Честное пионерское! Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

— Вы бы знали, Лиза, — сказала она, — каких словечек Миша нахватался в больнице! Многих я раньше и не слышала. Иногда как скажет — я только глазами хлопаю: пытаюсь сообразить, о чём он говорил. Ладно бы… бранился: многие мальчишки этим балуются. Но он рассуждает, как тот доктор, что его лечил — наверняка от медиков и нахватался всех этих странных выражений.

— Зоя тоже меня удивила после месяца жизни в лагере, — поддакнула Елизавета Павловна. — И не скажу, что мне это понравилось.

Каховская не развила тему своего «удивления» — она предоставила Наде возможность «изливать душу».

— Я консультировалась на этот счёт с доктором, — сообщила Надежда Сергеевна. — Он считает, что всему виной Мишины пробелы в воспоминаниях. Говорит, что «природа не выносит пустоты». Мишин мозг спешит эту самую пустоту заполнить — чем попало. Потому и впитывает в себя информацию, как губка. Отсюда и успехи в чтении, и новые слова, и вот это его увлечение.

Спросила у меня:

— Как оно называется?

— Макраме, — сказал я.

Надя указала на разделявшую комнаты стену.

— В спальне, на столе, целая гора этих его работ скопилась. И ведь хорошо у него получается! Будто занимался этим своим макраме не один год. Я присматривалась к его поделкам — всё узелки ровненькие, аккуратные. Удивительно. Лиза, вы видели, сколько он уже всего наплёл?

Елизавета Павловна кивнула.

— Да, — сказала она. — Обратила внимание. Как раз хотела поинтересоваться, чем это ваш Миша занимался.

— Мишутка, покажи нам подвеску с геранью, — попросила Надя.

Моя рука дрогнула — цокнул чашкой по зубам.

Я сделал большой глоток чая, проглотил «птичье молоко».

— Мама…

Надежда Сергеевна нетерпеливо махнула рукой (едва не опрокинула свою чашку).

— Ладно, — сказала она. — Я сама принесу.

Резво вскочила со стула — устремилась в мою спальню.

Паркет под её ногами вновь не издал ни звука.

— Вот, смотрите, — сказала Надя.

Она вернулась с моей выставочной подвеской в руке (куда я больше недели назад поместил кашпо с цветком).

— Разве не прелесть? — спросила она. — Вы бы видели, как она блестит на солнце! И что немаловажно, не впитывает влагу! Хотя я поначалу испугалась, что испорчу её, если плесну водой мимо цветочного горшка. Миша наплёл таких уже полсотни. Хочет предложить их на продажу в нашу комиссионку — ту, что на углу улиц Мира и Труда. Он уверен, что его подвески там «оторвут с руками и ногами» — это он так выразился.

Надя усмехнулась.

— Как вы, Лиза, считаете: сколько такая прелесть стоила бы в магазине?

Елизавета Павловна взглянула на меня — я делал вид, что увлечён поеданием торта.

— Цена во многом зависит от того, как договоритесь с приёмщиком, — сообщила Каховская. — И договоритесь ли вообще. Потому что магазин может и не принять у вас товар без клейма — без бирки производителя. Больше вам скажу: комиссионные магазины в соответствии с запретом от тысяча девятьсот тридцать шестого года не должны принимать на реализацию товары кустарного производства. Потому в магазине могут и вовсе не взять на продажу Мишины подвески.

Надя резко опустила руку, едва не ударив горшком о пол.

— Но я сама видела, что в нашем магазине торговали вязаными носками, — сказала она, — и салфетками с кружевами — не фабричного производства!

Каховская улыбнулась (её глаза холодно блеснули).

— Охотно верю вам, Надя. Я знакома с кухней подобных магазинов, что называется, изнутри. Потому и сказала, что многое зависит от благосклонности конкретного приёмщика. Сейчас не тридцать шестой год. Однако прежние правила сохранились — во всяком случае, на бумаге. Проверки могут сквозь пальцы взглянуть на кустарщину на полках. А могут и придраться к этому факту. Поэтому в большинстве случаев не фабричная продукция попадает в магазины, что называется, по знакомству.

— Но Миша говорил…

Надя не закончила фразу.

— Мише десять лет, — сказала Каховская. — Он много пока не понимает. Но мы-то с вами взрослые люди, Надя. И знаем, что жизнь — штука сложная.

