Герман Романов - Спасти Императора! «Попаданцы» против ЧК
— Тв-в-вою мать! — кое-как пришел в себя Фомин и перекрестился трясущейся рукой. От увиденного и услышанного на этом страшном руднике можно было трижды сойти с ума.
— Да куда уж там! От него любая женщина помереть может, а они им девочек… Кончать надо тварей…
— Постой, гауптман! — Фомин взял себя в руки и глубоко задышал. — Ты, хорек недоношенный! Шахту сегодня хотели рвать, чтоб трупы завалить?
— Да, Мойзес приказал!
— А зачем еще три ящика динамита в кузове? Что еще рвать хотели? Говори, тварь! Шмайсер!
— Все скажу!!! — истерично завопил «глист». — Строгановский рудник тоже подорвать велели! Теперь трупы в Мотовилиху возить станут, там в печах сжигать всех будут!
— Куда?!!! — дико вскричал Фомин, ему показалось, что он услышал знакомое до боли слово.
— В Мотовилиху, на орудийный завод. Там большие печи стоят, их для плавки металла держат, — дрожа от страха, стараясь не глядеть на искаженное лицо Фомина, громко пробормотал матрос.
— Какое сегодня число?! Говори, сука!!!
— Сейчас двенадцатое июня наступило, вчера одиннадцатое было, какое же еще? — с нескрываемым удивлением проговорил Трифонов, но голос его все так же дрожал.
— Великий князь Михаил Александрович еще жив?! — вопрос Фомина хлестанул кнутом, а рука вцепилась в рукоять кинжала. — Шмайсер!!!
— Жив!!! Видел сам его вчера, на улице. С секретарем шел, а за ним чекисты. Не надо резать, не надо!!!
Вопль пресекся — Шмайсер заткнул рот матроса кляпом и внимательно посмотрел на Фомина, уголки губ радиста кривились. Путт подошел к нему поближе и очень тихо сказал:
— Это судьба, Семен Федотович. Судьба…
Глава вторая
Фомин медленно закурил, задумчиво хмуря брови. То, что с ними произошло в последние дни, походило на наваждение, какой-то безумный сон, на заветное юношеское желание. И самым непонятным было то, что его самая большая мечта, о которой он жалел почти четверть века, внезапно исполнилась. Он преодолел время, но моложе от этого не стал. Неожиданно для себя Фомин рассмеялся — а ведь его парни только зачаты и лежат в утробе эмбрионами, да и он сам сейчас спит, и только через час его отец разбудит, грубовато пихнув в бок.
— Федотыч?! — нетерпеливый голос Путта вывел его из воспоминаний. — Надо решать. Ведь сегодня, как ты говорил нам, Михаила Александровича того… Убьют ведь вечером. Надо спешить, ведь до города время нужно, чтоб добраться, и там еще действовать.
— Город рядом, нам часа хватит! Сейчас сколько? — капитан своими вопросами выдернул его на эту грешную землю, и Фомин был ему сейчас благодарен.
— Четыре доходит! Солнышко скоро всходить будет! — Путт сверился по своим командирским.
— Так! Тащите сюда Мойзеса, господа. Надо продолжить беседу с этой тварью! Мать его! Человеком назвать язык не поворачивается. Шмайсер, ты уж будь с лаской. Нужно вначале допросить, а потом он твой будет.
— Зер гут, герр оберст, зер гутт! — Федор плотоядно улыбнулся.
В экстремальных ситуациях, если можно было на войне хоть что-то назвать не экстремальным, он иногда переходил на немецкий язык. Фомин еще полтора года тому назад сразу просек, что никакой не хохол, а типичный немец, в смысле, выросший в двуязычной языковой среде, когда с рождения два языка родные.
Мойзес приволокли, небрежно бросили его рядом со словоохотливым морячком. Однако эффект от такого соседства был поразительным. Увидев вблизи живого и здорового чекиста, Трифонов замычал от безумного страха, побледнел чуть ли не до корней волос и в дикой панике попытался отползти подальше, виляя всем тщедушным телом.
— Похоже на то, что наш чекист имеет авторитет среди этих тварей! — с глубокомысленным видом проговорил Шмайсер, вынимая по знаку Фомин кляп. — Даже от связанного шарахаются, как бесы от ладана.
— Ты не прав насчет ладана, Фридрих. Просто мелкий бесенок страшно боится более крупного, значимого и омерзительного беса.
— Не надо о бесах, господа. Просто этот ублюдок хорошо знает, что его ждет за лишнюю словоохотливость! — подал голос Мойзес с теми же нотками превосходства и брезгливости.
— Слышь ты, урод! — Шмайсер пнул чекиста ногой в плечо, отчего тот перевернулся на бок. — Тебе слова не давали! Закрой пасть, пока я тебе ее не заткнул обратно!
— Герр Шмайсер… — начал было Мойзес.
— Ты не понял, тварь?
