Орел и Ворон (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич
Что тут скажешь?! Любо!
Государь действительно сумел расположить к себе и стрельцов, и пушкарей, и детей боярских, и городских казаков. А к казакам Вольного Дона он отправил посольство с богатыми дарами, хлебным жалованием, сукном, порохом и пищалями. И заключил «Дмитрий Иоаннович» с казаками уговор вместе по туретчине ударить, Азов и устье Дона у татар и османов забрать!
И ведь толково все придумал — до Азова по Дону можно спуститься судовой ратью, ради чего на реке Вороне принялись во множестве струги рубить по царскому указу, а в только-только достроенном Ельце «Дмитрий Иоаннович» приказал увеличить кремль, расширить арсеналы и хранилища для съестных запасов, да принялся их пополнять. В большом количестве были отправлены из Москвы в Елец осадные и полевые пушки… В то же время под Москвой новый царь приказал устроить земляные укрепления, которые одни стрельцы защищали, а другие брали, проводя учебные бои. И в них государь принял личное участие, удивив ратников изрядной выучкой и умением стрелять из пушек!
Таков был новый царь, к которому многие действительно прониклись уважением и даже любовью — особенно у нас на юге, у засечной черты!
Так оно так, но… Все же было и много плохого, что отталкивало от государя тех же москвичей. Одежды он носил иноземные, привечал поляков, фрязей и прочих немцев — из последних собрал даже личную стражу! Не соблюдал наших обычаев, ел телятину… Но самое же главное — женился «царь» на иноземке, полячке Марине Мнишек, не заставив ее покреститься в православие! А вслед за той явилось в Москву множество ляхов — и как начались свадебные гуляния и празднества, так и начали те куролесить так, будто город штурмом взяли! Баб и девок насиловали, не пощадили однажды даже боярской дочери; врывались в дома, чтобы грабить — а тех, кто сопротивлялся, рубили! И укорота на них не было — кричали, что сами «Дмитрия Иоанновича» на престол посадили и что он им никакой не указ! Конечно, после такого многие москвичи за оружием потянулись…
Забыли ляхи, как показали спину свою под Добрыничами!
Недовольством простого люда и московских служивых людей умело воспользовались Шуйские — причем народ они натравили на ляхов с призывом защитить государя, мол, де «литва царя сгубить хочет»! В то время как с верными людьми ворвались в Кремль… Так вот, после смерти Самозванца от него отреклась старица Марфа, а на всех площадях по Москве убитого принялись обличать как беглого монаха-расстригу Григория Отрепьева…
Но о том мы узнали сильно позже. Узнали, когда уже Москву в осаду взяли — и про католичку Мнишек, венчанную на царство, и про художества ляхов… А тогда, после убийства «Дмитрия Иоанновича» весь юг, освобожденный им от налогов, забурлил! И рязанские дети боярские во главе с Прокопием Ляпуновым отказались присягать Василию Шуйскому как новому царю, а за ними потянулись и прочие служивые люди…
Вслед за тем появился в южном порубежье Иван Болотников — боевой холоп, ушедший в свое время на Дон, выбившийся в казачий атаманы и попавший по итогу в турецкий плен. Османы посадили Ивана на галеры, на весла — говорят, что участь похуже каторги будет! Но Болотникову повезло: корабль турецкий был захвачен в бою католиками, рабов освободили, и Иван отправился на Родину. А уже в Польше, в Сандомире, он увидел «чудом выжившего Дмитрия», чьим воеводой назвал себя, прибыв на юг!
Служивые люди охотно пошли под его знамена, пошел и я — чего уж там скрывать… И бился со своими. Правда, до рукопашных дело не доходило, в основном стреляли из пищалей — но так ведь все одно, с братьями бились, братьев убивали! Паскудный был год…
С тех пор не могу отделаться от ощущения, что душа моя словно в грязи извалялась, что под спуд ее положили, и давит он на сердце, этот спуд, давит…
И только когда Москву в осаду взяли, только тогда глаза у многих восставших-то и открылись. Да потому и открылись, что патриарх Гермоген во всеуслышание призвал остановить братоубийственную войну! И объявил, что Самозванец был убит, и что Болотников в Сандомире мог видеть кого угодно — но только не истинного сына царя Иоанна Васильевича!
