Прорвемся, опера! (СИ) - Киров Никита

— Рассказывать долго, — Степаныч оживился, посмотрел по сторонам, потом на часы. — Ладно, давай по дороге расскажу. Если что, на обед ездил. Короче, он там новую мутку придумал…

Бизнес-схема шурина с продажей мороженого не выгорела, но он задумал разводить кур на продажу, причём держать их замыслил у себя на балконе. Степаныч не успел рассказать, как пошло новое дело, но я уверен, что он с увлечением расскажет мне всё на обратном пути. Зато подвёз до районки.

Толян курил у приёмного покоя на скамейке под тополем, о чём-то перешучиваясь с рыженькой медсестрой, которая весело смеялась. Но когда он заметил меня, то вспомнил, что находится на работе, и торопливо пошёл в мою сторону, а девушка вернулась в здание.

— Паха, опросил я персонал насчёт пропавшего деда, — начал он. — Говорят, бомж, квартиры не было, жил на улице, на улицу и вернулся. Паспорта тоже не было.

— А ведь это не так, — сказал я. — Я бумаги видел, он там был оформлен, у него своё жилье. Было.

— Ну, за что купил, за то продал, — заметив, что медсестра пялится на нас через окно, Толян поправил чёлку.

— Она на меня смотрит, так что не прихорашивайся, — я хмыкнул. — Давай-ка ещё раз, Толя. У старика Захарова была квартира, двушка. Пока он лежал в больнице, квартиру продали, а он оттуда выписался и пропал. Сейчас он или на улице… или всё плохо. Давай-ка ещё раз пройдёмся, что-то тут не так.

— Там просто в журнале так записали, при приёмке…

Я быстрым шагом пошёл вперёд, а Толик побежал рядом.

— … что бомж, найден пьяным на улице, паспорта нет, имя записано со слов. Дед буйный, синька — чмо, все мозги ему сожгла, он орал, кричал, что всех под ноготь загонит, грозился в КГБ позвонить, его даже пару раз привязывали к койке. И сигареты у всех клянчил.

— Что именно орал? — спросил я. — Детали выяснил?

— Просто сказали, что орал.

— Это может быть важно, Толик. Что-то мог и дельное проорать.

Ну, Толик, по крайней мере, не забил на работу, потому что и медсёстры, и дежурный врач говорили теперь мне всё то же самое, что и он. Для них старик Захаров был бомжом, который пропил последние мозги.

Я обошёл всех, кто там был, и мы с Толиком выцепили ту рыжую медсестру Аню, когда она отошла попить чай. Рассказывала она охотно — и добавила кое-что ещё.

— Он про внучку ещё говорил, — сказала она, поправляя волосы. — Всё ей позвонить пытался, попросил меня один раз, чтобы я в ординатуру его пустила вечером, позвонить.

— А мне не сказала, — заметил Толик, сощурив левый глаз.

— Нельзя! — медсестра Аня отпрянула назад. — Уволят же, а где я работу искать буду?

— Никому не скажем, — пообещал я, — что это ты была. О чём он говорил?

— Он набрал внучку, а она его матом давай крыть, я слышала, так по нему прошлась, дед аж покраснел. Обозлился, и как скажет, что если она его не заберёт отсюда, то он квартиру перепишет не на неё, а на кого-то другого, вот они и разругались. Что дальше — не знаю, его не в мою смену забрали.

— Вот, — я закивал. — Вот этим ты нам очень помогла.

— А мне его жалко было, — медсестра разговорилась. — Лекарств нет, капельницы ставить нечем, кормят плохо, а посетители ему ничего не приносили.

— Кто приходил? — я напрягся.

— Ну, какой-то мужик, они на улице говорили. Я его не видела, просто говорят, какой-то мужик пришёл к деду. Ещё удивились.

— А деда забрали или он сам ушёл?

— Сам ушёл, написано, — она показала в сторону сестринского поста, где лежали журналы. — Там завтра будут ребята со смены, в которую его выписали. Или могу номера их дать, — она с готовностью полезла в свою сумку из кожзама, чтобы найти записную книжку.

Согнулась, и Толик начал кивать, мол, смотри, какой вид, но она быстро выпрямилась.

— Номера пригодятся, — сказал я. — Выпиши пока, пожалуйста, а мы с тобой, Толя, давай по палатам пройдёмся, может, кто из пациентов вспомнит чего-нибудь.

