Цикл романов "Целитель". Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Большаков Валерий Петрович
Дальше троица двинулась в молчании. Слышно было лишь сопение да свирепые шлепки – москиты набрасывались как вампиры, измученные бескровной диетой.
Вскоре дорожка сузилась до тропинки и вильнула, забираясь на возвышенность, поросшую хлопковыми деревьями. Здесь дул ветер с моря, отгонявший кровососов. Еще немного, еще чуть-чуть, и тропка пошла на спад, выводя к мельчайшему городишке Пуэрто-Кавальос, запущенному и забытому.
Зато вид как на картинке: лазурное море, белый песок и пальмы, лениво шелестящие перистыми листьями.
– Дальше я сам, – индеец передал Вальцеву свой исхудавший рюкзак и вразвалочку направился к причалам, где скреблись бортами рыбацкие лодки. Сбоку, словно дистанцируясь от мелкоты, покачивалась ладная шхунка.
«Явно не тяжким трудом нажита, – проснулось в Степане пролетарское чутье. – Контрабанда или наркотики…»
Глянув под ноги, он сел, уминая шуршащий коралловый песок.
– Умаялся? – Максим опустился рядом.
– Да фиг его знает. – Вакарчук неуверенно пожал плечами. – Привык! Просто… Заканчивается вроде наше бродилово, а дальше – смутно и туманно.
– Не фантазируй, – хмыкнул Вальцев. – Ну да, не Штирлицы мы! Ничего… Дроздов все понял как надо, да и на Лубянке, чай, не дураки сидят. Нам, главное, до кубинских берегов доплыть! А там… не знаю. С ДГИ [195], наверное, свяжемся. Или сразу с Ворониным [196]. А дальше… – он пожал плечами.
– Возможны варианты, – понятливо кивнул Степан. – О, наш Чингачгук воротился…
Лицо приближавшегося Чарли выглядело, как всегда, бесстрастным и непроницаемым, но Вакарчук давно приноровился к повадкам индейца. Обсидиановые глаза живо шарят по сторонам, в походке – развалистая ленца… Стало быть, «усё у порядке».
– Вечером отплываем, – доложил Гоустбир, щурясь на берилловый разлив моря. – Капитан Санчес взял недорого.
– Вот что доллары животворящие делают! – наставительно выставил палец Степан.
По губам Чака скользнула улыбка.
– У меня еще осталось malenko. Хватит на буррито с тортильями.
– Люблю приятные новости! – живо поднялся Вакарчук. – Веди нас, вождь!
– Хау, – усмехнулся Призрак Медведя.
Я ступал осторожно, опасливо вертя головой, боясь возвращения боли и страха. Боль ушла вечером, а вот страх… Приглушенный, он до времени затаился. Спасибо девчонкам, подлечили. Но что там прячется в подкорке? «Выписываться» мне или опухоль лишь усохла? Надо провериться, строго-обязательно. До томографов еще далеко… Я раздраженно передернул плечами. Ведь Владислав Иванов еще в шестидесятом вывел принципы МРТ! Вот же ж… Ну, хоть ЭЭГ сниму, и то хорошо.
Ох, до чего же тошно помирать! Вопишь про себя: «Несправедли-иво! Нельзя так! Не хочу-у! Не надо-о!»
А клетки знай себе делятся. И до одного места им надежды твои, планы, мечты…
Я вздохнул, начиная улыбаться. Когда проснулся, рядом сидела Тимоша. Глаза красные, не выспалась, бедная, но вся прямо лучится радостью. Полежи, воркует, поспи, до завтрака целый час еще…
Несмело поднявшись, настроение снова опало в минор. Я болезненно сморщился, стоило только вспомнить, как вел себя последние пару недель. Страдал, мучился, прикидывался здоровым… И ничего лучше не придумал, чем глотать пачками анальгин, а потом и бутылку марочного коньяка ополовинил…
Боюсь, главное, трясусь от страха, скулю – но не борюсь, не пытаюсь даже! Мычу от боли и тупо жду конца… Да я ли это был?
Усмешка тронула мои губы. У меня хорошая отмазка – опухоль давила на весь мозг, а это не только боли, тошнота, потеря ориентации и прочие прелести. Под гнетом астроцитомы искажается личность. Вот я и… того… чудил.
Стыдишься себя? Морщишься? Позорище, мол? Следовательно, твое драгоценное «я» вернулось в норму…
И все как-то быстренько у меня, скоренько – трагедии не разгуляться. Нет, чтобы месяцами по больницам, по жуликоватым бабкам-ведуньям! Увядать, усыхать, отсвечивать лысой головой. Прихворнул наспех…
Тут чьи-то прохладные ладони прикрыли мне глаза.
