Андрей Биверов - 13-й Император. «Попаданец» против Чертовой Дюжины
Я ненадолго задумался. Вспомнился мой, точнее Николая, опыт железнодорожных путешествий.
— Озаботьтесь только двумя вещами, — подумав, сказал я. — Во-первых, купите нормальные вагоны, а то в ваших носы уже осенью обмораживать начинают. Кстати, я бы хотел, чтобы в дальнейшем паровозы и вагоны тоже производились и закупались в России. Рекомендую разместить заказы на Александровском заводе. А во-вторых, настоятельно рекомендую обратить внимание на американскую систему движения. Движение поезда никоим образом не должно быть связано с перерывами ЕДИНСТВЕННОГО машиниста на прием пищи и сон.
«Единственного» я выделил голосом не случайно. Недавно, совершенно случайно, можно сказать вообще непонятно каким боком, мне на глаза попался факт, что в XIX веке существовали две теории эксплуатации поездов — американская и европейская. По первой, на один паровоз приходилось несколько машинистов, разумеется, постоянно сменяющих друг друга, по второй, как вы понимаете, на один паровоз приходился строго один машинист. То есть в Европе, пока машинист спал или ел, паровоз стоял! В то время как в Америке сменяющиеся машинисты обеспечивали круглосуточную работу паровоза. Зная русскую увлеченность Европой, угадайте, какая система была принята в Российской империи?
— Мне тоже это казалось не совсем рациональным, ваше величество, — подал голос один из молчавших до сих пор братьев Шиповых.
— Возможен преждевременный выход котлов из строя из-за постоянной эксплуатации, — тут же возразил другой брат.
Братья-инженеры яростно воззрились друг на друга. Явно это был не первый их разговор на эту тему.
— И все же я настоятельно рекомендую обратить ваше внимание на американскую систему, — подвел я голосом черту под начинающимся спором.
— Это все, конечно, хорошо, — кашлянув, чтобы привлечь мое внимание, начал Дельвиг, — однако не будет ли излишне дерзко с моей стороны спросить ваше царское величество, в какие сроки вы планируете предоставить обществу финансы для дальнейшего строительства?
— Чтобы не быть голословным, сразу после окончания разговора я предоставлю вам вексель на два миллиона, а затем еще десять в течение следующего года. Вас это устроит?
— Более чем, ваше величество, — кивнул Дельвиг.
Крикнув адъютанта, я попросил его пригласить к нам Владимира Федоровича Адлерберга, дабы уточнить момент передачи денег. Ответив еще на целый ряд уточняющих вопросов и переговорив с подошедшим министром о выдаче расписки на получение двух миллионов, я тепло распрощался с акционерами, в ряды которых только что влился.
После беседы с железнодорожниками я, окрыленный добрыми ожиданиями, поспешил к сиротливо оставленному в своем кабинете Игнатьеву. С момента нашего расставания прошло более двух часов, и я рассчитывал, что граф успел хотя бы предварительно ознакомиться с документами.
Войдя в кабинет, я застал Николая Павловича сидящим на стуле и с пустым взглядом смотрящего в окно. Ворох документов, разобранный наполовину, был разложен перед ним на столе. Воротник мундира был расстегнут, и весь вид графа сигнализировал о внутренней рассеянности. Мне показалось, что он даже не заметил моего появления. Лишь когда за моей спиной хлопнула дверь, Игнатьев обернулся и резко, чуть не свалив стул, встал.
«Ну все, — подумал я, — футур-шок. Переоценил я графа, не выдержал он».
Однако, взглянув на лицо Николая Павловича, расслабился. Взгляд его горел огнем и каким-то азартом.
— Ваше величество, это поразительно! Я бы никогда и не подумал, что возможны столь легкие и эффективные способы влияния на людские умы, — от переизбытка эмоций он так сильно жестикулировал, что я невольно отступил чуть назад, ошарашенный таким напором. — Признаться, когда я только начал чтение, — продолжал Игнатьев, — все предложенное, не сочтите за дерзость, показалось мне блажью, выдумкой. Однако по мере прочтения я все чаще и чаще ловил себя на мысли, что методы, предлагаемые вами, куда более эффективны, чем применяемые нашими министерствами и ведомствами. Вот подойдите сюда!
