Дебют четырех коней. 1946-1947 (СИ) - Савинков Андрей Николаевич

Однако падение именно этой позиции уже реально могло привести к окружению до сих пор достаточно крепко держащихся частей на главном направлении. Пришла пора что-то решать: либо отступать, либо перебрасывать на север дополнительные дивизии для стабилизации фронта. В Берлине — а в этот момент советские войска как раз вышли на границу Восточной Пруссии — выбрали первый вариант.

17 ноября началась операция по эвакуации корпуса Рендулича на «большую землю». На самом деле вывоз всего ценного, что было жалко оставлять противнику начался еще в середине октября: на континент оправились немногочисленные норвежские производства, были перегнаны на датский берег все гражданские суда, а также вывезены норвежцы за годы оккупации, участвовавшие в сотрудничестве с вермахтом. Последним от старой-новой власти ожидать чего-либо хорошего не приходилось.

Немцы достаточно педантично вывезли большую часть военного имущества, а что не смогли перевезти — уничтожили. А всего за две недели ноября из Норвегии было эвакуировано 48109 человек личного состава из различных немецких и вспомогательных подразделений, а также 18390 человек гражданских, не пожелавших оставаться на родине.

Осло было оставлено 25 ноября, а последний эсминец отчалил из порта Кристиансанна под самый занавес осени — 31 числа. На этом Норвежская эпопея немцев была окончена.

Документ 2

«Тридцать лет в строю» Пьер Бийот (пер. Самохвалова), М. Воениздат 1981 г.

Несмотря на то, что большие сражения весны-лета 1946 года прошли мимо меня, нельзя сказать, что мы сидели сложа руки и бездельничали. Мой полк, выведенный на пополнение и переформирование после продлившейся, казалось, ровно две вечности мясорубки под Днепропетровском — к февралю в составе подразделения осталось не больше 25% от положенной по штату техники, а общая боеспособность упала до нуля — активно тренировался, осваивал новую технику.

Изначально нас перебросили под Смоленск, видимо планируя использовать в наступлении в Белоруссии, однако до этого в итоге так и не дошло. Большое наступление на Западной Украине вынудило бошей по собственной воле очистить «Белорусский балкон» дабы не угодить в очередное окружение.

Так или иначе, лето 1946 года стало для меня одним из наиболее приятных за последние… А я даже и не знаю сколько лет. Вероятно, с самого начала войны на долю вашего покорного слуги не выпадало столь спокойного и приносящего как физического, так и морального удовлетворения времени.

Сначала была война во Франции, где буквально каждую летнюю кампанию мы были вынуждены обороняться, метр за метром оставляя территорию своей страны. Потом — год в лагерях Советского Союза, которые, что бы о них не говорили разные «историки», были совсем не похожи на концентрационные лагеря фашистов. Подготовка к новой войне, и новые бесконечные отступления.

Этим же летом мой полк, стоящий в резерве, получил давно желаемую передышку, что в купе с хорошими новостями, поступающими с фронта, создавало непередаваемую атмосферу уверенности в победе. Если уж командование может себе позволить держать в тылу полнокровный тяжелый танковый полк прорыва и при этом успешно наступать по всем фронтам, значит дела у бошей действительно уже хуже некуда.

Тем не менее, нельзя сказать, что эти месяцы прошли в праздности. В полк поступили новые машины, получившие индекс КВ-4М, с более мощным двигателем, лучшей оптикой и рацией, а также дополнительно экранированным лбом и установленными заводским образом противокумулятивными сетками. В те времена именно ручное противотанковое оружие — поскольку у немцев бронированных машин становилось меньше с каждым месяцем — виделось советским офицерам самой главной опасностью. Подобные же экраны — сначала изготовленные кустарно, а потом и появившиеся в заводском исполнении — стали естественной реакцией на новую угрозу.

