Давид Самойлов - Струфиан

 А где-то, говорят, в Сахаре,
 Нашел рисунки Питер Пэн:
 Подобные скафандрам хари
 И усики вроде антенн,
 А может - маленькие роги.
 (Возможно - духи или боги, -
 Писал профессор Ольдерогге.)

 Дул сильный ветер в Таганроге,
 Обычный в пору ноября.
 Многообразные тревоги
 Томили русского царя,
 От неустройства и досад
 Он выходил в осенний сад
 Для совершенья моциона,
 Где кроны пели исступленно
 И собирался снегопад.
 Я, впрочем, не был в том саду
 И точно ведать не могу,
 Как ветры веяли морские
 В том достопамятном году.
 Есть документы, дневники,
 Но верным фактам вопреки
 Есть данные кое-какие.
 А эти данные гласят
 (И в них загадка для потомства),
 Что более ста лет назад
 В одной заимке возле Томска
 Жил некий старец непростой,
 Феодором он прозывался.
 Лев Николаевич Толстой
 Весьма им интересовался.
 О старце шел в народе слух,
 Что, не в пример земным владыкам,
 Царь Александр покинул вдруг
 Дворец и власть, семейный круг
 И поселился в месте диком.
 Мне жаль всегда таких легенд!
 В них запечатлено движенье
 Народного воображенья.
 Увы! всему опроверженье -
 Один престранный документ,
 Оставшийся по смерти старца:
 Так называемая 'тайна' -
 Листы бумаги в виде лент,
 На них - цифирь, и может статься,
 Расставленная не случайно.
 Один знакомый программист
 Искал загадку той цифири
 И сообщил: 'Понятен смысл
 Ее, как дважды два - четыре.
 Слова - 'а крыют струфиан' -
 Являются ключом разгадки'.
 И излагал - в каком порядке
 И как случилось, что царя
 С отшельником сошлись дороги...

 Дул сильный ветер в Таганроге,
 Обычный в пору ноября.
 Топталось море, словно гурт,
 Захватывало дух от гула.
 Но почему-то в Петербург
 Царя нисколько не тянуло.
 Себе внимая, Александр
 Испытывал рожденье чувства,
 Похожего на этот сад,
 Где было сумрачно и пусто.
 Пейзаж осенний был под стать
 Его душевному бессилью.
 - Но кто же будет за Россию
 Перед всевышним отвечать?
 Неужто братец Николай,
 Который хуже Константина...
 А Миша груб и шелопай...
 Какая грустная картина!.. -
 Темнел от мыслей царский лик
 И делался me'lancolique.
 - Уход от власти - страшный шаг.
 В России трудны перемены...
 И небывалые измены
 Сужают душный свой кушак...
 Одиннадцатого числа
 Царь принял тайного посла.
 То прибыл унтер-офицер
 Шервуд, ему открывший цель
 И деятельность тайных обществ.
 - О да! Уже не только ропщут! -
 Он шел, вдыхая горький яд
 И дух осеннего убранства.
 - Цвет гвардии и цвет дворянства!
 А знают ли, чего хотят?..
 Но я им, впрочем, не судья...У нас цари, цареубийцы
 Не знают меж собой границы
 И мрут от одного питья...
 Ужасно за своим плечом
 Все время чуять тень злодея...
 Быть жертвою иль палачом... -
 Он обернулся, холодея.
 Смеркалось. Облачно, туманно
 Над Таганрогом. И тогда
 Подумал император:
 - Странно,
 Что в небе светится звезда...

 - Звезда! А может, божий знак? -
 На небо глянув, думал Федор
 Кузьмин. Он пробрался обходом
 К ограде царского жилья.
 И вслушивался в полумрак.
 Он родом был донской казак.
 На Бонапарта шел походом.
 Потом торговлей в Таганроге
 Он пробавлялся год за годом И
 вдруг затосковал о боге
 И перестал курить табак.
 Торговлю бросил. Слобожанам
 Внушал Кузьмин невольный страх.
 Он жил в домишке деревянном
 Близ моря на семи ветрах.
 Уж не бесовское ли дело
 Творилось в доме Кузьмина,
 Где часто за полночь горела
 В окошке тусклая свеча!
 Кузьмин писал. А что писал
 И для чего - никто не знал.
 А он, под вечный хруст прибоя,
 Склонясь над стопкою бумаг,
 Который год писал: 'Благое
 Намеренье об исправленье
 Империи Российской'. Так
 Именовалось сочиненье,
 Которое, как откровенье,
 Писал задумчивый казак.
 И для того стоял сейчас
 Близ императорского дома,
 Где было все ему знакомо -
 Любой проход и каждый лаз -
 Феодор неприметной тенью,
 Чтоб государю в ноги пасть,
 Дабы осуществила власть
 'Намеренье об исправленье'.

