Тверской баскак. Том Четвертый (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus"

Держу паузу, пока в наступившей тишине не прозвучал вопрос Бурундая.

— О чем ты говоришь, чужеземец⁈ — Не дождавшись моего ответа, он добавил с горькой усмешкой. — Наследники Чингиса не стремятся больше к великим походам, они предпочитают резать друг друга в борьбе за власть!

Мысль довольно крамольная, и наверное, никто кроме Бурундая не посмел бы высказать ее вслух. По мне так это великое благо, что чингизиды грызутся между собой, а не жгут города и не топят в крови другие страны и народы. Правда, я приехал к этому старому полководцу, чтобы нарушить эту тенденцию.

Склонив голову, соглашаюсь со словами Бурундая и тут же добавляю, не давая ему остыть.

— Это так, только сейчас такому великому полководцу как Бурундай не нужны сотни тысяч воинов для похода к последнему морю. Ему хватит трех, а может даже двух туменов.

Теперь уже в глазах хозяина появилась ледяная жесткость, требующая пояснений, и я продолжаю.

— Когда монгольское войско под звездой Батыя шло на запад, не было на поле боя силы, способной его остановить, но были каменные стены городов, на которых гибло много доблестных воинов, а войско теряло драгоценное время.

Кивок Бурундая подтвердил мои слова.

— Да, мы брали много городов, но с каждым из них таяла наша сила!

Держу паузу, словно бы стараясь закрепить в головах эту фразу, а потом говорю.

— Я могу это изменить! Если ты решишь исполнить завет Чингисхана и пойти к последнему морю, то я могу дать тебе силу, крушащую городские стены как яичную скорлупу.

После этого вновь повисла тишина, и по тому, что Бурундай не задает вопросов, типа что за сила, откуда возьмешь, я делаю вывод, что этот человек осведомлен гораздо лучше, чем хочет казаться. Прикидываясь эдаким провинциальным увальнем, который лишь медитирует у очага да пересчитывает своих баранов и лошадей, он на самом деле в курсе всех событий: и поражения Неврюя, и всего того, что происходило в столице, и даже того что было подарено хану. Не удивлюсь, что он знает и о нападении на мой караван, и о том, как громко там отметились громобои.

Тишина держится довольно долго, а потом рот Бурундая кривится в усмешке.

— К сожалению, не я решаю, когда и куда идти монгольскому войску.

Эта усмешка и прозвучавшие искренние эмоции показали, что отношение хозяина ко мне чуть изменилось, и на какой-то краткий момент я даже уловил в нем жгучее желание вновь вскочить на коня и повести за собой непобедимые тумены.

Это уже серьезный сдвиг, и в ответ на него я могу сказать ему то, что в другой ситуации было бы невозможно.

— Да, сейчас ты не решаешь, — говорю с твердой убежденностью в голосе, — но очень скоро улус Джучи ждут большие перемены. — Лица обоих монголов мгновенно напряглись, но я продолжаю. — Если хозяин позволит, я буду откровенен и скажу то, что недоброжелателями может быть истолковано неверно, но я всего лишь хочу приоткрыть вам завесу будущего.

Вновь ни Бурундай, ни Турслан не спрашивают, откуда мне известно это будущее, они лишь думают о том — хотят ли они его знать. Этот момент еще раз подтверждает мне собственную догадку об осведомленности этих людей и говорит, что они оба пристально следили за моими успехами и достижениями.

Турслан бросил многозначительный взгляд на хозяина юрты, и тот после продолжительного молчания все же кивнул.

— Говори!

Я их понимаю, в монгольской державе говорить о жизни и смерти хана считается страшным преступлением. Пока хан жив, все должны думать, что его власть вечна, а я буду сейчас утверждать обратное.

— Не пройдет и двух лет, как хан Батый покинет этот мир. Его старший сын ненадолго переживет своего отца, и власть перейдет внуку Батыя Улагчи. — Бросаю жесткий взгляд на хозяина юрты и добавляю. — И вот тут уже тебе, Бурундай, решать. Куда повернут своих коней монгольские воины⁈ К последнему морю, как завещал Чингисхан, или на междоусобную бойню с Хубилаем, как того хочет Берке!

