Лев Портной - Хроники похождений
Обзор книги Лев Портной - Хроники похождений
Лев Портной
Хроники похождений
Пролог
Поздней осенней ночью мужчина — немолодой, однако крепкий и приятной наружности — в поисках любовного приключения пробирался по дворцовым залам. Должно сказать, что нравы при Большом дворе все-таки были не до такой степени распущенными, чтобы каждого, кто рискнул в неурочное время шататься в непосредственной близости от царских покоев, поджидал бы амур. Однако у этого господина амур случился как раз накануне с хорошенькой фрейлиной, и они договорились встретиться ночью в условленном месте.
По мраморной лестнице, затянутой мягким ковром, он поднялся к входу в парадный зал. Перед тем, как отправиться на свидание, мужчина позаимствовал чувяки у кавказского князя, и потому, когда он приоткрыл дверь и ступил на паркет, его шаги остались бесшумными. Он не входил в число привилегированных особ, которым позволительно было ночами расхаживать по дворцу, но в случае скандала рассчитывал оправдаться внезапно вспыхнувшей страстью и снискать царскую милость и прощение. Опасность усиливала остроту ощущений, душа пылала, и сторонний наблюдатель, если б мог видеть в эти минуты нашего героя, сказал бы, что тот лоснится от удовольствия.
Вот только ночь выдалась холодной, а истопник был небрежен в исполнении долга.
Мужчина беззвучно проскользнул в зал и столкнулся с фигурой в белом платье, оказавшейся за дверями. Он усмехнулся и, мысленно отметив, что нетерпеливая проказница поджидала его прямо у входа, а не за пальмами, как они условились, заключил женщину в объятия и покрыл ее лицо поцелуями. Она тихо ахала, страстно прижималась к нему, а ее ловкие пальчики уже исследовали его достоинства. А мужчина замешкался, потому что пышные и мягкие формы дамы указывали на то, что это… не тот, совсем не тот амур, какой приключился с ним накануне. И если этот амур с кем и условился на эту ночь, то только не с ним. Однако же дама, не дав ему опомниться, потянула за собой в сторонку от дверей, ведущих на лестницу, и особенно подальше еще от одной двери, из-под которой пробивался слабый свет. Они оказались под пальмами и — снова в объятиях друг друга. Исходивший от женщины запах выдавал солидный возраст, если не сказать преклонный, и это также вызывало смущение. Но темнота, нетерпение дамы, да и вообще вся ситуация сделали дело не хуже испанской мушки. И, решив, что это будет презабавным приключением, мужчина развернул женщину, слегка толкнул ее в спину, заставив нагнуться, и решительно задрал ее платье.
В это же время за дверью, как раз за той, из-под которой струился свет, великий князь Павел Петрович трудился над картой Европы. Эту ночь случилось ему провести не в Гатчине, а в столице. Наследнику не спалось, и, дабы не терять время попусту, он занимался государственными делами. Расстелив на столе карту Европы и России, цесаревич собственноручно рисовал новую карту. Он как раз изобразил реку Неман, когда его внимание привлек громкий крик. Павел Петрович вздрогнул и выпрямился. С полминуты смотрел он на дверь, отделявшую его кабинет от парадного зала. Кричала женщина, в ее голосе было больше звериного, чем человеческого, и крик ее свидетельствовал об успешном окончании любовной пытки. Она еще долго стонала, и Павел подивился тому, что никто не сбежался на шум. Цесаревич поморщился, вернулся к своим занятиям и… немедленно совершил ошибку.
Здесь нужна небольшая географическая справка. Как известно, непосредственно за Неманом простирается земля Траумлэнд, границей которой на западе являются река Зюденфлюс и горный хребет Раухенберг. На северо-западе имеется выход к Балтийскому морю, а на юго-востоке — к озеру Траумзее. Там, на берегу этого озера, между устьями Немана и Зюденфлюс находится Траумштадт, столица маркграфства.
Шутка природы заключается в том, что русло Немана так похоже на русло Зюденфлюс, что если наложить одно на другое, то они совпадут каждой излучиной. И немудрено, что Павел Петрович, отвлеченный экстатическими вскриками, вновь обратившись к карте, по ошибке только что нарисованную реку принял за Зюденфлюс. Он нанес Тильзит и прочие прусские населенные пункты непосредственно слева от Немана. В результате с новой карты Европы, изготовленной собственноручно его императорским высочеством Павлом, исчезла и река Зюденфлюс, и земля Траумлэнд со всеми своими городами, выходом к Балтийскому морю и столицей Траумштадтом. Так трое обитателей Зимнего дворца, сами того не ведая, оказали роковое влияние на дальнейшую судьбу Траумлэнда.