 Поскольку не был сей трактат
 Вручен (читайте нашу повесть),
 Мы суть его изложим, то есть
 Представим несколько цитат.
 'На нас, как ядовитый чад,
 Европа насылает ересь.
 И на Руси не станет через
 Сто лет следа от наших чад.
 Не будет девы с коромыслом,
 Не будет молодца с сохой.
 Восторжествует дух сухой,
 Несовместимый с русским смыслом.
 И эта духа сухота
 Убьет все промыслы, ремесла;
 Во всей России не найдется
 Ни колеса, ни хомута.
 Дабы России не остаться
 Без колеса и хомута,
 Необходимо наше царство
 В глухие увести места -
 В Сибирь, на Север, на Восток,
 Оставив за Москвой заслоны,
 Как некогда увел пророк
 Народ в предел незаселенный'.
 'Необходимы также меры
 Для возвращенья старой веры.
 В никонианстве есть порок,
 И суть его - замах вселенский.
 Руси сибирской, деревенской
 Пойти сие не может впрок'.
 В провинции любых времен
 Есть свой уездный Сен-Симон.
 Кузьмин был этого закала.
 И потому он излагал
 С таким упорством идеал
 Российского провинциала.
 И вот настал высокий час
 Вручения царю прожекта.
 Кузьмин вздохнул и, помолясь,
 Просунул тело в узкий лаз.

 Дом, где располагался царь,
 А вместе с ним императрица,
 Напоминал собою ларь,
 Как в описаньях говорится,
 И выходил его фасад
 На небольшой фруктовый сад.
 От моря дальнобойный гул
 Был слышен - волны набегали.
 Гвардеец, взяв на караул,
 Стоял в дверях и не дыхнул.
 В покоях свечи зажигали.
 Барон Иван Иваныч Дибич
 Глядел из кабинета в сад,
 Стараясь в сумраке увидеть,
 Идет ли к дому Александр.
 А государь замедлил шаг,
 Увидев в небе звездный знак.
 Кузьмин шел прямо на него,
 Готовый сразу падать ниц.
 Прошу запомнить: таково
 Расположенье было лиц -
 Гвардеец, Дибич, государь
 И Федор, обыватель местный, -
 Когда послышался удар
 И вдруг разлился свет небесный.
 Был непонятен и внезапен
 Зеленоватый свет. Его,
 Биясь как сердце, источало
 Неведомое существо,
 Или скорее вещество,
 Которое в тот миг упало
 С негромким звуком, вроде 'пах!',
 Напоминавшее колпак
 Или, точнее, полушарье,
 Чуть сплюснутое по бокам,
 Производившее шуршанье,
 Подобно легким сквознякам...
 Оно держалось на лучах,
 Как бы на тысяче ресничин.
 В нем свет то вспыхивал, то чах,
 И звук, напоминавший 'пах!',
 Был страшноват и непривычен.
 И в том полупрозрачном теле
 Уродцы странные сидели,
 Как мог потом поклясться Федор,
 На головах у тех уродов
 Торчали небольшие рожки,
 Пока же, как это постичь
 Не зная, завопил Кузьмич
 И рухнул посреди дорожки,
 Он видел в сорока шагах,
 Как это чудо, разгораясь,
 Вдруг поднялось на двух ногах
 И встало, словно птица страус.
 И тут уж Федор пал в туман,
 Шепча: 'Крылатый струфиан...'
 В окно все это видел Дибич,
 Но не успел из дому выбечь.
 А выбежав, увидел - пуст
 И дик был сад.
 И пал без чувств...
 Очнулся.
 На часах гвардейца
 Хватил удар.
 И он был мертв,
 Неподалеку был простерт
 Свидетель чуда иль злодейства,
 А может быть, и сам злодей.
 А больше не было людей.
 И понял Дибич, сад обшаря,
 Что не хватало государя.