Часть 1

Глава 11

Середина сентября 1253 года

Встающее за стенами шатра солнце подкрасило толстый войлок желто-розовым светом, но прозрачный полумрак еще не сдается и держит оборону. Повернув голову, всматриваюсь в спокойно-спящее лицо лежащей рядом Иргиль.

Ее голова покоится на моем плече, короткие волосы растрепаны, а чуть спущенное одеяла открывает ее обнаженные плечи.

Я смотрю на эти безмятежно закрытые глаза, и тоскливая грусть сжимает мое сердце. Недавние воспоминания всплывают в памяти, а тяжелые мысли непрошено лезут в голову.

Турслан сдержал обещание и после возвращения из кочевий Бурундая организовал мне прием у старшей жены Батыя, Боракчин-хатун. Она оказалась еще совсем молодой женщиной, не старше тридцати, но несмотря на возраст и красоту, довольно рассудительной и по здешним меркам даже образованной.

Все шло по уже накатанной колее. Коленопреклонённая поза, торжественная речь, вручение подарков, и наконец, неофициальная часть, ради которой я собственно все и затеял.

Выпив по пиале уже осточертевшего мне кумыса, Боракчин мило улыбнулась и произнесла.

— Я знаю, ты много путешествуешь по миру, бывал во множестве разных стран. Расскажи мне какую-нибудь историю, развей мою скуку.

Ее наигранная непосредственность играла мне на руку, ведь в предложенной манере я имел возможность донести до нее то, что не мог сказать в открытую.

Попросив у хозяйки разрешения, я начал говорить.

— Случилось так, что в одной очень далекой стране умер наследник престола, и старшая жена его отца царица-мать Одора была избрана регентом при малолетнем правителе. Она хотела быть хорошим воспитателем царственному ребенку, но к сожалению, ее изводили внутренние демоны и соблазны. Дело в том, что у нее был собственный сын, которого она мечтала увидеть на троне, и этим воспользовался ее деверь Суакр. Он подговорил ее отравить малолетнего царя, обещав, что поможет утвердить на троне ее сына. Она поверила и совершила страшное преступление, но судьба посмеялась над ней. Царь умер, но трон не достался ее сыну. Его захватил тот, кто подтолкнул ее к чудовищному проступку, а когда она попыталась бороться, Суакр обвинил ее в измене и приказал казнить бедную женщину.

Сделав упор на словах «бедная женщина», я показал на чьей стороне в этом конфликте мое сочувствие, а она уж сама должна была догадаться, о каком из возможных сценариев будущего идет речь. Ну а если уж не догадалась сразу, то со временем поймет, я в этом уверен.

Боракчин-хатун слушала меня очень внимательно, потому как мы оба понимали, что я рассказываю ей эту историю не просто так. В конце она твердо вынесла суровый вердикт. Царица совершила страшное преступление, и судьба заслуженно наказала ее. Правда, через минуту с легкой усмешкой добавила, что будь она на месте той царицы, то отравила бы не только наследника, но и деверя.

Эта реакция заставила меня усомниться в том, что в реальной истории именно она приложила руку к смерти Улагчи.

«Может и не она, — согласился я со своими сомнениями, — но она точно ничего не сделала, чтобы этому помешать!»

Во время этой спонтанно возникшей паузы я заметил, как Боракчин приложила пальцы к виску и поморщилась.

«Мигрень! — Догадался я тогда и даже сыронизировал про себя. — Самую влиятельную женщину в этой части мира мучают такие же головные боли, как и обыкновенную пастушку. Болезнь и смерть — вот самые непредвзятые тетки в мире! Им все равно, кто ты есть и чем владеешь!»

В тот момент чисто интуитивно я предложил ей помощь, и мое предложение было благосклонно принято. На следующий день я привел к ней Иргиль, и та в несколько секунд сняла у ханши начавшийся спазм.

После этого случая Иргиль была у Боракчин-хатун еще несколько раз, а вчера позвали к ней уже меня. Царица не стала ходить вокруг да около, а сказала прямо, что просила Иргиль остаться с ней в Золотом Сарае. Предлагала ей роскошный дом и немалые деньги, но та отказалась, сказав, что не принадлежит себе. Боракчин поняла это по-своему и теперь вот просила меня оставить ей Иргиль, пообещав, что не забудет этой услуги.