Роман Буревой - Северная Пальмира
Постум спрыгнул со своего курульного стула и объявил тонким срывающимся голоском:
– Имею.
В курии воцарилась тишина. Потом кто-то отчётливо ахнул: «О боги…» Ведь никто из отцов-сенаторов не ведал, что император может говорить.
– Имею, – повторил малыш. – Я хочу говорить о законе… Есть такой закон – об оскорблении Величия. Этот закон трактуют неправильно… то есть… – малыш запнулся, – с его помощью нарушают закон о свободе слова. Вот так.
– Что он говорит! – выкрикнул в растерянности Аспер и поглядел на сидящих подле сенаторов. – Его подучили.
Постум сбился. Он оглянулся в растерянности. Но тут сенатор Флакк пришёл ему на помощь:
– Ты, Август, считаешь, что закон об оскорблении Величия императора должен быть отменён?
Постум раздражённо тряхнул головой:
– Нет. Я считаю, что закон применяют неправильно… И я… я хочу вновь… как в древности. Завтра Иды сентября. Прежде в этот день миловали преступников. И я хочу вернуть этот древний обычай и помиловать всех, кто обвиняется в оскорблении Величия.
– Отцы-сенаторы! – воскликнул Луций Галл, сообразив, куда клонит мальчишка. – Неужели вы будете принимать закон по предложению младенца, который что-то там едва лепечет!..
Но тут же вскочил сенатор Флакк.
– Лепечет или нет, – сказал старик, – но он – наш император, и мы должны уважать его, как уважаем Рим. И ты, сиятельный, должен говорить о Постуме Августе почтительно, если не хочешь сам быть обвинён в оскорблении Величия.
Луций Галл зашипел от ненависти, но возразить не посмел.
– У кого-нибудь есть возражения? – спросил председательствующий консуляр. – Кто-нибудь желает высказаться по данному вопросу?
Бенит с усмешкой оглядывал сенаторов, но пока молчал.
– Я хочу! – заявил Луций Галл – ему показалось, что он уловил желание Бенита. – Августом движут самые благородные чувства. Но вспомните, отцы-сенаторы, почему мы приняли этот закон?! Мы хотели оградить нашего юного императора от насмешек и нападок людей нечестивых и подлых. Так почему же мы забыли эти причины и готовы поддаться первому порыву и принять нечто совершенно другое? Я думаю, Август вскоре поймёт, каким опрометчивым было его предложение.
– Кто-нибудь ещё хочет высказаться?
– Мы должны защитить нашего маленького Августа! – воскликнул сосед Луция Галла.
– Мне страшно, – прошептал Постум и заплакал. Свой первый маленький бой он проиграл. – Я хочу домой. – Он кинулся к выходу.
Но Бенит подхватил его и вновь усадил на курульный стул.
– Отцы-сенаторы, я предлагаю прислушаться к словам Постума Августа! – сказал диктатор. – О, разумеется, мы должны защищать нашего маленького императора. – Постум уже плакал навзрыд, захлёбываясь слезами. – Мы не можем отменить закон об оскорблении Величия. Но Август хочет объявить амнистию тем, кто осуждён по этому закону согласно древнему обычаю. Ты хочешь этого, Август? Я правильно понял?
– Х-х-хочу… – только и выдохнул между двумя всхлипами малыш.
– Тогда пусть немедленно подготовят бумагу, и император завтра её подпишет.
– Разве он умеет писать? – обалдело спросил Луций Галл.
– Ум-мею… – выдохнул сквозь всхлипы Постум.
– Вот и прекрасно! – сказал Бенит. – И я думаю, никто не смеет выступить против возобновления этого древнего обычая, как и других древних обычаев.
– Славься, император! – воскликнул Луций Галл, будто гладиатор на арене.
III
Марцелл не вернул на другой день рукопись, как обещал. Он не пришёл даже в клинику и никого не предупредил. Не появился и в это утро. Да был ли он вообще? Не пригрезился ли он Норме? Но почему, почему? Она вскакивала поминутно, подходила к окну. Потом кидалась к двери и спрашивала секретаршу: «Никто не звонил?» Ей было тошно. Ей хотелось кинуться к первому встречному и спросить: «Где Марцелл? Кто-нибудь видел Марцелла? Почему его нет рядом? Почему?»
А тут ещё Флакк, к которому Норма Галликан вчера поехала на дом, устроил дурацкий скандал. Узнав, что Норма просит пока не публиковать послание, вдруг закричал, что она трусиха, и что все вокруг трусы и подлецы, и все продались, и всем плевать на Рим. Один он, Флакк, переживает. Норма могла бы понять, что старик растерян и угнетён, но его крики и несправедливые выпады разозлили её. Без одобрения Марцелла она публиковать послание не могла. Она унизит Марцелла, если отдаст рукопись в печать, не дождавшись его замечаний. А она не могла его унизить. Ей хотелось на него молиться.
Её ждали сегодня на демонстрации, но она не пошла. Вдруг Марцелл явится в клинику и они с ним разминутся. Она будет ждать! Он должен прийти! Должен!
