Роман Буревой - Мечта империи
— Тс-с… — Гесид прижал палец к губам. — Не говори об этом так громко, иначе тут же явится сотня-другая незваных гостей.
— Тогда шепни мне об этом на ухо.
— Будет, конечно.
— Я ухожу, — сказал вдруг Вер. — Мне не хочется веселиться.
— Кто сказал, что пир будет весел? — Элий наигранно изобразил удивление. — Это будет самый грустный пир на свете, поверь мне. Но при этом нам предстоит решить очень важную задачу, — и, взяв Вера за локоть, он ввел друга в триклиний.Вместе с хозяином было девять пирующих, по три человека на каждом из трех лож. А вот блюда… Самому Апицию не могли пригрезиться яства, подаваемые за столом Гесида.
Надо отдать хозяину должное — он был мастер устраивать пиры. Пища изысканная, гости остроумные. Был приглашен подающий надежды поэт Кумий — юноша лет двадцати трех с мягким круглым лицом и золотистыми, слабо вьющимися волосами. Рядом с Кумием возлежала молодая женщина, очень красивая и к тому же неглупая, на точеные ножки и аппетитную попку которой постоянно бросал взгляды сочинитель. Красавица поощрительно и кокетливо улыбалась. Но при этом старалась делить свои улыбки, взгляды и остроты между гостями поровну и всем очень тонко льстила. Обедающие как бы невзначай, но при этом очень тактично старались развлечь Вера, считая, «что душа гладиатора должна разрываться от боли. И Вер старательно хмурил брови, изображая мрачное состояние духа. Лишь один гость не обращал на гладиатора внимания. Красавчик неопределенных лет, хорошо сложенный, с гладкой и нежной кожей и черными густыми кудрями, в венке из роз за весь обед не проронил ни слова. Зато он непрерывно подкладывал новые куски на свою тарелку и медленно жевал, прикрывая глаза и наслаждаясь вкусом подаваемых яств. Ничто на свете его больше не интересовало. Вер все чаще и чаще смотрел на этого человека. И чем больше смотрел, тем сильнее его раздражал блеск безукоризненных белых зубов незнакомца, и мягкие апатичные движения, и равнодушный взгляд из-под полуприкрытых век, и его привычка постоянно промакивать салфеткой губы.
— Кто это? — спросил Вер.
— Гений объединения кухонного персонала города Рима, — ответил шепотом Элий.
— Настоящий гений? А где его платиновое свечение?
— Чтобы вкушать человеческую пищу, ему пришлось принять полностью человеческий облик. Он сейчас и летать не может, а только ходить по земле как обычный человек.
— Гесид принимает у себя в доме гения кухонного персонала? Неудивительно, что Гесид печет самые вкусные пироги в Риме. Но я всегда думал, что гений питаются амброзией, как и боги.
— Именно так. Наши предки считали гениев смертными, будто бы они рождаются и умирают вместе со своими подопечными. Они правы и не правы. Если этому гению полторы тысячи лет — смертей он или нет, как считать? А гении людей пьют воду Леты вместе с людскими душами и вновь возвращаются на землю. Чем старше гений, тем легче ему принимать людское обличье и вкушать людскую пищу. В отличие от богов гении обожают наши яства. К тому же, когда подадут фрукты, он начнет говорить. Ради этого я привел тебя сюда. Его речь будет цветиста, а фразы витиеваты. Любой ритор не поставил бы ему зачета за подобный симпозиум, но в данный момент нас волнует не форма, а содержание.
— Надеешься разузнать у него о моем покровителе?
— И как ты догадался? Хвала богам, на арене тебе не отшибли последние мозги.
— Говорить остроумно и говорить умно — две большие разницы, мой друг сенатор.
Элий улыбнулся, давая понять, что он оценил шутку.
— Совершенная правда, — вмешался в разговор их сосед, почтенный оратор, чье лицо примелькалось и казалось по-дружески знакомым, но имя почему-то никак не желало выныривать из закоулков памяти. — Рим постепенно утрачивает свои бесценные сокровища культуры. Обратите внимание прежде всего на красноречие. Из нашего словаря уходят многие прекрасные слова. Язык беднеет. И уже никто не в силах его возродить. Что мы будем делать, когда язык умрет?!
— Общаться знаками, — предложила красавица и тронула губы кончиком языка.
— Однако кулинарное искусство остается на высоте, — заметил Элий.
— Дорогой Гесид, ты у нас истинный талант, — тем временем говорил молодой поэт Кумий, отправляя в рот кусок заливной рыбы. — Это как в литературном творении — нельзя вставить ни единого лишнего слова. Надеюсь, ты читал мою прекрасную поэму? На прошлой неделе я прислал тебе три экземпляра. Кожаный переплет. Золотыми буквами вытеснено: «Кумий. Поэма с изнасилованием».