Игнатьев, подхватив меня за локоть, чуть ли не силой подволок к столу. Выхватив из разрозненной кучи один из листков, он зачитал его вслух:
— «Газеты фактически контролируют всю нашу культуру, пропуская ее через свои фильтры, выделяют отдельные элементы из общей массы культурных явлений и придают им особый вес, повышают ценность одной идеи, обесценивают другую, поляризуют таким образом все общественное мнение. То, что не попало в газеты, в наше время почти не оказывает влияния на развитие общества. Часто говорят, что пресса не использует прямой лжи — это и дорого, и опасно. Искажение истины достигается скорее через множество мелких оговорок, происходящих всегда в одном и том же направлении, чем решительных, бросающихся в глаза действий.
Условие эффективной манипуляции — контроль над получаемыми человеком сведениями. Хорошо построенная система пропаганды при изобилии изданий и газет, разнообразии „позиций“ и стилей создает и использует одни и те же стереотипы и внушает один и тот же набор желаний. Различие взглядов конструируется — разрешается быть и буржуазным консерватором, и либералом, но при условии, что структура мышления у них одинакова и целей они желают одних и тех же.
Изъятия фактов из газеты и наводнение их стереотипами — есть наиболее эффективный способ создания в обществе какого-либо образа. Например, в европейских газетах практически отсутствует серьезная информация о Российской империи. А печатаемые сообщения имеют лишь экзотический (Масленица, пляски с медведями), либо отвратительный (варварство, грубость, жестокость), либо утверждающе-отсталый (отсутствие цивилизации, комфортных условий жизни, технических новшеств) смысл».[21]
Закончив чтение, Николай Павлович оторвался от листа и, глядя мне прямо в глаза, горячо проговорил:
— Я готов подписаться под каждым словом из сказанного. Не раз бывая на Западе, я всегда удивлялся тому, как европейская пресса освещает нашу страну. Но я и подумать не мог, — тут он патетически поднял только что прочитанный листок и потряс им в воздухе, — что это может быть спланированная и осмысленная кампания. Ваше величество, — сказал он более спокойно, поправляя воротник, — я думаю, что осознал, какую именно работу вы мне собираетесь поручить. Однако, — тут он замялся, — я не совсем представляю, с чего именно мне надо начинать.
— Ну, — я несколько задумался, — для начала не плохо бы создать побольше частных обществ, товариществ на вере и общественных ассоциаций. Зарегистрировать по всей Европе сотню-две организаций типа «Орлеанское общество любителей флористики» или «Союз мелких землевладельцев Южной Саксонии».
Игнатьев посмотрел на меня как на сумасшедшего. Явно подбирая слова, чтобы они не показались мне оскорбительными, он спросил:
— Простите, ваше величество, но я не совсем понимаю, каким образом такие сообщества могут быть нам полезны?
В интонациях этой фразы так и скользил намек на то, что мое предложение, скажем так, «не совсем верно». Однако подобное отношение не только не оскорбляло меня, а даже льстило. Приятно иногда почувствовать себя в образе гуру.
— О, очень просто, Николай Павлович! — широко улыбнулся я. — Скажите, будет ли нам полезно иметь влияние на такие авторитетные западные газеты, как La Figaro, Times, Herald или Neue Preussische Zeitung?
— Разумеется, — подтвердил Игнатьев, выжидательно смотря на меня.
— Газеты имеют два рычага давления, — издалека начал я, давая время Игнатьеву «втянуться» в мою мысль, — подписчиков и спонсоров. Войдя в число спонсоров, любое лицо или организация может так или иначе влиять на позицию газеты. Войти напрямую в число спонсоров нам затруднительно. Никто не захочет, чтобы русский царь покупал французскую или британскую газету, не правда ли?
— Безусловно, ваше величество, — подтвердил Игнатьев кивком головы. — Не думаю, что такое будет возможно.
— А если в роли вкладчика выступит местное общество? — подтолкнул я его к идее.
Николай Павлович на секунду задумался, подняв взгляд к потолку.
— Да, думаю, такой вариант куда более возможен, — задумчиво протянул он после недолгого молчания.
— Так же, многочисленные возмущенные реляции от подписчиков всегда будут учитываемы любым изданием, вы согласны? — усмехнулся я.
Игнатьев кивнул, и, как мне показалось, в его глазах промелькнул огонек понимания…
— Так вот, — продолжил я, — предположим, что в один прекрасный день такая влиятельная газета, как английская Times, получает извещение о том, что некое сообщество «садоводов южного Кента» желает оформить подписку на всех своих членов, коих насчитывается, скажем… десять тысяч, для ровного счета.