IV
Ещё с раннего утра отдельные личности прохаживались у терм Каракаллы. Все больше молодёжь. Но и пожилые степенные люди встречались. Меж прочими можно было узнать фабию, поэта Кумия, молодого Гая Флакка, сына известного сенатора, и Роксану Флакк, его племянницу, и ещё многих и многих. Ждали Норму Галликан, но она не пришла. Женщины при встрече целовались, мужчины приветствовали друг друга более сдержанно. После полудня маленькие группки собрались в толпу, толпа превратилась в процессию и двинулась к Аппиевым воротам. Людская змея все росла. Большинство надели траур. А кто не надел, тот накинул на голову полу тоги, молчаливым жестом говоря: не согласен. Так много-много лет назад плебеи удалялись из Рима, протестуя против несправедливости, оставляя своим врагам право повелевать стенами и крышами.
Валерия поджидала протестующих у Аппиевых ворот. Она надеялась возглавить процессию. Но идущий впереди Гай Флакк, сын сенатора и главы оптиматов, отстранил её:
– Валерия Амата, тебе лучше не присоединяться к нам.
Он был самолюбив и одновременно не уверен в себе – потому и говорил слишком громко и слишком много жестикулировал. Римлянин всегда должен держаться с достоинством. Но не хватало, катастрофически не хватало щуплому и низкорослому Гаю Флакку степенности.
– Почему? Ты боишься за меня? – Валерия снисходительно улыбнулась юноше. – А я не боюсь.
– Да, боюсь. Но не за тебя. А за наше дело. – И Гай Флакк протянул ей номер «Акты диурны» с отмеченным красным заметкой.
Валерия пробежала глазами по строкам…
– Что ж это такое? Не понимаю. Получается, я во всем виновата? Может, ещё скажут, что и легионы под Нисибисом погибли из-за меня? И Руфин умер из-за меня? Из-за того, что я была наполовину сиротой, когда пришла в храм Весты?
– Получается, что так. Тебя не имели права принимать в весталки. Но приняли. Был нарушен обычай. А этого боги не терпят. И они обрушили свой гнев на Рим.
– Боги или люди? – Валерия скомкала вестник.
Флакк не ответил и ускорил шаги.
– Неужели боги так мелочны?! – крикнула весталка в спину молодому Флакку.
Ей никто не ответил. Люди, проходящие мимо, старались смотреть в сторону или себе под ноги. Знают… И самое противное, что верят. Неужели почти тридцать лет жизни зря? Все зря?! «Идиоты!» – хотелось ей крикнуть идущим. Но нет, нет, она не должна никого винить. Это всего лишь очень точный, очень подлый удар Бенита. Сокрушительный удар. Или все-таки так и есть? И все в мире зависит лишь от формы? От соблюдения обычая… Форма определяет все. Добро и зло, лишённые формы, перестают быть добром и злом.
Процессия растянулась. Валерия приметила, что кое-кто начал отставать, пробираясь в хвост колонны. Многие потихоньку поворачивали назад. И колонна лишь поначалу выглядела внушительной. Когда через несколько минут Валерия увидела её хвост, то поняла: не получилось демонстративного исхода. Не большинство, и даже не значительная часть, а всего несколько тысяч человек покидали Вечный город. И хотя репортёры альбионских и винландских вестников старательно щёлкали фотоаппаратами, выбирая ракурсы так, чтобы колонна протестующих казалось бесконечной, эти фото ничего не могли изменить. Уверенные в недолговечности Бенитовой власти, в Альбионе и Винланде будут ждать, когда разъярённые поклонники Закона и Свободы вытащат Бенита из курии. Они будут ждать день за днём, год за годом, пока не устанут. А жителям Рима ясно уже, что противники Бенита проиграли, не начав бой.
Роксана Флакк остановилась подле Валерии. Вернувшись из плена, Роксана коротко постриглась и стала носить мальчишеские туники. Сейчас на ней была короткая туника со шнуровкой на груди и кожаные брюки до колен.
– Мы напрасно затеяли эту демонстрацию, правда? – спросила Роксана. – Римлянам нравится Бенит. А Флакк – нет. Так что топать дальше нет смысла. Только натрём ноги и устанем. Пойдём-ка лучше домой и тяпнем фалерна.
Тут только Валерия почувствовала, что от девушки изрядно пахнет вином.
Роксана вдруг захохотала.
– Знаешь, что мне это напоминает? – спросила Роксана, давясь от смеха. – Вся эта нелепая ходьба? Ползание под рабским ярмом. Да, да, мы все ползём под рабским ярмом, а воображаем, что протестуем. – Жаль, что тебя не зарыли в могилу, Валерия Амата. В этом был бы какой-то смысл. Да, в этом был бы смысл… А вот в этом… – Она махнула вслед уходящим, – никакого смысла нет. Только т-с-с… Я никому не имею права говорить про ярмо. Меня убьют. Кассий Лентул меня убьёт, если узнает, что я проболталась. Мы все дали клятву. Я и Лентул. Но тебе можно… Тебе, сестрица, можно…
