Виктор Храмов - Сегодня - позавчера 4
Сижу, жру, жду машину. Да-да, меня, как генерала, на машине повезут. Когда она будет. Машина. Громозека - невозмутим.
- Ты знал?
- Откуда? Я - шизоидная проекция тебя. Я не могу знать того, чего не знаешь ты.
- Пошёл ты!
- Сам иди. Висельник.
- От трупака и слышу.
Громозека - опять пропал. Сидели вместе в чулане, вели душевные мысленные разговоры, а проснулся утром - нет его. Прям, тоскливо стало. И одиноко. Жалею, что в сердцах послал его. Кто ж знал, что он так буквально воспримет?
Машина пришла. Долго не отправляли. Никак не могли решить начальники - кто должен обеспечивать меня шинелью или ватником. Конвоиры с собой ничего не привезли, завхоз авиаполка - отказывался выдавать. Не вернут же - а он - подотчётный!
Сошлись на том, что вскрыли (!) опечатанный мешок с вещдоками - вещами, с которыми меня и приняли. И тут выяснилось - нет виброклинка! Начал буянить. Верните! Он мне дорог, как память! Драться начал, довольно успешно. Избить себя - не давал, уворачивался, бил ногами - руки связаны. Пристрелить - не решились. Потребовали вернуть нож.
- И флягу!
- Не борзей! - осадил конвоир, разглядывая клинок. Попробовал остроту на ноготь, хмыкнул: - сам делал?
- Трофей.
- Знатный трофей, - кивнул он, кинул клинок в ножны, в мешок, пнул меня в печень, пока я "зевал", - чтобы не борзел.
Так и поехали. В кузове тряской полуторке без тента. Я в немецкой шинели, снятой с трупа, конвоиры - в дублёнках и шапках-ушанках. На ходу, назло мне, жрали бутеры чёрного, как грядка хлеба с жёлтым салом. Чтобы злился. Обидел их - достал каждого по нескольку раз ногами.
Терпели, терпели - остановили машину, пропинали меня (в этот раз я не сопротивлялся - пусть случиться неизбежное), только потом успокоились и даже бутером со шматом желтоватого сала угостили. Злые у нас люди, злопамятные, но - отходчивые.
Ехали мы, ехали. На машине до станции, где произошла смена караула. Теперь свой мешок я сам и тащил. А так как он был вскрыт - всё в моём доступе. Раздолбаи! У меня же там - оружие! Ну, раздолбаи же!
Нож спрятал на теле, притянул повязками. Как знал! Как посадили в вагон - караул "провёл ревизию" мешка. А там и не было ничего - грязные, не стиранные портянки, штаны и пиджак. Настолько было противно к ним прикасаться, что я мёрз, но не одевал эту срамоту вонючую. Как отмылся - так сразу нос стал воротить. Меня - не обыскивали. Раздолбаи! Был бы врагом - уже были бы вы такие же горячие, как окружающий воздух.
Приехали, смена караула, затхлое, вонючее помещение полное людей. Что-то типа КПЗ. Идёт активный бартер среди задержанных. Мне предложить - нечего. А чтобы совсем поняли, что даже не собираюсь дарить - пришлось пощупать им лица каблуками. Не марать же о них руки? Хм-м, теперь надо ждать "тёмную".
Обошлось. Утром всех выгнали, короткая прогулка до полустанка, погрузка в вагон-теплушку.
Несколько дней мотания по железным дорогам туда-сюда. Кормили через раз. И уголь - ага, размечтался - дрова! И то - давали не чаще жратвы. А дуло - отовсюду. По-зимнему совсем. Вот и было резко преодолено отвращение - надел вонючие тряпки поверх тех, что выдали в гостеприимном СИЗО авиаполка. Ничё, принюхался.
Выгрузили нас на полустанке в степи. Мама моя, не горюй - зима! Снег. Голая белая степь до горизонта. Кое-где проплешины без снега.
Согнали нас в колонну, погнали по грунтовке куда-то. Фронта даже не слышно. Вот тебе и штрафная рота! А как же самоубийственные атаки на пулемёты? Не по канону!
- А жрать когда? - проблеял голос из стада.
- Разговорчики! Запе-евай!
Идут молча. Не хорошо. Команда отдана - должна быть исполнена. Какой там лозунг всех ежанутых? Кто, если не я? Споём?
Владимирский централ - ветер северный,
Этапом из Твери - зла не меряно.
Лежит на сердце тяжкий груз.
Владимирский централ - жизнь разменяна,
Но не очко обычно губит
А к одиннадцати - туз!
Во! Так веселее. Если я в огне не горю, в воде не тону, расстрелять не получается - повоюем! Мы ещё живы - бойся, враг!
Здравствуй, "Шурочка"!
