Анатолий Гончар - ХМАРА
Ох, Бидыло, Бидыло, задолбал ты своей душевной простотой. Если бы помогал мне торопить бойцов, давно бы уже пришли. И сейчас сомневается идти или не идти. Да ладно, мое дело высказать свое мнение, а там хоть и не рассветай.
-Не знаю, можно было бы, конечно, сесть и здесь. Место удобное: сопочка, перекресток, но задача- то у нас другая - мы должны быть в километре отсюда, так что я бы пошёл, но в любом случае решать тебе.
-Тогда идем, - уверенно бросил летёха и, тронув за плечо Рогозова, приказал: - Давай поднимай всех.
-А-а-а, гремучий - вонючий, - недовольно процедил старший сержант и, безнадёжно махнув рукой, отправился выполнять приказание. Через пару минут группа продолжила свой путь.
Идем медленно. И хотя изо всех сил стараемся не шуметь, нещадно гремим по камням берцами. Вслушиваюсь в ночь, ушки на макушке. Небольшой спуск в самом начале пути перешел в такой же некрутой подъём. Ничего, еще несколько сот метров и будем уходить вправо в сопки, а там час ходу и мы на месте. Я уже давно иду впереди, Рогоз погромыхивает чуть сзади... Почти физически ощущаю, как постепенно выдыхаются и отстают идущие позади меня бойцы, иду все медленнее и медленнее. ...Блин, какого черта? Останавливаемся. Из темноты, словно привидение, выползает Рогоз. Тяжело дышит мне в ухо:
-Товарищ прапорщик, возвращаемся.
-???
-Командир приказал, у перекрёстка ночевать будем.
Какого черта? Как же так, отшагать треть пути и теперь возвращаться назад? Дико. Непонятно. Глупо... Хочется плеваться. Зачем вообще было начинать движение? Ну да бог с ними, назад так назад, но как говорится, во всём есть свои прелести - ночевать на той высотке гораздо спокойнее...
Сон оборвался. Яркое, уже высоко поднявшееся солнце било прямо в глаза. Я прикрыл их ладонью и, сладко потянувшись, сел. Ступни коснулись мягкого ворса расстеленной взамен коврика шкуры. Я еще раз потянулся и, стряхнув остатки сна, принялся неторопливо одеваться. Где-то за окном горланил припозднившийся петух. Когда я уже совсем оделся, в дверь настойчиво поскреблись. Кто бы это мог быть, подумал я, и аккуратно её приоткрыв, увидел крутившегося за ней Барсика. Обрадованный столь приятным и неожиданным визитом я наклонился, чтобы подхватить его на руки, но тот ловко увернулся и убежал. Ничего не понимая, я пожал плечами и уже хотел вернуться в свою комнату, когда мой взор случайно коснулся пола... На пороге лежала большая серая мышка.
Вот так и стали мы жить у Бабы-Яги. День каждый из нас проводил так, как только мог и в соответствии со своими желаниями, но с обязательными перерывами на завтрак, обед и ужин. С утра- неспешный завтрак с традиционной яичницей, затем чай или холодное коровье молоко со сдобными булочками. В полдень- плотный обед с борщом или щами на первое, с жареными ребрышками свежего кабанчика (где уж Баба-Яга каждый день брала свежих?). В перерывах между приемами пищи, как я уже сказал, каждый занимался в меру своих способностей и потребностей. Баба-Яга либо крутилась на кухне, либо улетала в лес. Я бегал, прыгал, плавал в небольшом озерце, махал мечом, в общем, тренировался, готовился к тяготам и лишениям. А святой отец проводил своё время, как он выражался, в молитвах и смирении, а, попросту говоря, дрых в тенёчке. Но как только наступал вечер и багровое солнце усаживалось в свою ночную колесницу, чтобы всю ночь мчаться на другой край света, мы собирались в тереме. Бабулька усаживала нас вокруг стола, ставила на стол котелок с парящей картохой, выкладывала каждому на тарелку большую икристую селедку и в который раз рассказывала нам, "олухам, как поступать надобно":
-...и пойдете вы на кладбище ночью лунной первой на седмице, ни один хлад металл с собой не берите, не пропустит вас оградка каменна. Как взойдет луна над горой шабашной, так сразу плиту мраморную и ищите. Кровавый мрамор в темноте чёрным кажется, так вы уж не перепутайте, на нем буковки светиться будут, что те светлячки во лесу дремучем. А ежели буковок светящихся не будет, так вот вам трут и кресало, с опаской да сторожкой искру высечете, огонек вам и будет. Подсветите что где да поглядите.
Я живо представил себя ходящим меж надгробий и сыплющий искрами во все стороны...
-Да ты, мялок, не лыбся, не лыбся. Ночь лунная, а, знать, любое злое чародейство возможно. Ить ведь хоть меч давно зачарован, лет пятьсот, не мене, так есть твари и подоле живущие.
