь, понимаешь?
Мечеслав засипел, страшно, могильно, скорчился, забился.
Ну перестань, дурашка. У нас не так уж и плохо. Из тебя выйдет славный огонёк, и одиноко тебе там не будет.
Видел, как наши огоньки пляшут над топью летними ночами?
Не беда, если нет.
Увидишь.
Полати вдруг стали продавливаться, проседать, будто болотная зыбь, струйки мутной, почти чёрной от тины воды побежали с них на пол, уже не капая – журча. А Мечеслав под тяжестью оседлавшей его болотной ведьмы начал погружаться, уходить в жерди полатей, словно в покрывающий топь мох.
– Нет! – Бажера вскинулась, подавившись криком-стоном.
Болотницы не было.
На полатях – хвала Богам, с них не текла болотная жижа – стонал, хрипел и бился Мечеслав.
Бажера, как была, нагой, подскочила к полатям…
Здесь кто-то был. Она чувствовала. Как взгляд в спину. Как движение, которое успеваешь уловить лишь уголком глаза.
Но страха больше не было – страха за себя. Он весь остался там, в липком и жутком полусне, где на пол капала мутная вода с волос, похожих на плети водорослей, и липкая грязь трясины сочилась меж бледных век. Был только страх за него, злость – и уверенность в своей правоте.
– Пошла вон, сука дохлая, мокрая мразь… – процедила еле слышно, но уверенно, Бажера в темноту, стискивая кулаки. – Убирайся в трясину. Здесь мой дом! Мой! Не отдам!
И добавила чуть громче несколько слов, из тех, что женщинам обычно говорить не полагается.
Ощущение чужого недоброго присутствия не то чтобы исчезло – отступило.
Всхлипывая от страха и злости, Бажера вскарабкалась на полати, накрыла себя и Мечеслава одеялом из шкур, перевалила его горячее, непослушное тело набок – он перестал сипеть и биться, будто рыба в садке. Бажера обвила его шею руками, прижалась всем телом.
– Мой, – прошептала неведомо откуда пришедшее, и со сладким ужасом сознаваясь себе, что говорит не про дом, совсем не про дом. – Мой. Не отдам…
Она твердила это, словно заговор, прижимаясь к нему, гладя, и чувствовала, как дыхание юноши становилось чище и спокойнее, как отступал озноб, угасал жар.
Уже не тревожно, радостно шепнула, в тысячный, наверное, раз за эту ночь:
– Мой, мой…
И поняла, что он не спит. Глядит ей в лицо открытыми глазами.
Улыбнулась ему в лицо – хотя, казалось бы, толку-то улыбаться в такой темноте, но верила, что он почувствует её улыбку, как она – его взгляд. И повторила, прижимаясь к нему:
– Мой! Не от…
И почувствовала его губы на своих.
Ближе к утру проснулся на лавке Живко. Проснулся от захлёбывающегося счастливого шёпота, возни и поскрипывания жердяных полатей. Не враз сообразил, где он и что слышит. А сообразив, аж застонал с досады. Нынешней весной ему с ровесниками негде было даже в прятки поиграть – в каждом укромном уголке были эти вконец одуревшие парни да девки, невнятная возня и глупые стоны. Да ещё и сердились, если им «мешали» – было б в чём мешать-то! И на тебе, родная сестра, в своём собственном доме – и туда же! Уж он-то, твёрдо решил девятилетний мальчишка, сердито сопя и натягивая на голову покрывало, в жизни такой глупостью заниматься не станет!
С тем и заснул.
Наутро их разбудили крики небольшой толпы, собравшейся у ограды кузни. Толпа собралась из-за вдовы Лунихи, а вдове мешал зайти в избу пришлого кузнеца улегшийся на пороге «зверюга лютая, вроде волка, только рыжий». Собственные псы Зычко забились кто куда, так что отыскавший, наконец, своего господина Руда чувствовал себя хозяином двора и был этим обстоятельством очень доволен. Чутьё слуги и друга говорило псу, что господин тоже доволен и даже счастлив.
Глава XI
«Нет!»
– Разумеется, нет, – вождь Ижеслав даже не обернулся взглянуть, как принял эти слова старший сын. – Кто ж так тетиву тянет, греки разве! Не к груди тяни – к уху! Так!