– Боюсь не угадать, – тяжко вздохнул я, готовясь капитулировать.
Девушка за спиной не сдержала смеха, и я тотчас же узнал Марину. Развернувшись кругом, облапил ее, а память услужливо пролистывала вчерашнее, и даже мрачная клешнятая тень не портила маленького счастья.
– Раздавишь… – ласково шепнула девушка. – Мишка… Медведь…
Я отстранился, оглядывая Маринкино лицо. Такое красивое, такое милое, такое… Родное?
– Мариночка… – затянул я, словно пробуя имя на вкус. – Спасибо тебе. И… прости!
– За что? – уголки губ напротив дрогнули, заиграв ямочками.
– Я был грубый…
– Ты был глупый, в общем-то! – Росита блеснула зубками. – Но мне с тобой было очень хорошо. Очень!
– Правда? – Я даже загордился малость.
– Правда. – Девушка улыбчиво прищурилась. – А тебя, я смотрю, во вторую очередь волнует, что… Ну-у… Ну, ты меня понял!
– Ты… – Я обыскал мозг, натыкаясь на верный ответ. – А-а! Что Миха раскрыт и явки провалены? Да и ладно! К этому все шло, а я столько везде наследил… – натура моя издала сокрушенный вздох и тут же воспряла. – Зато тебе не надо будет больше дурить начальство! Так что… Будешь докладывать своему непосредственному, скажешь, что Миха всё осознал и готов сотрудничать. Плечом к плечу, во имя высоких идеалов…
– Скажу. – Росита подлила строгости в смешливый тон. – Только не тискай меня больше в общественных местах! Рита прибьет нас обоих! Меня – точно.
– Не буду, – твердо пообещал я, тут же оставляя лазейку. – В общественных местах.
Лицо Марины неожиданно дрогнуло, и она коснулась ладонью моей щеки.
– Как ты?
– Сказать «Нормально» пока не могу, – потускнел я. – Сделаю рентген, вот тогда…
– Но девчонки помогли хоть?
– Вы меня спасли вообще-то! Слушай, «девчонка», а у тебя ничего не болит, случайно?
– Болит, в общем-то, – пожаловалась Марина, протягивая мне ладонь. – Палец порезала! Думала, нож тупой. Ага…
– Ну-ка… – Я выудил маленькую плоскую бутылочку из-под коньяка. – Тут вода… м-м… заряженная. Девчачьей энергией… Давай свой палец.
Марина боязливо вытянула указательный.
– Кровь уже засохла, в общем-то… И все равно… Ноет.
Я аккуратно капнул на порез и стал ждать. Девушка уставилась на палец.
– Ой, – шепнула она, – не больно уже… Миш, смотри! Ранка затянулась!
– Работает! – счастливо улыбнулся я. – За тебя!
И выхлебал «живую воду» до донышка.
Как ни осторожничал Ромуальдыч, как ни пекся о юном поколении, а только гаврики и гаврицы дружно отказались ночевать в Брянске.
«Зачем? – вопили они хором. – День еще! Мы только пообедали, а до вечера еще – ого-го!»
Вайткус сдался и скомандовал: «По машинам!»
Доехали до самого Обнинска, а там свернули к Протве – передохнуть и перекусить.
Я вылез из «ижика» и потянулся как следует. Тело не ответило резью, не ввинтились в череп пакостные буравчики. Оклемался.
И с каким-то первозданным интересом всматривался в окружающий мир, словно открывал его заново.
Думаю, меня мог понять лишь приговоренный – вот он всходит на эшафот… палач накидывает ему на шею петлю из колючей веревки – от нее зудит кожа, чертовски хочется почесаться, а руки связаны… Барабанная дробь… Истекает последняя минута жизни…
Но тут поспевает глашатай на взмыленном коне и громким голосом объявляет о помиловании. Немая сцена.
Расстроенный палач сдергивает петлю, и смертник, почти переступивший черту мира живых, падает от слабости на колени. Он обводит взглядом недовольную толпу, лишенную зрелища, и далеко не сразу, с трудом привыкает к робкой мысли: а ведь он снова один из них… И пыльные доски под ногами, впитавшие пот и страх казненных, и катышки навоза на стерне, и тучка, занавесившая солнце – опять это всё его. Его мир. Его жизнь…