Удар ботинком в живот заставил Мойзеса согнуться, насколько это было возможно, судорожно закашлявшись. Подскочивший Путт уселся на него сверху, запустил два пальца в ноздри и рванул вверх. Мойзес взвыл.
— Еще раз вякнешь… — Путт зашипел ему прямо в лицо. — Загрызу!
Мойзес чуть побледнел и промолчал. Путт медленно встал, поправил форму, отошел на пару метров, присел на корточки и закурил, исподлобья глядя на Мойзеса. Первым опомнился Фомин:
— Господа! Зачем так сурово? Товарищ при исполнении! Правда, — он наклонился к нему, — любезнейший?
— Да! Вы правы!
Мойзес пожевал разбитыми губами, сплюнул сгусток крови. К нему возвращалась уверенность:
— Я начальник особого секретного отдела Пермской губчека.
— И каковы же особые секреты, которые вы так усердно тут секретите? — от приторно сладкой улыбки Фомина у Шмайсера даже побежали мурашки по спине. — По приказу только товарища Дзержинского или же по своей, личной инициативе? Сдается мне, что вы тут сами воду мутите!
— Послушайте, уважаемый, — начал Мойзес брезгливо, — это не ваши дела! Вы-то здесь какие интересы преследуете, вмешиваясь в них?
— До чего же я не люблю эту их манеру отвечать вопросом на вопрос! — Фомин присел перед Мойзесом на корточки, склонился над лицом и заглянул в глаза. — Милейший! Это я вам здесь вопросы задаю! А вы потрудитесь на них отвечать! Ясно?!
Фомин рявкнул так громко, что Мойзес зажмурился, Трифонов снова затрясся мелкой дрожью, а Попович, все еще сидевший с девушкой у дома, вскочил, схватив автомат.
В черных глазах Мойзеса, именно черных, такие глаза Фомин выдел впервые, не был различим зрачок: один сплошной, бездонный мрак, идущий, как кажется, из самой глубины души. Даже сейчас, перед лицом смерти, Мойзес не испытывал страха, не дрожал. Ни одна капелька пота не выступила на лбу. Слегка приподнятая левая бровь и легкая, еле различимая полуулыбка уголками губ, придавали его лицу столь отстраненное, покровительственное и никак не вяжущееся с ролью испуганного пленника выражение, что Фомин почувствовал, как начинает выходить из себя.
— Так! Вечер перестает быть томным! — Фомин повернулся к Путту. — Герр гауптман! Верните, — он кивнул в сторону Трифонова, — немощного к остальным, а то, не ровен час, тут еще обгадится, в штаны навалит со страху! А в обществе таких благородных господ, как мсье… пардон, товарищ Мойзес, это не есть комильфо! Мы сейчас о скорбных делишках мирских наших беседу начнем, а товарищу Трифонову о душе подумать надобно, ко встрече со Всевышним, — Фомин перекрестился, — готовиться нужно…
Глядя вслед Трифонову, который мелко-мелко закивал и расплылся в глупой улыбке, Фомин нахмурился и повернулся к Мойзесу:
— Так вот, милейший, еще раз задаю вопрос: чем вы, — Фомин сделал ударение на последнее слово, — здесь занимались? Советую отвечать честно! Это в ваших интересах!
— А то что? Убьете? — Мойзес приподнял голову и посмотрел сверху вниз на Фомина, причем это ему удалось даже в столь неудобном положении. — Я из ЧК, а вот вы — одиночки, охотники, на которых в любой момент самих может начаться охота!
— А что? Вам не страшно умереть в жутких мучениях? — Фомин поднял бровь. — Испытать на себе хоть частично те страдания, которые вы причиняли несчастным?
— Помилуйте, господин подполковник! — Мойзес даже заулыбался. — Вы офицер, честь для вас не пустой звук, как для ваших благородных спутников! Вы что, сами… — он несколько помедлил, смакуя, — как это поточнее сказать, пытать меня будете? А вдруг за мной следом еще товарищи едут или я, предположим, к определенному сроку вернуться должен?
— Нет, это вы меня помилуйте, любезнейший! — Фомин вскинул ладони. — Я? Вас? Пытать? Нет! Нет! Как вы могли подумать такое?! — глаза его сузились, а голос стал тверже металла. — Твой гаденыш, этот, Трифонов! Да за жизнь свою поганую он же тебя голыми руками, зубами рвать будет! В одном ты прав! Времени у нас мало! Ну да ничего, управимся!
— Ничего у тебя не выйдет, штабс! — Мойзес рванулся к Фомину. — У тебя на морде любопытство написано! Ты один ведь не испугался, не испытал отвращения! Удивлен был. Да! Ты знал, что это! — он отвел глаза в сторону портфеля, лежащего у машины. — Именно удивлен, изумлен, но не испытал того страха, что был на лицах твоих людей, когда ваш барон из портфеля моего достал…
Удар отбросил Мойзеса назад.