Отроки Ижеславля учились стрелять. Среди мальчишечьей ватажки было двое пасынков – Лютобор, сын давнего знакомца Мечеслава, тогда только ставшего из мальца отроком Мечшей, Лихобора, и Станигость Кромегостевич, младший сын вуя Кромегостя. Впрочем, сейчас отроков звали только Лютко и Станко.
– Да не щепотью цепляй, ты ж не малец уже. Двумя пальцами тетиву цепляешь, тремя стрелу держишь. Вот так, видишь?
Ответа от сына вождь Ижеслав явно не ждал, считая, что двумя словами подвёл разговору ясную черту. Мечеслав же пока не находил не то что слов переспросить – воздуха, чтоб вздохнуть. Так больно, глупо и обидно он чувствовал себя, только первый раз сверзившись с коня в Хотегоще.
Он шёл по болоту вслед за Рудой легким шагом, едва не приплясывая. Пёс, оглядываясь на хозяина, молотил воздух хвостом-поленом и улыбался, приподнимая верхнюю губу.
Был обычный весенний день, каких в жизни Мечеслава была не одна сотня, и ещё многим таким предстояло наступить. Обычный день – но только не для него. Никогда раньше – Мечеслав был уверен – россыпи росы не блистали так ослепительно. Никогда раньше не была такой яркой и сочной зелень деревьев и мха, такими глубокими и таинственными – лесные тени. Он как будто первый раз увидел лес и болото, мох и туман. Ветер касался его щёк – будто её пальцы. В росе блестели её глаза. В шелесте листвы и болотных трав звучал её тихий смех. Даже изгибы болотных тропок казались ему изгибами её тела.
Издали – свистом – предупредил о себе дозорных на стенах городца. Не то чтоб правда из нужды – день был ясный и не было опасности показаться чужаком и получить стрелу с тына. Просто… хотелось свистнуть подлинней да попереливчатей. Он бы всю дорогу свистел, кабы не опаска поднять на ноги все дозоры.
Вихрем ворвался в городец, кинулся искать отца. Долго разыскивать не пришлось – на стрельбище у стены вождь Ижеслав учил младших отроков владеть луком. Из последних сил сдерживаясь, рассказал про найденную тропу на болоте и про сельцо, к которому она выходила. Рассказ о знакомстве с кузнецом и его оказавшимся дочерью «сыном» вышел рваный и комканый – и не из-за того, что ему было стыдно за свою дурость – тот стыд куда-то завалился, став мелким, серым, незаметным.
Он уже знал, что приведёт её в городец, что назовёт женой – виденные свадьбы сейчас проносились перед глазами, только женихом был он, Мечеслав, а невестой – Бажера. Он уже чувствовал, как её узкая, мокрая от пота ладошка дрожит в его руке, уже слышал, как шуршит зерно, которым их будут осыпать, уже видел, как замыкаются за ними двери свадебного подклета.
Заслушавшись незвучавшим, засмотревшись на невиденное, Мечеслав еле расслышал два недлинных слова. Слова, ради которых его отец, вождь Ижеслав, сын Воеслава, даже не повернулся к нему лицом.
А расслышав, как о стену грянулся с разбегу.
Но тут вождь Ижеслав всё же взглянул на сына, вздохнул и крикнул:
– Легостай!
– Вождь? – отозвался дружинник, поднимаясь со скамьи, где перебирал стрелы, осматривая наконечники и оперенье.
Ижеслав молча кивнул дружиннику на отроков с луками, и Легостай, кивнув в ответ, направился к мальчишкам.
А отец положил руку на плечо Мечеславу и повёл его в сторону.
– Как бы мне не пришлось вызывать шурина на поединок, – сказал он на ходу сквозь зубы. – Кромегость сын Дивогостя клялся вернуть мне воина. А вернул щенка. Мальчишку.
Щёки Мечеслава вспыхнули, как от пощёчин, плечо под отцовской ладонью окаменело.
Отец, по всей видимости, решил, что они достаточно отошли от всех остальных – в Ижеславле, как и в любом подобном городце, было не так много мест, где можно было бы поговорить вдвоём, – и развернул Мечеслава к себе лицом.
– С чего ты взял, что женишься на селянке?
Мечеслав задохнулся – как от сильного порыва ветра в лицо.
А как же иначе?