Она посмотрела мне в глаза.

Я не бодался с ней взглядами — изобразил опечаленного ребёнка.

— Миша, — сказала Елизавета Павловна, — а зачем тебе деньги?

Её вопрос прозвучал, как: «Какая сумма тебе нужна?»

— У мамы в сентябре день рождения, — ответил я. — Хотел купить ей подарок. Швейную машинку.

— Миша!.. — воскликнула Надежда Сергеевна.

Она растеряно помахала ресницами.

— Цель, достойная не мальчика, а мужчины, — сказала Каховская.

Я скромно опустил глаза.

Отметил, что съел уже почти полторта (но не собирался останавливаться на достигнутом результате).

Каховская повернулась к Наде.

— Я не могу вам предсказать решение приёмщика из местной комиссионки, — сказала она. — Зато в силах повлиять на своего сотрудника. Я, как вы возможно знаете, работаю в комиссионном магазине на проспекте Маркса — это в Рудном районе. Уверена, наш приёмщик не откажет мне в услуге. И назначит за Мишину работу достойную цену. Я могла бы помочь вам оформить на комиссию в наш магазин… скажем… два десятка подвесок — на пробу. Что вы об этом думаете, Надя?

Надежда Сергеевна закивала головой.

В мою идею торговать плетёными подвесками она не верила (пусть и не говорила мне об этом — за Надю это делал её взгляд: обманывать Мишина мама не умела).

— Я думаю, это было бы очень хорошо!

— Тогда мне понадобятся ваши паспортные данные, — сказала Каховская. — А завтра, часиков в десять…

Елизавета Павловна наблюдала за тем, как я уминал очередной кусок торта.

— Впрочем, не нужно вам никуда ехать, — сказала она. — Я сама отвезу подвески в магазин.

Спросила у меня:

— Миша, поможешь мне донести твой товар до машины?

— Я помогу! — заявила Надежда Сергеевна.

— Мама, я справлюсь!

— Надя, не спорьте с мужчиной, — сказала Каховская. — Мальчик справится. Запишите мне на листочек данные своего паспорта.

Елизавета Павловна не проронила ни слова, пока мы спускались по ступеням. Я шёл в шлейфе от её духов, нёс большую тряпичную сумку, куда Надя уложила двадцать подвесок для кашпо. Торта я переел — от сладкого подташнивало. Рассматривал спину Зоиной мамы, думал о том, что слегка «сплоховал» в расчётах. Планировал сбагрить в магазин Каховской не меньше шестидесяти своих изделий. Мой план хоть и выгорел, но в сильно урезанном варианте. Ещё вчера конечный результат моих стараний виделся иным.

О грозившей Зое опасности я сообщил бы Каховским в любом случае. Но и не видел причины не воспользоваться сложившимися обстоятельствами. Местный комиссионный магазин я в качестве точки для продажи своей продукции изначально не рассматривал. Понимал, что от «незнакомого» приёмщика нормальную цену не получу. Тот просто обязан был меня обжулить (иначе ему не было резона со мной связываться). А вот о запрете принимать на реализацию продукцию кустарного производства я сегодня услышал впервые.

В прошлой жизни мне об этом в комиссионке (той самой, что на перекрёстке улиц Мира и Труда) не рассказывали — брали мои товары и просили ещё. Вот только время тогда уже было иное. Хотя от нынешнего дня его и отделяли всего несколько лет. Я вновь пожалел о том, что не мог воспользоваться интернетом. Мне оставалось лишь гадать: что там за запрет на кустарную торговлю от тысяча девятьсот тридцать шестого года. Действует ли он ещё. Да и существует ли вообще (не пудрила ли Каховская мне мозги).

Я рассчитывал, что Елизавета Павловна не откажется помочь «хорошему мальчику Мише» (которого она теперь вряд ли выпустит из виду). И распорядится распродать мои изделия. Я хорошо представлял, как умели (при желании) хорошие продавцы «впаривать» любой товар. Стоило их лишь мотивировать — добрым словом, шуршащей купюрой… или «волшебным педелем». Именно на третий вариант мотивирующих действий со стороны Каховской, как директора магазина, я и надеялся. И уже мысленно подбирал для Нади швейную машину.