Андрей Посняков - Зов крови
– Господине… – Из-за кустов вышло юное создание, абсолютно нагое, с упругой грудью, золотистыми, рассыпающимися по сахарно-белым плечам, локонами и большими чудно-зелеными глазищами. – Сегодня праздник, господине… И я – на радость богам…
Обняв князя за плечи, прелестная нагая нимфа принялась крепко целовать его в губы, а потом, чуть прикрыв глаза, прошептала:
– Возьми меня, возьми…
В вопросах морали Радомир был стойкий оловянный солдатик… но все же, недостаточно стойким, чтобы отказать этому колдовскому созданию, русалке, зеленоглазой навии. Не следовало отказывать, тем более сейчас, при всем честном народе, не только нимфу обидишь – богов, а боги мстительны и обиды прощать не склонны.
Ах, какие у нее были руки… какие нежные… как они щекотали кожу… конечно, не так, как руки Хильды, но… но… но…
Не в силах более сдерживаться, молодой человек подхватил прелестницу на руки и, положив на траву, повалился сверху, не чувствуя уже ни стыда, ни запоздалого раскаяния. Да и чего было стыдиться-то? Этих зовущих розовых губ, открывающих ровные жемчужно-белые зубки? Стройных и крепких бедер? Солнечнозолотого водопада волос? Мягкого животика с темною ямочкою пупка?
Как и все здесь, князь просто отдался внезапно вспыхнувшей страсти, отдался истово и беззаветно, совершенно ни о чем уже не думая и ни о чем не тревожась. Только эти глаза – сияющие изумруды, это дыхание, эта светлая кожа… волосы… Ах!
– Тебе понравилось, милый? А вот этого Радомир, честно говоря, не ожидал! Обернулся, все еще сжимая в объятиях прелестницу:
– Хильда? Ты же…
– Есть важные новости, – как ни в чем не бывало, юная княгиня присела рядом на траву и, хлопнув прелестницу ладонью по бедру, бросила: – Гостослава, оставь нас.
Девушка, похоже, ничуточки не удивилась. Покорно поднялась, улыбнулась князю. Потом перевела взгляд на Хильду, вовсе не выглядевшую разъяренной от ревности женщиной:
– Так я пойду, госпожа?
– Иди, иди, Гостослава. Еще увидимся.
Девчонка ушла, растаяла за малиновыми кустами, за красно-желтыми кленами… словно неуловимая лесная нимфа.
Радомир растерянно моргнул:
– Ты что же, ее знаешь?
– Конечно, знаю, милый, – обняв князя, супруга поцеловала его в губы. – Конечно. Я ее для тебя и выбрала, подослала.
– Ты?!
– Конечно. Гостослава – славная и красивая девушка, а ты – князь, конунг. А у всякого достойного и славного конунга должно быть много жен, так уж заведено исстари.
Молодой человек отпрянул – слишком уж все это было как-то странно:
– Но я люблю только тебя!
– Я это знаю, милый. Но ты князь!
– Я христианин. И ты, между прочим – тоже.
– Да, так, – Хильда вдруг нахмурилась. – Мы сейчас не о том говорим, о, муж мой. Есть вещи куда важнее – за тем я сейчас и пришла, извини, ежели помешала.
– Что? – одеваясь, воскликнул князь. – Что же такое случилось?
Юная княгиня тотчас же приложила палец к губам:
– Не кричи, тс-с… Корона исчезла!
– Что?!
– Венец бургундов кто-то похитил, унес.
Глава 5
Осень 454 г. Южная лесостепь
Девы
Девчонка попалась приятная, миленькая – с теплой упругой грудью, трепетным плоским животиком и дивными бедрами, каких Боричу вообще никогда не приходилось раньше видеть. Да он и вообще, в силу возраста, мало имел дело с женщинами. И раньше-то мало, а уж теперь, когда от старого Келагастова рода остались, наверное, два человека – Борич да Гостой-братец. Остальные, кто к болотным прибился, в большинстве из Луговых Кулишей были, из Ардагастова рода, тянули слова, как вожак их, рыжебородый Гоеслав, сын Любожада. А кто не тянул – те вообще приблуды, непонятно, какого роду-племени, много, много таких бродяг развелось в последнее время – черная смерть никого не щадила. Вот и Борич с Гостоем – тоже бродяги, чего уж тут говорить. Странно все… Ведь еще всего-то одно лето назад род Келагаста считался одним из самых могучих, и земли их были – по всей округе, везде! За год все изменилось, кто-то – скорее всего, соседушки Доброгастовы – наслали из зависти черную смерть. Келагастовы люди стали болеть и вымерли быстро, один за другим, почти никого к весне не осталось. Борич с младшим братцем Гостоем всю зиму на дальней заимке провели – охотились, выживали, ждали себе на смену других молодых парней. Да так и не дождались зимой-то, а уж по весне и вовсе развезло все пути-дорожки, так, что и не пройти, пришлось снова ждать – покуда подсохнет. Вот тогда только – по первой зеленой траве – и двинули к своим, пришли… Лучше б не приходили! Хорошо, Ждамор, волхв, их на околице встретил, завернул – не ходили б вы, парни, в селище – мор там. Да и ко мне не подходите близко, не надо. Чуял, чуял старый жрец свою смертушку и на помощь богов уже не надеялся. Чернобог, Чернобог лютый – кто ж еще всех забрал-то? В наказание – слишком уж хорошо Келагастовы жили, а требы приносили жиденькие. Когда в последний раз Чернобога ублажили? Давно, давно, еще по осени, сбросили с обрыва на камни грязного мальчишку-раба. Ну, разве это дело? Вот бы – красавицу Айшу, Келагастову правнучку. Все равно ведь она Чернобогу досталась и шестнадцатую весну не встретила, умерла, как и все, от лютой смертии.