С этим не повезло. Дед лежал в шестой палате (начитанный Толик при этом хмыкнул). Окна целые, на зиму ещё не затыканные, занавесок нет. У одной стены четыре койки, у другой две, старые, солдатские, накрытые шерстяными одеялами. Подушки маленькие, на наволочках видны штампы с инвентарными номерами. Есть одна розетка, оплетённый провод к которой шёл прямо по стене, так как кабель-каналов у нас ещё не было, под ней — единственная в палате тумбочка с покосившейся дверцей. Сидящий рядом с ней мужик с морской наколкой на плече только что прибил таракана тапочком.

Половина пациентов новые, деда не знали, остальные ничего особо не помнили. Его койка уже занята, личных вещей он, уходя, не оставил, если не считать лежащей на подоконнике книжки про бандитов. Название не видно, но понятно, что это из серии «Чёрная Кошка», у них узнаваемые обложки с крупными контрастными буквами.

Одна койка пустая, но вообще-то там кто-то лежал, просто вышел покурить. Усатый пятидесятилетний мужик, лежащий в углу, деда помнил, но ничего нового не сказал.

— Да маразматик старый, — он пожал плечами. — Всё рассказывал, что его из квартиры забрали, а я спросил у медсестёр — бомж, говорят. Орал он каждый день, заманал ей-богу, спать не давал. Его раз в коридоре положили, привязали, так он и там орал.

Как охотно все поверили в то, что он бомж. Слишком охотно, и никто даже не попытался разобраться.

Я вышел в коридор, где меня и перехватил Толик.

— Пошли покурим, Паха, — предложил он тоном заговорщика.

— Ну пошли, — я кивнул.

Пошли до курилки, а по пути Толя шептал, что нашёл парня, который деда знал лучше и мог рассказать побольше. Парень рисковать не хотел, поэтому согласился встретиться только там.

Открыли дверь на лестницу, а парень, стоящий на площадке между первым и вторым этажом, повернулся к нам. Пацану меньше двадцати, весь болезненно худой и бледный, в белой майке и чёрных спортивных штанах. Правая нога в гипсе — он стоял, опираясь на костыли.

Но почему я так внимательно на него смотрю? Почему он мне так знаком? Будто я видел его совсем недавно, только он выглядел иначе.

Верно, ведь видел я его буквально пару дней назад… когда умер. Вернее, увижу почти через тридцать с лишним лет. Твою мать! Это же… Ну точно, он!..

Татуировок на щуплых плечах ещё нет, наглого холодного взгляда тоже, наоборот, он растерян. Это обычный парень двадцати лет… Но я-то знал, кем он будет.

— Это вы с милиции? — с надеждой спросил он. — Не знал, куда идти. А то приду к вам в отдел, а меня выгонят, не поверят, скажут, что всё выдумал, да и нога не даёт. Так и знал, что дед влип, и что хату отберут у него. Он живой хоть?

— Рассказывай всё, — сказал я.

Киллер Федюнин, в той жизни убивший моего отца, а через много лет и меня самого, посмотрел на нас, тяжело сглотнул и прислонился к грубо оштукатуренной стене плечом. А потом начал рассказывать про деда, а я всё думал, как поступить дальше.

Глава 10

Подумать только, что вот сейчас у нас впервые вышло поговорить с Федюниным, хоть и не по душам, но очень близко к этому.

Мне всегда казалось, что этот человек — беспощадный психопат, которому человека убить, что высморкаться. Но сейчас этот тощий парень испуганно озирался, глядя то вверх, то вниз по лестнице, то выглядывал в окно, будто кто-то мог его увидеть с нами.

Хитрит и притворяется? Или ещё не вошёл во вкус?

Смотрю на него — и не вижу того покрытого татуировками обдолбанного наркомана, который тогда в меня стрелял.

— Так что с Владимиром Григорьичем? — с беспокойством спросил Федюнин. — Он живой хоть?

— Неизвестно. Ты лучше скажи, кто… — я чуть не спросил «кто заказал тебе отца», но вовремя осёкся. — Кто приходил к деду, и что он сам говорил про это?

— Мы с Владимиром Григорьичем много разговаривали, — он закурил из пачки «Родопи» и откашлялся. Вонючий дым разнесло сквозняком от окна. — Он сидел дома, говорит, новости смотрел, и кто-то в дверь давай долбиться, ну, он открыл. Какие-то быки были, гады, — Федюнин покачал головой. — Деда побили, вывих у него здесь лечили и рёбра. Потом вытащили в машину, дальше — а дальше ничего не помнит, говорит. Очнулся уже здесь.