Лев Портной - Хроники похождений
— Не знаю, не знаю, — пожал я плечами.
— Не спускай глаз с этого умника, — вполголоса приказал Мирович велетеню.
— Да куда он денется с корабля? — возразил Марагур.
— Он никуда не денется, он украдет у кого-нибудь пистолет и перестреляет нас, — прошипел Василий Яковлевич.
Я подумал, что воспользуюсь его советом — если случай представится.
— Мы скоро отчалим? — спросил Мирович.
— Через полчаса, — ответил шкипер.
— Поторопитесь, пожалуйста, давайте отчалим по возможности поскорее, — попросил Василий Яковлевич.
Спелман проводил нас в кубрик, находившийся в рубке за фок-мачтой, и показал каюты. Всего их было четыре.
— Здесь две каюты свободны, — сообщил Джон. — Если вам мало, я прикажу боцману, и он уступит вам свою каюту. Она находится по соседству с моей на корме.
Эта мысль пришлась Мировичу по нраву.
— Мистер Спелман, — сказал он, — мне кажется, будет удобно, если мы втроем разместимся здесь, а наши неразлучные друзья господа Марагур и граф Дементьев — в каюте боцмана.
Видимо, Василию Яковлевичу хотелось держаться подальше от меня, особенно ночью.
— Это запросто, — согласился шкипер и гаркнул. — Боцман!
На крик явился коренастый матрос с таким свирепым выражением лица, что я даже вспомнил капитана-поручика Косынкина и подумал, что Рудольф Кондратьевич был бы счастлив, если бы у его ящера был характер, как у этого боцмана.
— Гарри, освободи свою каюту для этих господ, — приказал ему шкипер.
Боцман посмотрел на меня, а затем на Марагура. Причем, когда он взглянул на велетеня, выражение его лица заметно смягчилось, словно боцман считал, что для гармонии мира кто-то непременно должен ходить со зверской рожей, и взял на себя эту неблагодарную миссию, но, встретив морду, не уступающую ему по свирепости, решил, что пришло время расслабиться.
Василию Яковлевичу шкипер выделил отдельную каюту. Опухшего с некусаным разместили в каюте, оборудованной под аптеку.
— Больше свободных помещений нет, — развел руками Спелман.
— А те две каюты? — спросил Мирович.
Оказалось, что одну заняли старик-incroyables с мумией, а вторую — трое господ, путешествовавших по отдельности, но согласившихся разместиться под одной крышей. Что же касается Мадлен с мосье Дюпаром, то они были приняты на борт с условием, что будут ночевать где придется.
Мы прошли на корму. И боцман показал нам свою каюту, которую по приказу шкипера освобождал для меня и велетеня.
Я обратил внимание на то, что напротив кубрика с каютами шкипера, его помощников и боцмана была еще одна рубка. По всей вероятности, ее построили недавно. Дерево не пропитали гарпиусом[46] и выкрасили в желтый цвет, в то время как внутренняя часть бортов и переборок была зеленого цвета. Я подумал, что в этой рубке находятся и другие помещения или каюты еще каких-нибудь важных членов команды. Но осведомиться не успел. Шкипер сказал, что ему нужно встать на вахту, поскольку выход из порта он не доверяет помощникам.
Мы вернулись на палубу. Шли последние приготовления к отплытию. Матросы лазали по канатам, и снизу видны были их пятки, такие черные, словно на мачты они выбрались из угольной шахты.
— Распустить марсель на фок-мачте! — надрывался боцман. — Распустить грот!
Мирович поглядывал на пристань и заметно нервничал. Он словно опасался, что на пристани появится цесаревич Александр, недовольный тем, что подпоручик ослушался его. А может, он боялся, что в порт явятся полицеймейстеры, узнают, что на борту судна находится Марагур, и поинтересуются, не тот ли это велетень, что намедни головы двум господам на ходу открутил. Опасения Мировича оказались ненапрасными. Однако не полицеймейстеры и не цесаревич, а тот, кого мы меньше всего ожидали увидеть, стал причиной трагического происшествия. «Эмералд Джейн» успела отчалить, когда капитан-поручик Косынкин появился на пристани верхом на коне.
— Дементьев, мерзавец! Вернись, негодяй! — заорал он, спешившись.
— Что случилось, Рудольф Кондратьевич? — крикнул я.
— Кто это? — спросил Мирович.
— Это капитан-поручик Косынкин, — ответил велетень.
— Дементьев, негодяй! Ты отравил моего Яшу! Мерзавец, ты разорил меня! — надрывался Косынкин.