-Матрена Тихоновна, - подал голос отец Клементий, - вот горожане по вечерам всё байки сказывают, про оборотней, вампиров там всяких, про колдунов и ведьм, (извиняюсь покорно), а как речь заходит про "людей стылых", так притихают и отмалчиваются?
С лица Бабы-Яги будто схлынула кровь или в неярком свете ночного светильника мне это показалось? Она задумчиво почесала нос и, прежде чем начать рассказывать, повела рукой, шторы на окнах с легким шорохом плотно задернулись.
-Бают всякое, но давно о них не слышно, может сгинули, может подались куда, а может дремлют в ожидании. Вот все и бояться, никак проснутся? Вдруг разговорами да пересудами зло накличешь? Но я -то их суевериев не боюсь, так что слушайте. Давно это было, годков так полтораста, я еще тогда вот такой крохотулькой была. Появились они неведома откуда, все кругом порушили, всех поничтожили: людей, лесных жителей, животин разных - все что на пути попадалось. Кой-кто на болотах попрятался, и туда пришли постылые, уцелели лишь только те, кто в Дикое урочище да в пустошь великую подался да детишки малые, которых на ковры - самолеты подсадили. За Стылыми нежить всякая привалила: скелеты, умертвия. Тогда еще говаривали, что скелеты - люди с высосанной душой и телом - есть порождения Стылых. Всю осень и зиму Стылые бесновались, а как стало солнышко припекать, без следа и сгинули, а прочая нежить еще долго по окрестным лесам бродила. Умертвия-те первые в курганах да могильниках сокрылись, а скелеты и позже колобродили, людей пугали да путников растерзывали. Сами-то Стылые происхождением темные, ликом не человеческим, ноги как бревна, руки длинные костлявые и нет от них спасения кроме как в бегстве постыдном. Аднака, кто сумеет уйти от их адского наваждения и в глаза не посмотрит, может и спасется, прозябнет малость, да и отлежится. Токма бродят Стылые чаще не в одиночку. Ляжешь, за камнем укроешься, глядишь, а упырь и туточки. Так что ежели узришь Стылого, токась в ноженьках спасение-то и будет. Беги не оглядывайся. Да вот еще что: на меч-то не больно надейтесь. Что на свой, Дракулой подаренный, что на волшебный, ежели найдёшь его, конечно. Запамятовала я, старая, точно ужо и не помню, но то ли тот меч не всякому службу служит, не то на кладбище на древнем не будет в нем силы волшебной , не то вовсе в ночи не рубит, не колет.
После таких рассказов да напутствий на душе сплошная веселуха. Вот гадство, ведь куда ни кинь все клин. Пойти на кладбище в лунную ночь, разрушить надгробье и извлечь из-под могильной плиты меч, который к тому же до наступления дня ничего рубить не станет?! Шизофрения, тихая шизофрения. Ну, мне это надо, а? Может мне и меч-то этот вовсе не нужен, и этого старого за глаза. Вон он как двуручник - то перерубил, любо-дорого. С другой стороны, приключение - высший класс. Богатые люди вон какие деньжищи платят чтобы экстримом позаниматься, а тут бесплатно куча адреналина, причем и экстрим покруче. Там-то как бы они ни хорохорились, а риска только видимость. На страже здоровья экстримующихся триста тридцать подстраховок, а здесь, если выживешь - уже счастие. Нет, что-то мне идти не хочется, ну право дело, неужто они действительно могут отца Иннокентия на крест приколотить?! Могут. Еще как. Как они обрадовались, когда святое распятие на его кресте увидели! Заинтересованно так рассматривали, языками цокали, и он, дурак, тоже расхорохорился, уши развесил, думал щас в христианскую веру ударятся, а у них совсем иной повод к восторгам имелся - они о такой казни еще не ведали и интерес у них чисто "гастрономический". Тоже мне гурманы казней. Такие своего не упустят. С ними ухо востро надо держать. Нет, как ни крути, а идти придётся.
Эх, как не думалось мне, что это еще на следующей неделе, через пять дней, послезавтра, завтра, а глядишь уже вот он первый день на седмице, луна в самой поре и дело уже к вечеру. Полдень проскочил и не заметил. Отцу Клементию хоть бы хны, дрыхнет в тенёчке, руки на пузе сложил и похрапывает. Пойти его разбудить, что ли? Зачем? Просто так, чтоб жизнь мёдом не казалась...
Но когда во мне окончательно созрело решение пойти и разбудить нашего святошу, он проснулся и, широко зевнув, с наслаждением потянулся. Потом встал, не спеша прошествовал к озеру и, присев на корточки, запустил свои длани в его глубины. Затем плеснул на лицо водицей и блаженно улыбнулся, ни дать, ни взять натуралист на природе. Утершись рясой и согнав улыбку он направился в мою сторону.
-Да благословит Господь труды наши! Удел наш труден, но высок! Не всякому мужу по силам деяния сии и да пребудет...