Так вот служивые люди, кто в битвы прежде прочих вступал и битвы выигрывал, те призадумались. Зато воровские казаки, во множестве прибившиеся к настоящим донским, запорожским да терским казакам, никого не слушали — им бы лишь Москву было взять, да погулять в ней вдоволь, насытив свою разбойную натуру! Те ведь похуже ляхов будут душегубы: им что ребенка зарубить, что комара прихлопнуть — все равно… Так вот, поползли слухи, что новым царем хотят поставить «царского племянника», терского атамана Илейку Муромского — еще одного самозванца! И что казаки да воры желают всех дворян подчистую вырезать! Но так ведь наши-то дети боярские — они ведь тоже какие-никакие, но дворяне…
А потому не случайно главные вожди служивых людей переметнулись на сторону Василия Шуйского — и Прокопий Ляпунов, и Истома Пашков, под Ельцом разбивший рать Воротынского! Вот и я последовал за вожаками вместе со своими стрельцами… А воры, лишившись главной ударной силы, вскоре были разбиты под Москвой.
После того мою сотню присовокупили к рати князя Михаила Скопина-Шуйского, и под его началом мы отличились в сечи на реке Вороньей. Тогда мои ратники со мной во главе одними из первых добрались до засеки, за которой укрылись воры — под огнем самопалов и падающих на головы стрел добрались! Залпом в упор мы отогнали ворога от укреплений, бердышами прорубили в них просеки — а после схватились на саблях с воровскими казаками… Князь отметил меня, наградил после боя булатным турецким киличем — и быть бы мне сейчас головой цельного стрелецкого приказа, коли бы не личное участие в восстании!
Но Михаил Скопин-Шуйский меня запомнил. И когда потребовался ему опытный стрелецкий командир, то князь позвал меня с собой — на Новгородчину. Случилось это, когда воры, ляхи и запорожцы уже осадили Москву, встав лагерем в Тушино… И я с десятком моих самых верных и преданных стрельцов, бывших со мной и под Добрыничами, и на Вороньей, и не хуже меня управляющихся с лошадьми (вновь земной поклон батьке за науку ратную, за то, что и с конями научил ладить да верхом ездить!), отправились вместе с Михаилом собирать новую рать да встречать немецких и свейских наемников… Так вот за зиму я действительно собрал и выучил новую сотню, своих стрельцов поставив десятниками — и при штурме воровского лагеря под Тверью мои орлы показали себя весьма достойно! Хотя и не обошлось без потерь — четырнадцать сильно пораненых, да девятеро убитых стрельцов мы не досчитались после схватки с черкасами…
— Тимофей Егорьевич, Тимофей Егорьевич! Поспеши к княжескому шатру, тебя сам Михаил Васильевич к себе вызывает!
Ход моих размеренных мыслей прервал подбежавший Никола, горнист сотни — совсем еще юный молодец, сирота. Подобрал я его в Новгороде, молящего принять в приказ — вспомнил собственные злоключения... Прекратив наблюдать за занятиями крестьянского пополнения, позавчера принятого в стрельцы (отбирал людей я лично, самых толковых привечал!), я обратился к горнисту, внутренне похолодев:
— Что случилось?! Поляки на нас идут?!
Белесые брови Николы поползли вверх, а глаза его изумленно и немного испуганно округлились:
— Да что ты, господин сотник, пужаешь! Вон он, посланец, лично за тобой князем направленный — мне и сообщил о княжьем повелении. А еже ли бы поляки на нас пошли, так ведь все войско поднимали бы, в барабаны били, горны играли!
Я усмехнулся, покачав головой:
— И то верно… Ну, тогда поспешу, раз Михаил Васильевич к себе призвал!
Глава 8
…— Первый ряд, коротким — коли! Второй и третий, длинным — коли!!!
Вместе с княжеским гонцом проходя мимо вчерашних крестьян, коих теперь обучают ратному искусству пикинеров, я в очередной раз отметил про себя, что войско наше спешно готовится к будущему сражению. Даже суматошно. Но, а как иначе?! Без шведских наемников сил у князя сразиться со Зборовским и Сапегой явно недостаточно… Люди-то есть — люди, готовые до последнего с врагом драться, живот свой положить за други своя! Однако же одно дело готовность умереть в бою, и совершенно другое — ратная выучка.