Впрочем, в парадном зале под пальмами если и занимались государственными делами, то несколько в ином ракурсе, нежели цесаревич Павел. Мужчина, одержав блистательную победу над таинственной незнакомкой, испытывал двойственные чувства. С одной стороны, ему, пресытившемуся, страстно мечталось, чтобы дама исчезла из его жизни также стремительно, как и появилась. С другой стороны, хотелось удовлетворить любопытство и поинтересоваться тем именем, которое отныне может быть внесено в список викторий на любовном фронте. Однако спросить напрямую он не решался. Не то чтобы повода для знакомства найти не мог, а просто боялся, что дама принимает его за кого-то еще. Ведь поджидала же она кого-то за дверью! «А что же случилось с ее кавалером?» — мелькнуло в голове, и герой-любовник мысленно расхохотался, вообразив, что кандидат этой дамы в потемках наткнулся на фрейлину.
Они еще некоторое время стояли в обнимку под пальмами, прежде чем женщина нарушила молчание. Из ее слов стало ясно: она прекрасно знает, что попользовавшийся ею мужчина не ее кавалер, да и не ожидала она этой ночью попасть в любовную передрягу.
— Und so geschah es, — сказала она, поежившись, — wolltre den Heizer finden und fand den Liebesstab.[1]
— Такова жизнь, — откликнулся гордый собой мужчина.
Но следующая фраза повергла его в шок.
— Nun sag mir, mein Bester, deinen Namen. Mocht wissen, wer seine Herrin so liebt![2]
Мужчина задрожал, его руки словно растаяли и потекли прочь со спины женщины.
— Я… это… помилуйте… — пролепетал он.
— So sag er mir doch seinen Namen und wem er dient, — раздалось в ответ. — Muss wissen, wer meine Begnadigung verdient.[3]
— Федоркин Иван Кузьмич, повар ваш, — выдавил мужчина дрожащим голосом.
Сомневался, что будет помилован.
На следующее утро, ненастное и дождливое, на повара ее императорского величества посыпались отличия. Только проснулся он и собрался идти проверять ночную работу поварят, как за ним пришли. Проводили к статс-секретарю Храповицкому, и тот объявил высочайшую волю. Федоркин Иван Кузьмич был награжден чином полковника, получил золотую табакерку, усыпанную алмазами, двести тысяч наличными, а также великолепное имение где-то в Барвихе и три тысячи душ крепостных в придачу. Пока повар переваривал услышанное, Храповицкий зачитал второй указ государыни, который повелевал полковника Федоркина Ивана Кузьмича отправить в отставку и в двадцать четыре часа выслать его и всю его семью в Барвиху в принадлежащее ему имение, запретив появляться в обеих столицах. Далее шло примечание, что императорской милостью запрет этот не распространяется на детей.
Через несколько часов семью Федоркиных посадили в карету, следом снарядили подводу с нехитрыми пожитками и отправили из Петербурга в Барвиху. Иван Кузьмич то ли прикидывался, то ли и впрямь оставался в неведении относительно того, чем заслужил он царские милость и гнев. Зато супруга имела свое разумение по этому поводу и всю дорогу сидела хмурая и с мужем не разговаривала. Их сын тринадцати лет от роду, видя неладное между родителями, во все время пути через окно смотрел в какую-то одному ему известную даль, и не дорожные пейзажи, а фантастические картинки из новой жизни сменялись перед его взором.
Проехали они немного. Нескончаемый дождь сделал дорогу непроходимой, и они остановились в Тосне, намереваясь в почтовой избе переждать дурную погоду. В помещении за длинным столом уже сидел невзрачный субъект и бережно разбирал бумаги, которые с виду годились разве что на растопку печи.
Федоркины заняли место с другого края. Юноша отвернулся к окну. И хотя почтовая изба уже лет сто, как стояла на одном месте, а сквозь водяную завесу вряд ли можно было что-либо разглядеть, перед глазами молодого человека опять замелькали картинки, одна краше другой. Мужчина виноватым шепотом пытался объясниться с женой, но та оставалась непреклонной и всем своим видом выражала укор и презрение к супругу. Лишь однажды она витиевато ответила, что лучше жить в подвале, чем восходить на те этажи, из окон которых видна Сибирь, поездка в которую им гарантирована, учитывая то, каким бесстыжим образом Иван Кузьмич добился восхождения, а также принимая во внимание отношение будущего императора Павла к подобным выскочкам.