Он как сумасшедший носился по пристани и, казалось, всерьез подумывал: не броситься ли вплавь за флейтом. Разыгралось целое представление, единственным актером в котором был капитан-поручик. Боцман, старик-incroyables с мумией, эльфийка с корриганом, трое неизвестных, матросы стояли вдоль штирборта[47] и наблюдали за Косынкиным, предвкушая веселую потеху.
— Какая муха его укусила? — воскликнул я.
— Муха! — откликнулся Мирович. — Это не муха, это…
Он не успел договорить. Его голос перекрыли громкие возгласы зрителей, напуганных действиями капитана-поручика. Косынкин вытащил пистолет, замер и прицелился. Все находившиеся на борту присели, укрывшись за фальшбортом. Пулю в лоб на посошок никто не хотел получить. В то же время любопытство брало верх, большинство приподнимали головы над поручнем и следили за действиями капитана-поручика. Я стоял во весь рост, уверенный, что с такого расстояния Косынкин не попадет в меня. Я был убежден, что и Рудольф Кондратьевич понимает, что промахнется, но хочет покуражиться надо мной.
— Эй, граф, остерегись, — окликнул меня хриплый голос.
Рядом со мной на корточках сидел пассажир, один из трех незнакомцев. Его лицо казалось грязным из-за щетины, многих зубов не хватало, одежда была засаленной. В общем, он выглядел, как человек, который ночью в безлюдном месте может зарезать, а днем в толпе заразить педикулезом. Глядя на него сверху вниз, я скривил губы, дав понять оборванцу, что не собираюсь с ним разговаривать, а тем более прислушиваться к его мнению.
— Аннетке не понравится дырка в твоей голове, — прошептал он так, чтобы державшийся рядом со мной велетень не расслышал его слов.
— Что?! — удивился я.
Он с гримасой, выражающей досаду, бросился на меня, чтобы заставить пригнуться. Прогремел выстрел. Голодранец обмяк и повис на мне. Я подхватил его на руки. Из его шеи хлестала кровь. Я осторожно опустил его на палубу и склонился над ним. Вокруг гудели голоса, визжала Мадлен.
Смертельно раненный незнакомец схватил меня за отворот и потянул к себе. Он пытался что-то сказать. Его речь перебивалась бульканьем крови.
— Ящик… (бульк)… граф… (бульк)… открой (бульк)… ящик… (бульк)… кают (бульк)… шкипера… Аннет просила (бульк), — прохрипел он и умер.
Все, кто оказались на борту флейта, были шокированы случившимся.
— Это Россия, — высказал общее мнение английской стороны Спелман.
Радости в его голосе не было. Боцман многозначительно кивнул.
— Вы с ума сошли! — крикнул я Косынкину.
— Слушай, Марагур, — донесся до меня голос Мировича. — Ты знаешь, почему в Центральной России не водятся громовые ящеры и почти не встречаются драконы?
— А что? — отозвался Клавдий.
— Да то, что яд зимних ос для них смертелен, — разъяснил Василий Яковлевич.
— Это вы к чему? — не понял велетень.
— Да к тому, что ты виноват в смерти громового ящера Косынкина.
— Я?! — изумился Марагур. — Да при чем здесь я?!
— Как — при чем? — вскинул брови Мирович. — А кто Иванова скормил ящеру?
— Ах, ну да, — спохватился велетень.
Честно говоря, я этого тоже не знал. Выходило, что Иванов, опухший от укусов зимних ос, для ящера оказался смертельной отравой. Боюсь, что даже если бы я знал об этом, все равно не удержался б от искушения скормить душегубца чудовищу. Конечно, жалко было капитана-поручика. Судя по реакции на смерть питомца, Косынкин не воспользовался предсмертным советом Иванова и не сделал тайной ставки на Юшку, Хрюшку или как там звали соперника Яшки.
Впрочем, мне было не до того, чтобы горевать по поводу смерти громового ящера и неприятностей капитана-поручика, превратившегося в маленькую точку на кронштадтской пристани. Гораздо печальнее было то, что из-за моего никчемного куража погиб человек, подосланный мне на помощь. Он умер, и умирая, собрался с последними силами, чтобы выполнить долг перед Аннет. Я с тоской посмотрел на Мировича и мысленно обругал себя. Погиб тот, чья помощь ох как была мне нужна. Может, вдвоем мы справились бы с фанатиками, навязавшимися мне в попутчики. И судя по всему, погибший был единственным на борту, кого подослала Аннет. В противном случае он не мучился бы так перед смертью, чтобы сказать мне про какой-то ящик в каюте шкипера.
Я с тоской огляделся по сторонам, всматриваясь в лица людей, теша себя надеждой, что у погибшего были сообщники. Однако, похоже, он путешествовал в одиночку. По крайней мере, никто из присутствующих не реагировал на происшедшее так, как если бы был связан с погибшим.