Ушел тогда старый волхв, а потом почти сразу и умер. Ну, об этом братья не знали – подались в леса, жить, как и жили. На старые места хотели вернуться, так там уже Доброгастовы – Радомира-князька люди. Наложили лапу, вражины, мх-х!!! Отомстить бы… Впрочем, отомстил уже.
– Что с тобой, вьюнош? – девчонка с тревогой взглянула на юного своего любовника.
Как и все, они улеглись прямо на поле, на соломе, свято чтя обычаи – ублажить Мокошь-мать, дать земле плодородную силу. Как и все… Вокруг слышались стоны, бегали, шутливо друг за дружкой гоняясь, нагие парни и девушки – благо день выдался солнечный, теплый, словно бы летом повеяло. Видать, подгадали боги.
– А? – Борич дернулся, отвлекся от своих мыслей, погладил девчонку по голове, поцеловал.
Миленькая попалась девчоночка, да красивенькая даже и в чем-то – забавная. Улыбалась смешно, и глаза у нее были разные: левый – синий, с густым зеленоватым отливом, правый же – темно-карий.
– Славная ты, – погладив девчонке грудь, искренне прошептал юноша.
Та вздохнула, потянулась сладостно:
– И ты – тоже славный. И праздник наш – да?
– Да.
– Знаешь, а я тебя поначалу не видела, хотя высматривала… ну кого-нибудь такого, с кем… с кем хорошо, – неожиданно призналась девушка. – Ты ведь уже потом пришел, после того, как князь с княгинею… да?
– Нет. Я там… давно за кустами стоял. Все не решался.
– А-а-а…
– Ну, что, пойдем, что ли, к столам? Давно уже есть охота.
– Изголодались вы на болоте, как я посмотрю.
Здесь же, недалеко, на опушке, были сколочены да накрыты столы. Свежий, караваями, хлебушек, просяная каша, мед, орехи, грибы, ягоды – без счета, а еще и дичь: жареные на углях куропатки, жаворонки, какие-то пичуги мелкие, но вкусные, утки, ягодами, чтоб тиной не пахли, сдобренные, ну и, конечно, – кабан. Окороки, грудина – все то, что от ночной требы осталось. Да и только что сваренное пиво – как же без него-то?
Славный будет пир. И людям хорошо, и богам приятно.
Борич так и сел на поваленное возле стола бревно – вместе с разноглазой девчонкою, звали ее, кстати, Очена. И все сели. По кружке пива во славу богов выпили, покушали, что послали боги, да песни запели. Хорошие песни, протяжные:
Ай, во поле росла березонька, одна-одинешенька,
А рядом – клен.
Песню эту Борич и раньше слыхал – в Келагастовом роде девки ее часто пели. А теперь вот эти, Радомира-князька, людишки – поют. Вот тати – песню, и ту украли, мало им земель!
Юноша поморщился – осознавать такое было неприятно.
– Что не так? – тут же шепнула на ухо Очена. – Пиво кислое? Или уточка жестковата.
– Славно все, отстань. Ишь ты, как смотрит разноцветными своими глазищами. Следит, что ли? А что, если и вправду – следит?
Борич аж похолодел, но тут же с собою справился – не может такого быть, чтоб следила. Он ведь сам к ней подошел – первый.
А что, если все же… Нет, не должна. Не надо волноваться, трепетать – хорошо все сладится, что задумал, по добру. Сладилось уже… почти. За малым дело осталось. И тогда… И тогда Гостой-братец выживет, спасется от злой лихоманки, от которой пока что еще никто не уходил. А Гостой – уйдет. Так сказал дева. Можно ли ей верить? На этот счет у Борича даже и тени сомнения не возникало. Может, потому что дева так выглядела – такая не соврет, незачем, а может, знала она какой-то приворот, такой, что все ей верили безоглядно. Вот, как Борич. Да и как не поверить, коли Гостой-братец в стороже целую ночь в огнеманке трясся? А потом, когда подъехала дева, когда попросила… а юноша согласился… она ведь братишке снадобье какое-то дала, горькое, на плесень похожее. Борич тоже пробовал – дева сказал: и ты выпей. Выпил, едва не подавился – уж больно противно. Напоил бессильно лежавшего братца. Тот утром и ожил, заулыбался, а, когда сменщики с болота пришли, совсем здоровым выглядел. Борич в тот же день в дальнюю сторожу попросился – и был отпущен, еще бы, Луговые Кулиши всегда к Келагастовым с подозрением относились, видеть едва могли. Вот Гоемысл-вожак и обрадовался, услал с глаз подальше. Однако на праздник к Радомировым-Доброгастовым взял, а как не взять, когда Борич – лучший охотник и воин?
