Главная роль 8 (СИ) - Смолин Павел

В мобилизационном пункте Австро-Венгерского города Прага находиться было в высшей степени неприятно: набившиеся сверх всякой меры в узкий коридор с безликими дверями кабинетов добрые чехи потели, непрерывно курили папиросы, трубки и самокрутки и старались не потерять сознание. Тех, кому это не удалось, под предлогом заботы о здоровье выносили на улицу более крепкие товарищи. Немало веселых минут провели пленники Австро-Венгерской мобилизационной машины наблюдая возмущение вернувшихся слабаков потерянными местами в очереди. Сомнительное развлечение, но здесь и такому будешь рад.

— Хватит курить, чертовы свиньи! — вошел с улицы в коридор усатый, толсторожий лейтенант и принялся при помощи стека и пришедшего с ним рядового прокладывать себе дорогу. — Только посмотрите на себя — голые, грязные, воняете как свиньи…

— Прямо как твоя мамаша когда я драл ее вчера! — раздался негромкий, но разборчивый ответ из толпы.

— Кто посмел?!! — подпрыгнув от возмущения, взревел лейтенант. — Выходи, живо!

Командный тон конечно же не помог.

— Трусливые свиньи! — презрительно припечатал будущих солдат бравый австрийский офицер и гордо прошествовал дальше, утроив прикладываемые к тычкам стека усилия. — Даже сейчас, когда проклятые враги в считанных километрах от Праги, вы не способны смирить свою скотскую сущность и явить хоть немного дисциплины… — от дальнейшего брюзжания лейтенанта мужиков спасла дверь кабинета номер семь.

Вздохнув от ощущения безнадеги, тридцатишестилетний учитель фортепиано Езек Гавранек направил во Вселенную вопрос:

— Почему такое существо наделено правом распоряжаться чужими жизнями? Это же животное!

Стоящий рядом в уютном на общем фоне закутке между не зажженной сейчас печкой и собственно удивительно здоровенным для музыканта Езеком невысокий, щуплый, круглолицый молодой человек лет двадцати с нездоровыми тенями под глазами отвлекся от личных страданий от неприятной обстановки:

— Я знавал одного немца, человека весьма предприимчивого. Он мыл мясником и хозяином фермы, и однажды ему пришла в голову идея отмыть одну из своих свиней, нарядить в платье с бантами и пустить по городу слух, будто она — наследница богатого приданого по праву любимицы престарелой графини.

За прошедшие часы народ успел привыкнуть к забавным байкам этого простодушного на вид паренька, и они им нравились гораздо больше споров из-за места в очереди.

— Задумка оказалась удачной, и в лавку потянулись зеваки. Довольный мясник Шмидт греб деньги лопатой до тех пор, пока на «капиталы» несуществующей старой графини не решил позариться один известный охотник за состоянием престарелых вдов. Показав Шмидту поддельную бумагу с печатью городской управы, он попытался вызнать имя и адрес графини. Будучи ответственным гражданином, мясник не стал спрашивать, какое отношение к подобным делам может иметь городская управа и отправил помощника за полицейским.

— Благодарность получил поди, — предположил сорокадвухлетний усатый и лысый токарь Леош.

— Охотник за вдовушками получил год тюрьмы за подделку документов, а Шмидт — немалый штраф за мошенничество.

Мужики похмыкали — смеяться в такой духоте сил не осталось — и кто-то спросил:

— А в чем здесь мошенничество?

— В том, что в городе нашлось очень много мясников, которые убедили полицию заставить Шмидта избавиться от свиньи, — поморщившись от неинтересной на его взгляд части истории, ответил рассказчик.

— Любопытная история, — одобрил Езек. — А вот у меня однажды был ученик…

Рассказать он не успел — дверь кабинета номер девять выплюнула в коридор пяток «отработанных» будущих солдат, и Езеку с круглолицым пареньком пришлось пойти в кабинет вместе с тремя другими «счастливчиками».

В кабинете было гораздо приятнее: через открытые нараспашку зарешеченные окна помещение наполнял лишенный дневного зноя вечерний воздух, после давки от обилия свободного места кружило голову, и больше всего на свете зашедших в кабинет мобилизованных интересовал вопрос: «какого черта нельзя было сделать в кабинете хоть одно окно?».

