Дмитрий Лекух - Туман на родных берегах
Ворчаков микроскопической платиновой же ложечкой зачерпнул содержимое табакерки. С силой втянул сначала одну ложечку через породистую левую ноздрю, потом, подумав, присовокупил вторую, – теперь уже через правую.
Хорошо…
Откинулся на спинку обитого тонкой выворотной кожей автомобильного кресла.
Подышал.
Ломота в висках и сонливость стремительно отступали.
Даже захотелось поговорить.
Никита выдохнул ставший внезапно разреженным воздух и посмотрел в сторону Старика.
– А скажите, Михаил Гордеевич, давно уже любопытно: за что вы нас так ненавидите? Мы ведь чуть ли не все ваши мечты осуществили. Россия сильна. С ней считаются в мире. Промышленность стремительно развивается: не такими, конечно, темпами, как в большевистской Германии, но тоже вполне прилично. Население растет, дороги строятся, инородцы знают свое место. Что же вам не нравится, генерал? Исключительно то, что все это сделали мы, а не вы?!..
Старик глядел в окно.
Там, местами, еще плыли тяжелые полосы утреннего тумана, но уже вовсю светило взошедшее, чтобы окончательно их убить, жаркое московское солнце.
Машина, снизив скорость до минимума, подъезжала к Спасским воротам.
Старик дернул губой.
– Я вас не ненавидел и не собираюсь ненавидеть, господа «фашио», – чуть растянул гласные, пытаясь скопировать итальянский. – Это вы себе льстите. И отдаю вам должное – вам действительно удалось взнуздать державу. А вот что со всем этим делать дальше, вы не знаете. Оттого и экспериментируете, перебирая варианты, как ребенок стеклышки в калейдоскопе: пестро, интересно! Забывая, что для миллионов людей, живущих на этой земле, она – живая. Вы ведь даже не тираны. Так, лаборанты. Вивисекторы. Мальчики в коротких штанишках. Для вас власть – это скальпель для оперирования лягушек. Но резать-то вы собираетесь не лягушек! А мою страну! И мой народ! По живому! Поэтому я не собираюсь вас ненавидеть, господа. Я собираюсь вас остановить…
Ворчаков хмыкнул.
Мели, Емеля.
Недолго тебе осталось, ой недолго…
Он опустил бронированное стекло и показал пропуск откозырявшему часовому в черном гвардейском мундире, тот сверил подпись, печать, снова отдал честь и махнул рукой своим товарищам:
– Открывайте.
Ворчаков поднял стекло.
Машина въехала в Кремль.
Глава 43
Ворчаков злился.
Сначала его неожиданно вызвал Верховный.
Никита бросил все дела, передоверив подготовку мероприятия Лаврентию, и целых сорок минут безвылазно проторчал в пустой приемной, откуда в интересах конспирации Берией были удалены все помощники Канцлера: официально Валентин Петрович уже улетел в столицу, поэтому кроме Ворчакова в приемной находились только два гвардейца из охраны с пустыми, ничего не выражающими глазами.
У таких даже кофе не попросишь.
А потом из кабинета Катаева вышел бесстрастный подполковник в точно таком же гвардейском мундире и, небрежно козырнув, передал записку Канцлера, в которой тот, извиняясь, переносил аудиенцию на вечернее время, а сейчас предписывал возвращаться к исполнению прямых служебных обязанностей.
Ворчаков вспылил – тон записки, даже записки Вождя, показался ему как минимум оскорбительным.
Впрочем, с Валентином Петровичем такое случалось и раньше: иногда он становился нестерпимо груб, даже с любимцами.
Приходилось терпеть.
И пережидать.
Потому как вышедший из странной меланхолии Канцлер обязательно потом извинялся.
Ворчаков это понимал, но злиться это ему не мешало.
Не мальчик.
А воспитывают – как щенка…
Выйдя из Большого Императорского дворца, он тут же передумал, вернулся, зашел в туалет, закрылся в кабинке, вогнал себе в каждую ноздрю по солидной порции кокаина и запил все это хозяйство огромным глотком домашнего яблочного шнапса из фляжки, подаренной утром Розенбергом.
Первую, с коньяком, он прикончил по дороге в Переделкино.
Паршиво было на душе, томили неясные предчувствия.
Он сделал еще один глоток, вышел из кабинки, заботливо вымыл руки, ополоснул лицо, вытерся висевшим тут же казенным кремлевским полотенцем и отправился на улицу, в курилку.
На то чтобы привести нервы в порядок у него и времени-то оставалось на одну папиросу.
