В. Бирюк - Стрелка
Какой дурак сказал: «мечтать — не вредно»? Вредно. Отвлекает от насущного. А насущно хочется мне, пока даже больше, чем домой — найти гада, который этого ребёнка, Лазаря, обидел, и порвать сволоте… ну, скажем так, хрип.
Ванечка, это садизм, это непристойно. Люди должны умирать легко и быстро. Как скотинка под ножом еврея-резника. Так — кошернее.
Звыняйтэ хлопци, шо там с небес подглядывают, но мы медресей с хедерами и семинариями не кончали, мы — по-простому, по-пролетарски: как получится — так и порвём. Но — меленько.
Прирезать княжеского гридня… — И что?! Это для аборигенов — табу. Грех, измена, «свят-свят…». А мне-то… Я ж — дерьмократ и либераст! Исконно-посконный, итить вас коромыслом! «Все люди — братья!». А некоторые — ещё и вскоре-покойные братухарики.
Если очень хочется, то можно. Нельзя, нельзя отказывать себе в столь сильно желаемых маленьких радостях! А уж мне-то… в свете ещё не наступивших восьми с лихуёчком веков… Всё ж «прахом будет»! Всё! И — «концы — в воду». На какой там речке Харон перевозчиком трудится? Нехорошо лишать грека работы. Особенно — древнего и мифологического.
Принято, работаем.
Дальше пошли детали, деталюшечки, вариантики, заготовочки, оптимизация…
«И хрен меня потом найдут!» — не мой лозунг. Мой принцип: вот он я! И хрен укусишь.
Опоздали, ребятки-ребятишечки! Это в Киеве меня можно было голыми руками брать, это в Рябиновке меня в первый день задавить было — запросто! А ныне — вот он я, «Зверь Лютый»! Укуси — зубки выкрошатся. Упустила «Святая Русь» свое времечко. Проспала-опростоволосилась.
Поздно, детишечки — сыграем-ка!
Топаем-топаем… в смысле: гребём-вгрёбываем. Чего-то сегодня караван быстрее идёт, останавливаться не собираются…
Проскочили устье Юхоти. Напротив должен быть Мышкин. Нет его ещё. Нету пока здесь того храброго мышонка, который заснувшему на полянке русскому князю из литовских Гедиминовичей, на лицо вскочит, по мордасам надаёт, тем — разбудит и от ядовитой змеи спасёт. От чего городок и начнётся.
Нету, тем более, и тех нескольких русских женщин, отнюдь не топ-моделей и примадонн, которые из ничего, из любви к своему музейно-библиотекарскому делу да к этому городку, соберут банки собственной закатки с грибочками да ягодками — а не было у них ничего другого! — и поедут «за свои кровные» в Питер к Лихачёву. За советом, за ответом на глупый вопрос: как спасти родной город?
Тут — лихие девяностые! Страна рухнула! Гайдаровские реформы! Демократия — в разгуле! Бандюки и путаны — мечта школьников! Тут не город — страну никто спасать не собирается! Вокруг у всех одно: урвал-убежал!
Не у всех. Эти бабы… Как они в здании полуторавековой постройки, где только горбольница сто лет сидела, водопровод прокладывали… Сделали. И «Мышкины палаты» построили, и улицы замостили… Сделали из лежачего поселения — игрушку.
Эй, попандопулы, кто там про неотвратимость законов исторический развития плакался? Про неизбежность урбанизации с глобализацией, стандартизации с унификацией?
Верю. Всё — правда. Только понимают эту правду — по-разному. Вот же: Мышкин должен был умереть. А он живёт и процветает.
Города основывать — «Здесь будет город заложён» — это, конечно, дело царей да князей. А вот чтобы эти города жили…
Просто три бабы с баночками грибочков… стали осью. Вокруг которой закрутилось местное «мироздание».
Это уже из легенд 21 века. Как легенда из 16-го — об исходе Ионы Сысоевича из Ростова.
К ночи пришли в Мологу. И переход — длиннее, и поставили нас коряво: по Волжскому левому берегу за устьем речки.
«Речка»… у неё ширина в устье под 300 метров!
Вот это место — самая северная точка Волги. Отсюда она поворачивает к югу, хотя и течёт к востоку. Сюда же, по Шексне, выведут уже в 20 веке Волго-Балтийский канал.
Молога — ещё один «китеж-град». Только не от Батыя спрятался, а водой накрылся. А ведь было время — про здешние места сказки сказывали, песни былинные пели. Были эти места — из самых исконно-посконных, «сердце Земли Русской».
Повесть Временных Лет говорит о «начале Руси»:
«И Пришли к славянам, и сел старший Рюрик в Новгороде, а другой — Синеус — на Белоозере, а третий — Трувор — в Изборске».