Командование в кой это веки расщедрилось — и это не упрек русским генералам, французские были еще хуже — на топливо и боеприпасы для учебы, поэтому все лето мы провели в учениях и стрельбах. Натаскивали новичков, подтягивали вернувшихся из госпиталей ветеранов. Последних было много, советская военная медицина того времени, как я понимаю, была одной из лучших и ставила обратно в строй больше половины раненных, поэтому недостатка в подготовленных кадрах мы не испытывали.

В первых числах августа меня вызвали в Москву. Было волнительно, среди наших ходили слухи о том, что де Голль с американцами требовали от советского правительства возможности забрать всех служащих во Французском легионе собственно французов, поскольку набранные колониальные дивизии остро нуждались в опытных сержантах и офицерах, которых Дакарским сидельцам взять было особо не откуда.

Слух этот с одной стороны породил понятное оживление среди скучавших по родному языку бойцов, а с другой — вызвал определенное раздражение. Среди тех, кто сражался с бошами в течение последних лет — пусть даже под чужим для нас красным флагом — авторитет дуумвирата Рейно — де Голль был не слишком высок. Нет, с одной стороны их уважали за несгибаемую решительность воевать с бошами до последнего и не сдаваться, не смотря ни на какие военные неудачи. С другой стороны, очень уж эти неудачи были тяжелы, чтобы их так просто можно было простить.

Поэтому далеко не все мои танкисты горели желанием менять ряды победоносной Красной Армии, которая активно гнала немцев на запад на сомнительную возможность повоевать под командованием американцев. Последних — тогда еще это не было очевидно, но с высоты прожитых лет сейчас понятно, что это были первые проблески начавшейся уже холодной войны — советские газеты ко всему прочему нещадно критиковали за «варварские бомбардировки» и применение «оружие массового поражения» по гражданским целям. Особенно это касалось уничтоженных городов Японии, все же до призывов к защите немцев — учитывая то, что они успели натворить во время короткой оккупации западных областей СССР — советская пропаганда к тому времени еще не дошла.

В итоге оказалось, что меня вызвали в Москву для вручения ордена в ознаменование того вклада, который французский легион сделал в общий успех последних наступательных операций. Поскольку ситуация с подчинением граждан Франции была достаточно неоднозначна, награждение выглядело мероприятием во многом политическим. Впрочем, с другой стороны, вряд ли мог бы найтись человек, считавший, что офицеры Французского легиона на самом деле этих наград не заслужили. [На граждан Франции у советского правительства, однако, были свои планы, которые в дальнейшем и были реализованы на практике. — Прим. Ред.]

Награждение планировалось в самом Кремле — главном сосредоточии власти красной империи. Не буду подробно расписывать всю церемонию, тем более, что ее уже не раз упоминали в своих книгах писатели куда более талантливее меня. Скажу только, что мне лично достался орден Ленина — одна из самых высоких наград СССР. Причем вручил мне ее сам Сталин, именно тогда я единственный раз увидел вблизи русского лидера.

Ну а уже в конце августа нас перебросили в Литву, где планировалось новое наступление с целью выхода красной армии на государственную границу и переноса боевых действий на коренные территории Германии.

Мой полк был передан в состав Первого Прибалтийского фронта, упиравшегося своим правым флангом непосредственно в Балтийское море. Основной задачей поставленной Ставкой на нашем направлении был выход к Неману на всем его протяжении и при возможности — занятие плацдармов на левом — немецком — берегу реки, для облегчения дальнейшего продвижения на юг и запад. В том, что это продвижение будет, никто уже не сомневался.

Второстепенной задачей, доведенной до меня командиром 51-й армии, генерал-лейтенантом Крейзером — мой тяжелый танковый полк имел армейское подчинение хоть и действовал в основном совместно с 61-м стрелковым корпусом — было окружение группировки, защищающей Мемель, с тем, чтобы эти войска не смогли улизнуть на левый берег Немана. Укрепленный Кёнигсберг представлялся нам тогда достаточно мощной крепостью, и было понятно, что чем меньше опытной пехоты будет его оборонять, тем нам в дальнейшем будет проще.