— Распределиться, — указал на длинный, заставленный почти скрывающими лица «приемной комиссии» башнями папок лишних дел, медицинских карт и пес его знает чего еще стоящий на посту у двери сержант.

Понять приказ было несложно — в кабинет вошло пять человек, столько же сидит за столом — но легкого хаоса избежать не удалось, что вызвало у «коренных» военных раздраженные гримасы.

Круглолицему пареньку «достался» крайний правый фельдфебель.

— Представься, — буркнул тот на него.

— Ярослав Матей Франтишек Гашек, господин фельдфебель.

Вдоль стола с завидной бодростью пробежался седенький дедушка в гражданском костюме и пенсне, словно порывом ветра всколыхнув папки и шлепнув перед фельдфебелем нужную. Хороший работник картотеки — на вес золота. Особенно сейчас, когда русские уничтожили огромное количество документов, военкоматов и призывных пунктов. Хорошо, что Прагу русские бомбить не спешат, ограничившись перемешиванием с землей линий обороны на такой неприятно близкой к красивому и богатому городу границе. Готовят «коридор» вглубь страны и ждут спешно проводящую последние приготовления южную группировку войск Германии.

— Гашек, значит, — принялся листать содержимое папки фельдфебель.

— Господин Фельдфебель, дают ли на фронте выпить за здоровье нашего любимого императора? — спросил Ярослав.

— М-хм… — не отрываясь от дела, фельдфебель издал неопределенный звук.

— А за добрую память подло убитого наследника престола?

— М-хм…

— А за нашу неизбежную победу?

— М-хм…

— А за высокий моральный дух нашей доблестной армии? Клянусь здоровьем нашей старой соседки Радки, пить нужно именно за него, а не ради него, ведь боевой дух всякого подданного Двуединой монархии и без того достигает небес!

По мере затянувшегося вопроса фельдфебель медленно поднимал глаза от папки и впервые за встречу посмотрел прямо на Гашека, задушевным тоном спросив:

— Ты сравниваешь боевой дух нашей армии со здоровьем старухи?

— Да, господин фельдфебель, — с радостной улыбкой на лице кивнул Ярослав. — Настолько бодрой старушки как Радка я никогда не встречал. Когда я был совсем мал, — показал ладонью прежний свой рост по бедро себе актуальному. — Ей уже было девяносто три года, а она носила на своих плечах коромысло с полными до краев ведрами и еще два брала в руки, проходя от колодца до дома добрые полтора километра! Недавно я узнал, что она до сих пор жива и все так же носит свои любимые ведра.

На лице фельдфебеля мелькнуло понимание:

— Так ты сумасшедший!

— Нет, господин фельдфебель, — бодро покачал головой Гашек. — Меня многократно обследовали, и каждый раз убеждались в моем полном душевном здоровье.

— М-хм… — потерял интерес к человеку и вернув его к документам фельдфебель. — Участие в бунтах, сомнительные разговорчики, множественные аресты за пьяные драки… — перечислил найденный список «заслуг» Гашека.

— Я раскаивался и причащался каждый раз, господин фельдфебель, — смущенно шаркнул потертой туфлей Ярослав.

— Действительно не сумасшедший, — хмыкнув в усы, «военком» закрыл папку и взялся за перьевую ручку и заполненный машинописью бланк, принявшись вписывать в окошки данные Гашека. — Но подданный Двуединой монархии из тебя никудышный. Его Императорское Величество щедры даже к такой скотине как ты, и оказывают тебе милость зачислением на действительную солдатскую службу…

— Так вы — сын того самого Гавранека? — услышал Ярослав обращенный к стоящему по соседству Езеку.

— Полагаю, что так, господин фельдфебель, — развел руками Езек.

— Дадим вам возможность проявить себя на службе Его Величеству в оркестре ландтага.

— Господин Фельдфебель, господин Гашек — талантливый поэт, и мог бы быть тоже полезен оркестру, — попытался пристроить Езек творчески одаренного, а значит коллегу по цеху друга Ярослава.