Верно, литератор надеялся, что кондитер зачитает все три экземпляра до дыр.
Гесид что-то промямлил про великолепный слог и возвышенный стиль. Было ясно, что ни одного экземпляра он не открывал.
— Нет там никакого возвышенного стиля! — воскликнул в гневе Кумий.
— Это сложнейшая и моя самая лучшая поэма о том, как три легионера во время Третьей Северной войны поймали на дороге пятнадцатилетнюю девчонку и принялись насиловать ее по очереди. А шлюха эта оказалась убежавшей из моря Нереидой.
Вер вздрогнул и пролил вино на тунику. «Нереида» — опять заколотилось сердце. Вер с ненавистью глянул на Кумия. Как этот мальчишка посмел сочинить такое про Нереиду?
— Девчонка трижды беременела от каждого насильника по очереди, и трижды у нее случался выкидыш. На каждой из дорог, ведущей в Рим, она закапывала по своему мертворожденному гению, и войска виков всякий раз поворачивали назад.
— Постой-постой, — вдруг подал голос гений кухни. — Что ты там насочинял?
Нереида родила гениев?
— Ну да… только мертвые… выкидыши… — Кумий приосанился, гордый своим невероятным вымыслом.
— Что за ерунда! Боги не рожают гениев. Это все равно, что львица родила бы собаку. Она могла родить либо бога, либо полубога, либо человека… Друг мой, надо знать законы генетики!
— Генетику я знаю не хуже прочих, — обиделся уумии. — Но у меня Нереида рожала гениев. Я — автор, волен придумать, что хочу.
— С тех пор как литераторам стали платить гонорары, они сделались совершенно несносными, — заметил Элий, причем достаточно громко.
Лицо Кумия пошло пятнами. Но широкая пурпурная полоса на сенаторской тоге Элия не позволяла литератору пустить в ход все свое остроумие. Ежегодно сенат вручал высшую Вергилиеву премию за литературу — золотую статуэтку и приз в сто тысяч сестерциев. Во время обеда поэт уже дважды успел намекнуть, что в этом году он надеется получить премию сената за вышеназванную поэму. Тем более что и в прошлом, и в позапрошлом году его несправедливо обошли.
Элий сделал вид, что не понял намеков. Ему не хотелось портить аппетит.
— Нет, так нельзя, — возмутился гений кухни. — Если ты ничего не понимаешь в гениях, то и не смей о них писать.
— Я пишу что хочу. И не смей ограничивать творческий порыв. Мне собственный гений надоел — сил нет терпеть! Только я хватаюсь за перо, как он тут как тут и давай исправлять мои стихи. Что за наглость! Или будит посреди ночи и диктует какую-то галиматью! Я рву написанное в клочки, а он все шепчет и шепчет!
— Гении утратили квалификацию, — усмехнулся Элий. — Раньше люди не замечали их вмешательства — они делали это более тонко. Теперь являются в открытую и предъявляют ультиматум. Но нельзя выслушивать ультиматумы каждый день.
— Им надоела прежняя роль, — вновь подал голос гений кухни, — и дурацкие условности.
— В стабильном обществе должно быть достаточно Условностей и ограничений, чтобы бунтарям было что разрушать. Иначе бунтари примутся разрушать устои. А это уже никуда не годится, — отвечал Элий.
— А какая разница между людьми и гениями? — очень к месту спросила умненькая красавица.
— Существенная, — веско отвечал гений кухни. — Боги могут открывать врата времени, создавать новые миры, создавать информацию, наконец. А гении ничего этого не умеют. Но им хочется, очень хочется… — гений запнулся, сообразив, что сказал лишнее.
— Всех роднит великая культура — богов, гениев и людей, — очень не к месту влез в разговор пожилой оратор. — Люди, творя культуру, уподобляются богам.
«Как же его имя?» — мучительно пытался вспомнить Элий.
— «Первооткрыватели» называют всю эту протухшую культуру пошлостью, — объявил Кумий. — Творения Праксителя и Лисиппа пошлы. Аполлон Теменит пошл. Венера Косская пошла. Первая задача «Первооткрывателей» — избавиться от пошлости.
— «Первооткрыватели»? — переспросил оратор.
— Да, именно так называется наше течение, — Кумий решил, что Вергилиевой премии ему все равно не видать, и сделался дерзок. Впрочем, в двадцать лет даже трусы бывают дерзки. — Мы знаем подлинную историю Рима. И мы создадим его будущее. Я задумал библион под названием «1984 год». Вот точка перелома! — Кумий обожал хвастаться творческими замыслами.
— Вранье… — заявил изрядно захмелевший гений кухни. — Новая история начнется гораздо раньше.