Следовало поторопиться…
Глава 44
Пока Ворчаков курил, мрачно облокотившись на тяжелую чугунную скамейку неподалеку от Патриаршьей ризницы, мимо него сновали посыльные, военные и гражданские чиновники.
В основном ясские гвардейцы и бойцы из ведомства Лаврентия: своих немногочисленных людей, включая осназовцев, Никита отправил в город, где им предстояла работа, – настоящий праздник начнется не здесь и не сразу, сначала закончится парад.
Но ребятам надо дать время подготовиться к карнавалу.
Он решительно отщелкнул внезапно начавшую горчить папиросу и скорым военным шагом отправился через Царскую площадь на площадь Сенатскую, которую надо было пересечь, чтобы попасть в здание Окружного суда, где, под бдительным присмотром бывшего большевика Берии, и разместили до начала Парада мятежного патриарха: сегодня праздник, сегодня он будет стоять на трибуне, сегодня ему будут отдавать честь и кричать славословия.
И никто не будет знать, что это – в последний раз.
Ворчаков решительно нырнул из зноя уже раскалившейся Сенатской площади в спасительную тишину и прохладу здания суда, пробежал длинным коридором и наткнулся на вальяжно покуривавшего у окошка Берию, чему несказанно удивился:
– Лаврентий! У вас уже все готово и больше нечем заняться?!
Берия не оборачивался.
Но, как показалось Ворчакову, усмехнулся.
– И давно. Только вас, Никита, и ждем. Они там, а я здесь. Так что сейчас докурю, и пройдем в кабинет судьи, который я тут без вашего спросу временно оккупировал. Там проведем короткое совещание. И – можно будет начинать…
Никита пожал плечами.
Именно так он все это и представлял.
Рутина.
Самое интересное начнется после Парада.
Если, разумеется, не вмешаются господа большевички.
Но даже если и вмешаются – нам только лучше.
Наших, тех кого действительно стоит беречь, в это время на Красной площади не будет.
А остальных – можно и проредить.
Для полноты, так сказать, народного гнева…
Ворчаков дождался, пока Берия тщательно затушит папиросу в приспособленной кем-то из судейских под пепельницу банке из-под бразильского молотого кофе.
И они не торопясь прошли по короткому коридору в сторону приемной окружного судьи, где и предполагалось провести совещание…
Глава 45
Состав присутствовавших в совещательной комнате Ворчакова удивил.
Кроме них с Берией там оказались только сам Старик с неизменным Николенькой, комендант Кремля и несколько старших армейских и гвардейских офицеров.
Ни руководителя московского департамента Имперской безопасности, ни представителей пресс-службы, ни церемониймейстеров, ни генералитета: у Никиты неприятно кольнуло под ложечкой, но предупредительный Берия с улыбкой пояснил, что они еще не подошли.
Получают нагоняй у Верховного за хреновую подготовку мероприятия: Валентин Петрович им сейчас такого фитиля вставляет, что, по слухам, не нашел времени, чтобы принять самого Ворчакова.
– Это ведь так?
Никита коротко кивнул.
Напоминание о пережитом в приемной Канцлера унижении было крайне неприятным.
Впрочем, Берии этого не понять, он не дворянин, он – мингрельский крестьянин.
Несмотря на очевидность и рутинность происходящего, что-то сильно тревожило Ворчакова, он не мог понять, что именно, и это было настолько невыносимо, что, не скрываясь, он начал разглядывать тоже чем-то обеспокоенных и по-прежнему молчаливых присутствующих.
Глядел перед собой о чем-то задумавшийся Старик.
Копался в своем необъятном портфеле, скривив обезображенное ожогами лицо, Николенька.
Нервно курил Берия.
О чем-то негромко переговаривались собравшиеся у открытого окна офицеры.
Ожидание накапливалось, становилось вещественным и ощутимым.
Оно просто не могло не прорваться, и первым после Ворчакова это почувствовал Берия.
Встал со стула, затушил окурок в пепельнице, хмыкнул.
– А не послушать ли нам пока радио, господа, – говорит, поглядев на часы, – раз уж мероприятие все равно задерживается. Там сейчас как раз идет моя любимая утренняя программа о путешествиях. Сегодня должны говорить об Испании. Программа, правда, скоро закончится, но все самое интересное, как правило, бывает именно в конце. Я бы послушал. Никто не возражает?
Кто-то из офицеров неуверенно хмыкнул: слишком уж необычным выглядело предложение главного российского тюремщика.
Но не возразил.
Ворчаков тоже, подумав, соглашательски пожал плечами: времени до начала Парада у них предостаточно. А Канцлер способен еще долго гонять нерадивых службистов. Никита привычки Валентина Петровича давно изучил, не удивлялся.