А наш будущий командир "Шурочки" - штрафной роты - не самый колоритный персонаж. Мелкий живчик, весь на шарнирах, как заведённый. Как у куницы, мордочка остренькая, глазки шустрые, внимательные. Губы сжаты плотно - жестокий. На воротнике, что виден через расстёгнутую выбеленную дублёнку - капитанская геометрия. Кадровый. А в кино - штрафниками командовал такой же осужденный. Забыл фамилию актёра. Что-то с серебром связанное.
По бокам от этого живчика - два мордоворота с сержантскими пилами. Под два метра, пузатые тела как бочки натянули коричневую кожу дублёнок. Пудовые кулаки покраснели на ветру. Весомые демотиваторы.
- Катях.
- Что? - не понял я.
- Прозвище капитана.
- А-а! Бывает, - пожал я плечами. А вам - какого надо? Белого и пушистого? К штрафникам-смертникам?
Ротный подходил к каждому осужденному в пополнение его ШР, особист зачитывал статью, пояснял. Если были вопросы, ротный спрашивал скрипучим голосом. Если ответ не устраивал - один из мордоворотов бил пудовым кулаком. Не один не устоял на ногах после такого удара.
Моя очередь. Глаза куницы изучают моё опухшее, обросшее седой щетиной, обветренное лицо.
- Воинская специальность?
- Пулемётчик.
- Как попал в плен?
- Стреляли - очнулся - плен.
- Как тут оказался?
- Бежал.
Он долго смотрел на меня снизу вверх. Изучал - вру или нет.
- Как же ты, дед, в "подсобники" угодил?
- Бывает, - пожал плечами я.
Почему я - "дед"? Из-за седой щетины?
Ротный пошёл дальше. И пудовые кулаки прошли, не потчуя меня. Хоть тут обошлось без зуботычин.
Замёрз я капитально, пока ротный интервью брал у штрафников. А пока по болотам шлялся - не замерзал. Окоченел раз - и всё. Больше холода не чувствовал. А сейчас, отогревшись в бане - опять мерз.
Наконец, погнали нас по складам, где стали выдавать фуфайки, шмотьё, мыльно-рыльное, котелки-фляги, оружие. Ну, что за мне такая напасть - опять мне досталась бракованная винтовка - приклад без стального подпятника, ложе выщерблено, ни штыка, ни ремня, прицельная планка - погнута. И вообще - она импортная. Трофейная.
Стою, в недоумении кручу её в руках.
- Что тебе не понятно, боец? - скрипучий голос.
- Вот это дерьмо. И вообще, я - пулемётчик!
И тут же мне прилетает в ухо. Падаю, сгруппировываюсь - навык есть уже. Закрываю уязвимые места. Били не долго. Подняли на ноги.
- Что тебе не понятно, боец?
- Всё понятно. Спасибо за науку! - поспешил ответить я.
- То-то! - проскрипел ротный, в недоумении потянул шею из воротника.
Громозека бы ржал, катаясь по полу. Сука! Куда ты опять пропал? Так одиноко мне ещё не было.
Ладно, пора - в баню! Оттереть с себя грязюку, побриться. Там, вон, так вкусно запахло, что живот оперу запел! Прямо слышу, как мой желудок поёт голосом Петкуна арию горбуна про красавицу Белль.
- Стоять, боец! - опять скрипучий голос. Меня уже начал доставать этот невысокий человечек.
Вытянулся, доложился. Он смотрит на мой нож. Всё-то он видит! Гля, отберёт теперь! Ну, на кой я его за пояс заткнул? Надо было - в сапог.
- Что это?
- Трофей.
- Дай-ка!
Гля! Гля! Гля! Матерюсь, молча, мысленно, но отдаю я ему клинок.
Ротный покрутил в руках, попробывал на остроту, взмахнул пару раз со знанием предмета. Вернул! Ахудеть! Вернул!
- Трофей?
- Трофей. В бою взял.
- В бою?
- Немцы как-то враждебно относятся к тем, кто бежит из их плена, шляется по их тылам.
Ротный хмыкнул, пошел дальше. Я, украдкой, выдохнул. Я начинаю боятся этого штепселя.
Не война у нас - а малина. Не штрафная рота, а стройбат. От светла до темна копаем землю - окопы, блиндажи, огневые, ходы сообщения. Зато - трехразовое питание. Не 3 раза в неделю, а 3 раза в день! Жрачка - так себе, но - всяко лучше немецкого гостеприимства. И спим в тепле. Сколько влезет, ночи сейчас длинные, если не любишь азартные игры и задушевных бесед "за жизнь". А я - не люблю. В карты не люблю. О себе рассказывать нечего - сплошь всё секретно, а истории других штрафников нахожу скучными. Всё одно и то же. Шаблонов 5-6. Все их истории укладываются в эти шаблоны. С деталями несущественными.
Так - можно воевать. Скучно, только.
Ах, да! Это, оказывается - Донской фронт. А там - недалеко - Сталинград. Вот так вот!
Пригнали какую-то часть, что заняла подготовленные нами позиции. А нас построили и погнали на юг, если меня не обманывает едва пробивающееся сквозь марь небесную Солнце.