Из Белоозера и течёт Шексна. Ходит по этой речке в русской средневековой песенке пескарик — праведного суда ищет. Хорошо, что колючий, а то съели бы судейские. А не в сказке — ходит «шекснинска стерлядь золотая» из стихов Державина. Её будут в огромных бадьях доставлять на санях к царскому двору в Питер.
Будут. Потом. Пока здесь — пограничье.
Вот досюда дошли Изя Блескучий с братом своим — Ростиком Смоленским. Самый нижний из шести сожжённых ими в том достославном походе русских городов. Долгорукий и не мявкнул. Но началась оттепель, поверх речного льда пошла вода, и заставила братьев-князьей спешно с Волги убираться.
Новогородцы, зная особенности здешних мест, не слушая Изиных приказов, рванули вверх по Мологе, к дому ближе. Пришлось и братьям-князьям за ними бежать. Подгоняя бредущий чуть ли не по колено в ледяной воде, собранный по Волжскому Верху полон.
7 тысяч — это то, что ярыжки посчитали, воины поделили, летописцы записали. Кто дошёл. Остальные… я уже говорил: мертвяков от живых полонян — считай вдесятеро, не ошибёшься.
Сейчас здесь власть новгородская, оттуда посадник сидит. Туда, в Новгород, идут с Мологи, «воинские берестяные грамоты». Секретные — без указания автора и адресата, с описаниями пропажи из отряда людей и коней. Идут и подати. Деревянные полые цилиндрические замки на шнурах, завязывавших мешки с собранным — отсюда.
Войны Новогорода с Залесьем нынче нет, но Боголюбскому новогородская крепость на Волге — как кость поперёк горла. Нет суздальским вольного хода от Зубца до Городца. То есть — пока есть, но чуть в Новгороде передумают… и уже нет.
* * *Пока выгребали, пока на место становились, ужинали да обустраивались — уже темнеть начало. Я потихоньку барахло своё перебираю: реквизит кое-какой… подготовить надо.
Обещали же мне «комме морген!». Ну, жду в нетерпении. «Морген» уже кончается, а «комме»… никак не приходит.
«Морген, морген, нур нихт хойте,
Заген алле фаулен лойте»
(«Завтра, завтра, не сегодня.
Все лентяи говорят».
«Все» — в смысле: германо-говорящие).
У меня уже терпение всё вышло, а у них — «Не начинается! Не начинается!».
«Расцвела под окошком акация.
До чего же счастливая я!
У меня началась менструация!
Значит я — не беременная!».
«Залетели» они там, что ли? Я даже волнуюсь.
Тут появляется вчерашний слуга. Морда… аж светиться. Кинулся к нам. С восторгом как к родным:
– О! Вот вы где! Еле нашёл. Пошли. Оба-два. Князь зовёт. Спешно. Гы-гы-гы…
Ему-то что? А вот же — радость так и… проистекает. Изо всех отверстий.
При моей склонности к дерьмократии и либерастии, первое устремление — дать в морду. Но… где я, а где — торжество гумнонизма? «Святая Русь» вокруг, проще надо быть, прощее. «Князь зовёт!». Сюзерен, господин, государь… Хорошо хоть, пока ещё — ГБой не помазюканный.
Лазарь… мордочка испуганная, в глазах слёзы стоят. Но — «воля господина»! Всхлипывая, постанывая и покряхтывая, поднимается, собирается. «Слуга царю, отец солдатам». «Отец» из него пока никакой, а вот «слуга» — верный.
«Он несёт свою… Мда… беду
Да ко княжьему шатру
Разболелася беда, надорвалася…».
Глава 318
Абсолютизм потому так и называется, что он абсолютен. Всякий вассал должен исполнить абсолютно любую волю сюзерена. Нужно ли приводить примеры того, как, по воле законного и богопомазанного монарха, мужья и отцы оправляли своих жён и дочерей для развратных шалостей своих правителей? Даже и проливая горькие слёзы, не смели они воспротивится воле своего государя.
Франциск I, считавший, что двор без женщин «что год без весны и весна без роз», услышал о красоте графини Шатобриан и потребовал от её мужа, чтобы она была представлена ему. Однако граф, извещённый о разврате, царившем при королевском дворе, заранее, только ещё выезжая из своего поместья, уговорился со своей красавицей-супругой, чтобы она не доверяла его письмам, в коих нет условной фразы.
Франциск потребовал вызвать в Париж графиню, граф верноподданно исполнил волю монарха, отправил супруге письмо с приказом приехать. Но та, в ответе, отговорилась болезненностью. Подобная переписка продолжалась некоторое время — без такого же результата.
Увы — мир не без добрых людей: один из придворных напоил и «разболтал» графа. Король погрозил пальчиком хитрецу, и пришлось бедняге написать письмо с условной фразой. Франсуаза прибыла в Париж, изумилась, ужаснулась, смутилась, получила пару должностей для своих братьев и стала любовницей короля. Вместе с супругом участвовала она в важнейших придворных мероприятиях, а без мужа — в королевских постельных забавах.
